Как Выплеснулись через край споры о методологии физики

Стремление критиковать философию не характерно для физики. Предыдущим главным эпизодом такого рода были нападки со стороны ученых на Naturphilosophie, но они прекратились, когда была достигнута академическая автономия; воинствующие материалисты поколения Бюхнера не добились признания в среде философов и в гораздо меньшей мере способствовали реформированию философии изнутри, чем это удалось аналитическим школам XX в.

Любопытно, каким бы стало современное позитивистское движение, начнись оно в качестве внутреннего направления развития среди физиков, скорее устанавливающих методологические правила своей собственной дисциплины, чем выступающих в роли универсальных законодателей в рамках всей сферы познания или философской работы. С 1870 г. экспериментаторы в области электромагнитное™, света и радиации формулировали математические модели, не прибегая к описанию механики физических тел. Радикальное движение физиков, возглавляемое Кирхгофом и Махом, отстаивало взгляд, что такие понятия, как «масса», «сила» и «атом», являются попросту удобными формами упрощения результатов наблюдений. Мах отвергал теоретические конструкты как излишнее умножение метафизических элементов, при этом отрицая даже существование законов природы.

визмом в утверждении того, что атомы и материя могут быть выведены из принципа экономии мышления. С другой стороны, физики-теоретики работали в направлении сохранения центрального значения механических законов движения тел; ранее данная парадигма приводила к столь значительным успехам в новых областях исследования благодаря введению принципиальных модификаций. Наиболее успешным в этом отношении был Планк, отказавшийся в своей квантовой механике 1900 г. от классической динамики благодаря постулированию резких разрывов между энергетическими уровнями; на этой основе в 1905 г. Эйншейном была создана специальная теория относительности, объяснявшая аномальные характеристики света, а в 1913 г. Бор развил теорию атомной структуры.

Между этими лагерями происходили горячие споры [Lindenfeld, 1980, р. 80- 86, 105-110; Johnston, 1972, р. 181-188; ЕР, 1967, vol. 7, р. 15]. В течение 1895— гг. Планк и Больцман, чья статистическая механика дала основу для план- ковской защиты атомизма, снова и снова спорили с Оствальдом и Махом. В эту борьбу вступили также неокантианцы, указывая, что крайний индуктивизм Маха не в состоянии объяснить теоретические аспекты науки, ее способности предсказывать будущее и ее математические законы. Мах; в свою очередь, отвергал априорный характер чисел, считая, что целые числа появились из практических потребностей счета. Мах обрел репутацию экстремиста в области естествознания, утверждая, что простейший способ унификации науки основывается на главенстве физиологии: ощущения в нервной системе'являются единственной реальностью, а экономия мышления сама по себе является адаптацией организма к своему окружению. Это сведение к физиологической психологии привело к новому звучанию неокантианских споров 1860-70-х гг. по поводу физиологической интерпретации априорных категорий и дало энергию новому отрицанию психологизма и защите объективности математики со стороны Фреге и Гуссерля. С 1908 г. и до 1920-х гг.

Данное движение начало выкристаллизовываться в период громкой славы теории относительности Эйнштейна, последовавшей за получением в 1919 г. Эддингтоном астрономического свидетельства отклонения света. Того же рода была и известность копенгагенской школы Бора и представленной в 1925 г. Гейзенбергом квантовой механики с ее принципом неопределенности. Однако философия не просто отвечала на новые открытия в физике; сходные проблемы существовали со времени создания Эйнштейном в 1905 г. специальной теории относительности и даже раньше, еще до подрыва господства неокантианских интерпре

таций над махистским феноменализмом. Хотя примером верификации и для Шлика, и для Поппера была верификация теории относительности, это была не единственная интерпретация. Сам Эддингтон, будучи экспериментатором-вери- фикатором, вряд ли считал свою работу основанием для полного отказа от метафизики или отмежевания (демаркации) настоящей науки от псевдонауки, более того, он даже принимал неокантианскую позицию [Passmore, 1968, р. 333]. В 1920-30-х гг. в популярных лекциях физиков-релятивистов, таких как Эддингтон и Джинс, а также самого Эйнштейна, продолжалась традиция примирения физики с религией. Физика 1920-х гг. не создавала тем для Венского кружка, хотя, обращая большее внимание на философию науки, она способствовала его славе.

Венский кружок вырастал непосредственно из сети ведущих немецких физиков (см. рис. 13.5).

1935 г.

направленных против махистов; третьим заведующим был Шлик, приехавший в Вену в 1922 г. сразу после своей атаки против Кассирера. Значение имеет фокус аргументации, а не наследование позиций; Шлик начинал как ученик Планка, хотя и перешел в конечном счете на сторону махистов. В Берлине еще одна группа союзников формировалась вокруг Рейхенбаха—протеже Эйнштейна,— работавшего в области математической философии над проблемами пространственно-временной относительности [ЕР, 1967, vol. 11, р. 355-356]. Добавление к физике иных сетевых ингредиентов привело к выделению Венского кружка. Махисты не занимались основаниями математики или реформированием логики; Карнап и Витгенштейн — вот кто в Вене поставил эти вопросы в центр внимания. Главными фигурами Венского кружка были сетевые гибриды от физики и математики, имевшие также учителей-неокантианцев.

Физиков поощряли высказывать идеи, привлекающие внимание в центральной области философии. Вскоре они начали атаку на господствовавшую школу— на само неокантианство. В ходе этой борьбы они посчитали удобным поднять знамя Маха. Когда в 1928 г. официально учреждался Венский кружок, он назывался «Общество Эрнста Маха». В определенной степени значение этого наименования было риторическим. Методы Венского кружка, особенно логические орудия, отличались от методов, используемых Махом, прежде всего от его психологического редукционизмома; таким же образом физикализм 1930-х гг. был далек от нейтрального монизма Маха. Феноменализм был лишь одной из многих изучавшихся в Кружке тем.

Движущим началом этой воинственной кампании была верификация, понятие, уже запущенное Шликом в период до образования Кружка — в 1918 г., т. е. до того, как Шлик стал позитивистом. По мере вступления в Кружок Карнапа, Витгенштейна и других все больше ресурсов выделялось на выяснение того, как устанавливается научное знание и как оно отличается от форм незнания, от которых следует избавиться. Это направление оказалось золотоносной жилой, полной головоломок, поскольку каждое решение вело к появлению новых трудностей. Эмпирическая верификация завязла в вопросах о природе конечных верифицирующих элементов (verifiers) и о статусе самого принципа верификации. Расселовский логицизм давал критерий для отказа от некоторых форм выражения — не просто ложных, но бессмысленных; Шлик и Вайсман сместили свои позиции к признанию осмысленности в качестве демаркационной линии между наукой и ненаукой. Это, в свою очередь, подняло вопрос об осмысленности языка, в котором формулировался сам этот критерий. В конце концов Поппер перенес внутренний конфликт на отрицание верификационист- ской программы, сохраняя при этом демаркационистский дух, бывший идейным стержнем Венского кружка.