Как долго Живут организованные школы?

Выводы очевидны: нам следует рассмотреть социальные условия деятельности Платона и Аристотеля и, возможно, основание эпикурейской и стоической школ — этого поколения упадка, в котором классическая философия стала

увядать.

Процесс формирования «классики» не может быть понят таким образом. Лишь через весьма продолжительное время Платон и Аристотель были подняты на такую высоту, которая, по сути дела, означала отрицание всех остальных. Их подъем кажется особенно неустойчивым, если мы сосредоточим внимание более на их доктринах, нежели просто на их именах. Школа Аристотеля отошла от позиций своего основателя почти сразу после его смерти, а затем через несколько поколений исчезла сама; после этого на протяжении античности, в большей части исламской традиции и в раннем Средневековье были заметны лишь фрагменты «аристотелевской» философии, причем искаженно — как один из видов идеализма. Тдлько благодаря Аверроэсу и его влиянию на христианский мир около 1250 г. Аристотель стал «Философом», знакомым нам из нашей системы образования. Имя Платона было знаменитым в течение большего времени и более непрерывным образом, но его Академия существенно трансформировала сдвиг в содержании преподавания, несколько раз резко меняя воззрения — то склоняясь к религии эманации, то к скептицизму. Эпистемологическая острота Платоновых диалогов, которой восторгаются философы с начала Нового времени, является избирательной интерпретацией, однако она вовсе не господствовала в сетях, следующих за Платоном.

Крайне важно проследить эти сети на протяжении античности, и не только ради контраста, высвечивания пиков в противоположность долинам, а из-за предчувствия, что эллинистическая эра представит лучшее зеркало для нашего собственного времени, чем золотой век основателей. Сущность философского творчества заключается не в гении индивидов, но в структурных neperpynnngOB- ках, которые происходят согласно закону малых чисел. Здесь мы сталкиваемся с вопросом, оставшимся пока без ответа: если расширение и сокращение числа линий преемственности структурируют паттерн творчества, то чем объясняется существование самих этих интеллектуальных родословных?

Школы мысли, укорененные в межпоколенных сетевых линиях преемственности, лучше способны воспроизводить себя, когда они опираются на организации с материальной'собственностью и бюрократической иерархией. Сдвиги в этом твердом организационном стержне побуждают к перегруппировкам, которые в свою очередь структурируют интеллектуальное пространство согласно закону малых чисел. Чтобы это продемонстрировать, рассмотрим паттерн организованных школ в течение всего греко-римского периода (см. рис. 3.3).

Первой организованной школой в Греции было пифагорейское братство. Оно представляло собой тайное общество с собственными чинами, или рангами, и религиозными практиками [DSB, 1981, vol. 11, р. 219-220; Guthrie, 1961-1982, vol. 1, p. 173-181; Burkert, 1972]. Школа также имела имущество, собственные строения, такие как крепости в Кротоне, Метапонте и Локрах в Южной Италии (см. карту 1). В ранней фазе школы, в активный период жизни самого Пифагора (ок. 530-520 гг. до н. э.) и в течение двух последующих поколений, данное братство было явно политическим, управлялось с помощью поддержки местной аристократии и, вероятно, пополнялось из ее рядов. В результате демократического восстания, захлестнувшего Великую Грецию около 450 г. до н. э., были сожжены дома встреч братства. Пифагорейцы ушли в Тарент, где еще главенствовал Ар- хит, когда около 390 г., а затем в 365 г.

vol. 11, р. 24-29]. Остальные вернулись в Грецию, где во времена Платона суще- стввал пифагорейский центр во Флие, маленьком городке на Пелопоннесе. В конце 400-х гг. пифагорейцы были уже вне политики и участвовали в общей тогдашней интеллектуальной жизни; считалось, что Филолай из Фив изложил в письменной форме и предал гласности их тайные доктрины [Guthrie, 1961-1982, vol. 1, p. 155][58]. Вероятно, именно в течение этого поколения были проведены главные интеллектуальные инновации данной школы, особенно ее открытия в математике. К 350 г. до н. э. школа исчезла.

Около 470 г., по-видимому, существовала еще одна организованная школа в Абдере, включавшая последовательность учителей от Левкиппа и Демокрита и далее [Guthrie, 1961-1982, vol. 2, p. 382]. Она также скорее была ритуальным братством, чем платной школой. Школа существовала в течение пяти поколений вплоть до 330 г. до н. э., включая ветвь в своей метрополии — Теосе (Абдера была колонией), уже вне Ионийского побережья. Навсифан, учивший в Теосе, познакомил с этой школой Эпикура.

Сразу после 400 г. до н. э. интеллектуальное сообщество открыло для себя школы как такую институциональную структуру,' которая может целенаправленно создаваться. Тогда же начался бум создания новых школ, который привел к кризису в пространстве внимания, поскольку превысил пределы закона малых чисел. Школы создавались, отчасти по образцу пифагорейских, как религиозные братства, живущие сообща на основе дарованной собственности. В другом аспекте это были первые школы высшего образования, которые выходили за пределы элементарного обучения юношей в городе-государстве — эфебов, занимавшихся одновременно атлетикой и военной муштрой с некоторым обучением музыке и поэзии [Marrou, 1964]. Философские школы придали формальные и материальные основания платному обучению специальным предметам, причем зачинателями этого были софисты.

Академия, основанная около 380 г. до н. э. в Афинах, первоначально была парком и общественной гимназией вне города; Платон постепенно выкупил сад и построил дома для учащихся и приезжих [DSB, 1981, vol.

неса (120 миль от Афин) также была философская школа; а из более отдаленных— школа в колонии Кирены на Африканском побережье, а также школа в Кизике — милетской колонии в Пропонтиде (Мраморном море) в Малой Азии.

В тот же период были основаны школы другого типа: Исократ, как и почти все остальные основатели, ученик Сократа, учредил в Афинах первую школу риторики [Marrou, 1964, р. 119-136, 267-281]. Школа Исократа послужила образцом организации высшего образования в греческом и римском мире, в количественном отношении затмевая школы философии. В последующие столетия риторы и философы соперничали между собой как профессионалы в области высшего образования [Marrou, 1964, р. 287-290]. Еще одно институциональное достижение, более тесно связанное с философией, появилось на одно поколение раньше (в конце 400-х гг.), когда Гиппократ основал свою школу медицины на острове Кос, что на юго-западной окраине Ионийского полуострова; это было реформаторское движение во вполне традиционном шаманистском медицинском центре последователей Асклепия. Ученики и коллеги Гиппократа достаточно быстро разделились на несколько групп; причем появилась соперничающая медицинская школа в Книде, соседнем порту на материке [DSB, 1981, vol. 6, р. 422^424]. Теперь интеллектуальная область начала делиться еще в одном измерении в дополнение к разделению между соперничавшими позициями, подверженными закону малых чисел: риторика и медицина в конечном счете стали самостоятельными профессиональными сферами, будучи областями внимания, все более и более отсекаемыми от философии.

При последующих поколениях назревал кризис, связанный с законом малых чисел. Материальная основа интеллектуальной жизни была реорганизована коренным образом. Большинство школ, ответвившихся от Сократа, процветали два или три поколения, а затем умирали. Школа Элиды в период третьего поколения была перемещена Менедемом на его родину в Эретрию (на остров Эвбея, к севе- ро-востоку от Афин), где просуществовала до своего исчезновения, а школа Кирены распалась на три ветви во время третьего поколения [Reale, 1985, р. 39^42, 55-56]. Глава одной ветви, «Феодор-атеист», был изгнан из Кирен, но позже получил политическую поддержку Птолемеев в Александрии и с триумфом вернулся. Главе другой ветви Птолемей запретил читать лекции, поскольку проповедуемая доктрина призывала учащихся совершать самоубийства. Школа в Ме- гаре, не столь склонная к драматизму, но изощренная в логике, сходным образом процветала в течение трех поколений, а затем исчезла. Школа Евдокса в Кизике, которая поддерживала связи с Академией посредством взаимных посещений,

переместилась в Книд, вероятно, в ответ на военные успехи персов; в ней была весьма высока творческая активность, особенно в математике и астрономии, но в течение двух поколений школа угасла [DSB, 1981, vol. 4, р. 465-467]. В тот же период прекратили существование школа пифагорейцев и школа в Абдере. В данный перечень потерь мы можем добавить две медицинских школы последователей Г иппократа[59].

Волна реорганизации прошла в поколениях, живших непосредственно до и после 300 г. до н. э. Погибло столь много школ, что появилось место для новых школ через новое сочетание культурного капитала старых.

Эти четыре афинские школы господствовали в интеллектуальной жизни в течение двух столетий. Тогда и устанавливается стабильность, что вполне соответствует закону малых чисел. На рис. 3.3 мы видим еще одну организованную школу — Александрийские Музей и Библиотеку/ Но данная школа не являлась доктринальным соперником четырем философским направлениям. Сети со штаб- квартирами в Афинах учреждали заморские отделения. У перипатетиков и стоиков были сильные связи в Александрии. Основание там Музея и Библиотеки произошло благодаря влиянию Деметрия Фалерейского, ученика Теофраста и друга Аристотеля. Мотивирующим фактором после раздела наследниками империи Александра стало соперничество за геополитический престиж[60]. Ни Библиотека, ни Музей не были обучающими учреждениями, что оставляло главенство в образовании афинским школам. Однако в Александрии велась подготовка в частных школах, и после развала афинских школ около 50 г. до н. э. синкретичные философии в значительной мере базировались, кажется, именно в Александрии вплоть до 500 г. н. э. У эпикурейцев также были внешние отделения, но интеллектуальное лидерство твердо удерживали Афины. Сообщества в периферийных

отделениях получали письменные указания из штаб-квартиры и от них ожидалась пересылка взносов[61].

Самую бурную историю пережила школа перипатетиков: сначала волну ан- тимакедонских настроений после смерти своего патрона Александра беликого в 323 г. до н. э., затем расцвет под руководством Теофраста. После смерти Теофраста его рукописи, а также рукописи Аристотеля перешли какому-то частному лицу в Скепсисе, маленьком городке в Малой Азии, возможно, в результате неприятия lt;школойgt; того, что схолархом стал Стратон [Guthrie, 1961-1982, vol. 6, p. 59]. Хотя доктрина школы в это время изменилась, сама школа жила еще в течение шести поколений. Но после 100 г. до н. э. мы больше не слышим о каких- либо схолархах в Перипатосе[62].

Всем афинским школам пришел конец вскоре после 100 г. до н. э. вследствие внешнего потрясения — римского завоевания[63]. Еще раньше начали расшатываться lt;организационныеgt; основы деятельности школы стоиков в Афинах. Одна библиотека была учреждена в Пергаме около 190 г. до н. э. аттилидскими царями в результате их открытого соперничества с Птолемеями в Египте; другая была создана на Родосе около 100 г. до н. э. [OCCL, 1937, р. 64]. Панеций сначала обучался в Пергамской библиотеке под руководством ее главы Кратета Стоика около 165 г. до н. э. [ЕР, 1967, vol. 6, р. 22]. В первом поколении после 100 г. до н. э. Посидоний сделал школу стоиков на Родосе гораздо более знаменитой, чем школа в Афинах, где он сам учился у Панеция [Reale, 1985, р. 434]. Но после Посидония родосская школа стала угасать и о школе в Афинах нет никаких вестей.

Каждый эпизод изменения в материальной основе приносит новое членение интеллектуального пространства. На рис. 3.3 легко можно увидеть открытие области интеллектуальных организаций, произошедшее около 400 г. до н. э.; затем — преобразование школ около 300 г. до н. э., когда большинство (семь из девяти) существовавших в то время школ исчезли, а вместо них появились три

или четыре другие[64]. Организационные поворотные моменты также являются интеллектуальными поворотами. Долго живущие школы, такие как Академия и Перипатос, претерпели смещения своих доктрин, причем каждый раз — в ответ на перегруппировку во всем поле. Еще один крупный период доктринального сдвига совпал с организационным поворотом в 100-50 гг. до н. э., когда формальные школы были замещены чисто личными связями ученичества между философами.

Более того, интеллектуальное пространство может быть заполнено не только формальными организациями. Личные сети учителей, учеников и соотечественников в типичных случаях осуществляются через каналы формальных школ, когда последние существуют. Организационный паттерн, обобщение которого представлено на рис. 3.3, отображен на сетевом уровне на рис. 3.2-3.5. Количество фракций в пространстве внимания иногда превосходит число формальных школ, которые я перечислил, причем расщепление неформальных сетей также вносило свой вклад в напряженность, связанную с действием закона малых чисел. Неформальные сети господствовали среди большинства досократиков; не было настоящей школы в Милете, и, на мой взгляд, их не было ни в Элее, ни в Сицилии. Большинство тамошних интеллектуалов были вовлечены в политику, жили за счет своего личного состояния либо зарабатывали на жизнь в рамках политических учреждений, своими речами или врачебной практикой[65]. Софисты продолжили ту же модель; за исключением некоторых из них, таких как Протагор или Горгий, они стали заметными из-за взимаемой с учеников платы, что рассматривалось в аристократических кругах как шокирующее нововведение[66]. Сократ, который не слишком сильно отличался от софистов в интеллектуальном отношении, вполне осознанно и с достоинством жил за счет своих более богатых друзей в качестве гостя; то же отношение патрона к клиенту, называемому его «amicus», было престижной формой интеллектуальной поддержки в римский период [Rawson, 1985, р. 67]. Школа Исократа установила коммерциализированную модель взимания платы, которая, как кажется, становилась приемлемой в эллинистический период, но была опять низведена на некоторое время в связи с римским завоеванием. Примерно к 200 г. н. э., когда были установлены официально оплачиваемые должности для преподавателей риторики или философии или для городских врачевателей, это также рассматривалось как нечто вполне приличное, поскольку не предполагало продажи услуг за плату [Jones, 1964/1986, р. 1012— 1013; ср.: Rawson, 1985, р. 170-171].

Хотя среди досократиков известны только две организованные школы и ни одна из них не уходит в прошлое дальше 500 г. до н. э., на рис.3.2 показаны пять-шесть цепочек личных связей, что уже достигает пределов закона малых чисел. Школа в Абдере (рис. 3.3) возникает вскоре после завершения милетской цепочки; можно было бы сказать, что интеллектуальное «пространство» для натуралистической или материалистической позиции было постоянно занято этими двумя прерывающимися цепочками (хотя между ними, возможно, и был реальный контакт,— как, например, предполагается в сообщении, что Левкипп был родом из Милета). Другие цепочки появляются в поколениях после 500 г. до н. э. и включают Гераклита, Парменида, Эмпедокла, Протагора и Анаксагора.

Поколение около 400 г. до н. э., видевшее распространение организованных школ — мегариков, киренаиков, академиков и т. д., — было фактически еще более переполненным (рис. 3.4). В это время появляются киники, которым предшествовал Антисфен и учение которых было впоследствии воплощено Диогеном Синопским. Киники вовсе не были организованной школой; действительно, их можно было бы назвать даже антишколой из-за кинической доктрины отказа от материального имущества, от каких-либо социальных обязанностей и ответственности. Движение киников дополняет паттерн интеллектуального соперничества 300-х гг. до н. э.; при всей своей склонности к индивидуализму оно имело ту же продолжительность жизни, что и большинство других «второстепенных» сократических школ. Последователь Диогена Кратет был последним «чистым» киником. Все движение охватывало только три поколения: от Антисфена, который в целом жил так, как было принято; через Диогена, который радикализовал данную позицию, переведя ее из интеллектуального плана в план безусловного долга как образа жизни; кончая Кратетом и его современниками. Другие последователи превратили позицию киников в формулу популярной литературы при написании пьес, диатриб и сатир, что обеспечивало основу материальной поддержки [Reale, 1985, р. 35-37]. Среди всех философских позиций кинизм завоевал наибольшее внимание публики благодаря безусловному обязательству жить в соответствии со своим учением, а термин «философ» стал вызывать в воображении прежде всего фигуру уличного проповедника в черных лохмотьях, презирающего все вещи этого мира. Тем не менее это движение исчезло около 300 г. до н. э. — в то же время, что и большинство его соперников.

Скептики также были скорее движением, чем школой. Опять же у них были предшественники до знаменитого Пиррона, изложившего это учение. Стиль парадоксальных суждений витал в воздухе еще со времен последователей Гераклита и Парменида около 450 г. до н. э. Многие скептические темы включила в рассуждения мегарская школа логиков. Пиррон представляется значительным, потому что сделал скептицизм настоящим долгом; он будто бы отказался выбирать между альтернативами даже в повседневной жизни, причем его водили друзья, чтобы предохранить от ушибов [D. L., 1925, ix, р. 61; ср.: Frede, 1987, р. 181-

alt="" />

ВСЕ ЗАГЛАВНЫЕ = первостепенный философ

Номер = третьестепенный философ (ключ в Приложении 3)

Строчные = второстепенный философ (номер или имя в скобках) = нефилософ

? = точная дата неизвестна { } = ученый или математик Ру - пифагореец О = киренаик rh = ритор St = стоик Сп - киник х = имя неизвестно

(имя)= элемент, уже имеющийся на данной схеме Ас = академик (из Афинской Академии)

Е1 = элидец (из школы Элиды)

Md = медик Ер = эпикуреец

183]. Тем не менее, основываясь на ином интеллектуальном содержании, он на деле занял ту же позицию, что и киники. Ученик Пиррона Тимон систематизировал данную доктрину, но не пытался по ней жить. В следующем поколении больше не было независимых скептиков; вместо этого скептицизм был принят на вооружение одной из организованных школ, а именно академиками, благодаря революции, произведенной Аркесилаем.

Добавление неформальных линий преемственности к формальным школам подкрепляет общую модель. Они делали еще более напряженной конкуренцию за интеллектуальное пространство в 300-х г. до н. э., продолжались в течение нескольких поколений, а затем исчезали или вливались в малое число выживших фракций.

Кризис закона малых чисел и тВорчестВо В поколении после Сократа

Время жизни трех поколений от учеников Сократа до 300-х гг. до н. э. было периодом структурного кризиса философского сообщества. Закон малых чисел существенно нарушался. Вначале появилась новая организационная форма. Полдюжины формально организованных школ бросилось в это новое пространство, в то время как две более старые школы еще продолжали работать (пифагорейская школа и школа в Абдере); вдобавок появились два движения жизненного стиля, так сказать неорганизованные антишколы: скептики и киники. Во всех новых школах прослеживается изначальный взрыв творчества и интеллектуальной энергии, разбуженной открывающимися структурными возможностями. Школы разделяли уже имевшийся культурный капитал, применяя его в ходе движения по расходящимся направлениям и разрабатывая его в явном виде друг против друга.

Евклид и мегарская школа восприняли метафизику Парменида в самой чистой форме. Они декларировали, что Бытие всегда едино и что «единственным благом является то, что всегда одно и то же» [Reale, 1987, р. 281-282, 374]. Евклид придал этический характер элеатской метафизике, основывая в явном виде этические стандарты Сократа в некоторой объективной онтологии. Грубо говоря, это была та же «беговая дорожка», на которую ставил Платон; поэтому не удивительно, что мегарская школа полемизировала с Платоном, критикуя его за разбиение чистого Бытия на множественность Идей, а затем — Аристотеля за его концепцию возможности как дополнительного измерения Бытия. На протяжении последующих двух поколений мегарская школа сохраняла свою значительность Она отошла от элеатской метафизики и все больше внимания уделяла развитию формальной логики и знаменитому мастерству вести споры, что характерно для таких философов, как Стильпон и Евбулид, известных своими парадоксами, причем их последователей прозвали эристиками (полемистами) за придирчивость в

спорах. Это обеспечивало мегарикам внимание публики, но также все больше смещало их на ту же «беговую дорожку», которую уже занимали скептики и киники; в конце века мегарики слились с киниками, а в конечном счете — со стоиками.

Антисфен, избрав,иное направление, выдвигал на передний план диалектическую сторону метода Сократа, причем с особым упором на противопоставление остальным школам мысли. По-видимому, он был материалистом, возвещая в пику Платону, что существует лишь телесное; он считал, что боль — это благо, цитируя при этом героические истории о подвигах Геракла [Reale, 1987, р. 367- 370]; таким образом, он занимал противоположную сторону по отношению к гедонистической школе Аристиппа. Антисфен также насмехался над самим интеллектуальным спором, утверждая невозможность того, чтобы два человека противоречили друг другу. Был или нет Диоген учеником Антисфена — Антисфен отвергал практику формального обучения последователей, которой тогда следовали его соперники,— но Диоген продолжал заполнять данную ячейку интеллектуального мира, делая себя во всех отношениях образцом антиусловностей. Диоген предпринял изощренную попытку стать антиинтеллектуалом среди интеллектуалов, насмешником надо всем. Его последователи, в той степени, в которой они сумели себя утвердить, придали насмешке, так сказать, институциональный характер, переведя ее в литературную форму.

Скептиков мы уже отмечали. В некоторых отношениях Пиррон и Тимон играли на том же поле, которое уже занимали мегарские логики, когда отвергли любые положительные доктрины типа элеатской метафизики; они делали скептицизм не столько эпистемологическим аргументом, сколько жизненным стилем, что, в свою очередь, о'тбросило их на территорию киников. Не удивительно, что все эти три сетевые линии преемственности не были стабильными, хотя центральной интеллектуальной доктрине скептицизма еще предстояла долгая история при смене целого ряда новых организационных основ.

На протяжении жизни всего интеллектуального сообщества эти школы стали «третьестепенными»; однако в свое время они привлекали самое большое внимание. Выбранная ими дорога наиболее тесно соприкасалась с обыденными заботами, а такие личности, как Антисфен, Диоген, Кратет и Пиррон, превращали себя в драматических героев в глазах публики[67]. Это также было верно для Аристиппа и его школы киренаиков. Аристипп следовал субъективистской линии, состоящей в том, что для нас существуют только ощущения; он вывел отсюда этическое заключение, что индивид может управлять своим собственным счасть

ем. Аристиппа обожали, как и Сократа, за радостную безмятежность и ясность духа. Киренаики разрабатывали интеллектуальную позицию гедонизма наряду с идеалом мудреца, не подвластного мировой скверне. Эта позиция была чревата внутренними конфликтами; но именно конфликты обеспечивали интеллектуальную жизнеспособность данной школы на протяжении нескольких следующих поколений [Reale, 1987, р. 40-43, 384-386]. Гегесий утверждал, что целью жизни является удовольствие, но оно редко когда достижимо; поэтому жизнь безразлична, а самоубийство приемлемо. Его оппоненты противостояли такой скандальной доктрине, указывая на иные источники счастья в этом мире, где удовольствия малочисленны и преходящи. Феодор отдавал предпочтение внутреннему условию радости, основанной на мудрости, которая определялась как деятельность, не зависящая от законов' и условностей, безразличная даже к пытке и смерти. Такие исполненные драматизма доводы привлекали большое внимание. Вследствие этого киренаики также сместились на ту же «беговую дорожку», которую занимали киники; после Гегесия, Анникерида и Феодора школа киренаиков исчезла, а логическая техника как мыслительное ядро ее гедонистической этики была воспринята эпикурейцами.

Срединную позицию между другими школами удерживала школа Федона в Элиде. Защищая доктрину беспристрастности, она обеспечивала свою интеллектуальную жизнеспособность благодаря противостоянию другим школам; в последнем поколении Менедем стал вести игру против доктрины мегариков о неизменном благе (также разделяемой другими школами), утверждая, что благо целиком принадлежит сознанию [Reale, 1987, р. 287-288].

Испытывая эффекты переполнения Пространства вниманияgt; по закону малых чисел, некоторые из этих школ были обречены на короткую жизнь. В противоположность данному фону конкурирующих школ, Платон и Аристотель заняли интеллектуальные позиции, которым предстояло выиграть в плане долговременной значительности. Платон отличался от остальных отчасти широтой своего учения, а также тем, что твердо держался в центре серьезной интеллектуальной деятельности ради нее самой. Он избегал броских эффектов, характерных для движений жизненного стиля, предпочитая относительно общепринятую практику. Не то что бы у него не было политических или религиозных проектов; но их обсуждение не означало для него необходимости полного отказа от обычных обязанностей, полномочий или прав собственности. В любом случае, конкуренция за внимание на той стороне поля была уже весьма сильной. Пока были активны релятивистские диалектические школы, Академия занимала противоположный полюс, защищая трансцендентные истины. Платон со своими широкими интеллектуальными контактами привлекал любой возможный ресурс для защиты своей позиции. Окончательный распад школы пифагорейцев, произошедший при его жизни, развязал ему руки и позволил принять их доктрины, включая математику как образец Форм, а также (по-видимому) доктрину переселения душ,

которую Платон переработал на спекулятивной основе как воспоминание душой вечных Форм, известных из предыдущей жизни[68].

Платон наследовал ячейку пифагорейцев в пространстве интеллектуальной жизни, но он не был одинок в использовании их наследства. Пифагорейцы уже в поколении около 430-400 гг. до н. э. сделали математиков публичными фигурами; их головоломки, такие как поиск квадратуры круга, способствовали взлету математической деятельности, что в значительной мере пересекалось с деятельностью сообщества софистов [Heath, 1921/1981, vol. 1, p. 220-231; Fowler, 1987, p. 294-308]. He только Платон, но также Евдокс делал построения на этой основе; школа Евдокса в Кизике славилась прежде всего как школа математики и астрономии. Но она также была и полноценной философской школой, продвигающей доктрину Идей, причем во многом в той же форме, что и сам Платон [Reale, 1985, р. 63-64; DSB, 1981, vol. 4, р. 465-467], одновременно расходясь с ним в этике; приверженность этой школы гедонизму делала ее более близкой к кире- наикам. Школа Евдокса была в то время главным центром математического творчества; Платон получил определенную долю престижа математиков благодаря вовлечению некоторых из них, таких как Теэтет, Филипп Опунтский и Ге- раклид Понтийский; кроме того, сам Евдокс со своими последователями посещал Академию для преподавания наиболее сложных и передовых предметов.

Этот источник соперничества вскоре потерпел крах; школа переместилась из Кизика, а затем исчезла, обогатив математиками следующее поколение Академии. Возможно, какая-то борьба между двумя фракциями велась в самом Кизике; мы знаем об одном раннем последователе Эпикура, который вышел явно из ки- зикской математической школы, а также об обвинениях в адрес эпикурейства, распространенных в Td время и исходивших из того, что по крайней мере одна из фракций возводила свою астрономию к вавилонскому поклонению звездам [Rist, 1972, р. 7]. Приблизительно в этот же период преемник Платона в третьем поколении на посту главы Академии (ок. 340-314 гг. до н. э.) Ксенократ некоторое время проповедовал поклонение звездам, делая астрономию священной практикой, связанной с демонологией [Dillon, 1977, р. 24-38; Cumont, 1912/1960, р. 29- 30]. Общее движение представляется достаточно ясным: на протяжении одного поколения кизикская школа и Академия разделяли более или менее сходный запас идей, предоставив Платону свободу действий и возможность экспериментировать с другими интеллектуальными нитями. Когда кизикская школа прекратила существование, ее доктрины стали преобладать в Академии, а математика бы

ла возвеличена как главная форма знания. Спевсипп, преемник Платона в 348 г. до н. э., перевел все внимание на сверхчувственную реальность и тем самым на числа как на первые принципы мироздания [Guthrie, 1961-1982, vol. 5, p. 459-461].

Дальнейшим следствием этого нового математического веяния стало отделение Аристотеля, желавшего основать свою собственную школу. Аристотель развивал доктрину о том, что числа не существенны, поскольку математика ничего не дает для понимания движения и изменения. Так как математическое учение об изменении в конечном счете доказало свою возможность, следовало бы сказать, что Аристотель не был заинтересован в том, чтобы математика развивалась в данных направлениях; структурная мотивация состояла в разрыве с математической фракцией, представляя при этом такую сторону Академии, которая

18

придерживается нематематических устремлений , Аристотель, кажется, увлек за собой эмпирических исследователей, сначала взял их в биологические экспедиции в Эгейское море, а затем подключил своему начинанию в Афинах, бросившему вызов соперникам.

Академия в первых поколениях представляется достаточно недоктринерской. Не только Платон исследовал разнообразие позиций, как показано в ряде его собственных трудов, но Академия также включала специалистов, не обязательно сочувствующих его философии [DSB, 1981, vol. 11, р. 22-23]. Мы принимаем на веру, что Платон был «платонистским», также как мы считаем его безусловной звездой среди учеников Сократа. Но этот взгляд является результатом отсеивания по прошествии многих поколений. Давайте попробуем взглянуть с точки зрения прежней перспективы. Вместо того, чтобы считать «Платона» реи- фицированной вещью, чьи атрибуты мы уже знаем, давайте поместим себя в наполненную людьми сеть среди потоков культурного капитала и вихрей эмоциональных энергий, как они существовали в начале 300-х гг. до н. э.

То, что мы видим на рис. 3.4 и что отличает Платона от соперников среди других молодых учеников Сократа,— это широко простирающиеся сетевые контакты Платона. Он не был единственным, кто делал построения на основе математического наследия пифагорейцев; на стороне метафизики Элидская школа и (в ином ключе) мегарики продолжали развивать идею Бытия Парменида. Мы, современные люди, думаем о значении Платона прежде всего в контексте повышения им уровня эпистемологической рефлексии; но такого рода эпистемологическая строгость была очень высока и в мегарской школе, в следующих поколениях она на самом деле больше поддерживалась Евбулидом и Стильпоном, чем преемниками Платона. Тот факт, что их тексты не дошли до нас, а тексты Платона сохранились, не является просто исторической случайностью; скорее это результат структурного доминирования на протяжении поколений, отбиравших тексты, которым предстояло быть возвеличенными в сравнении с другими текстами. В некотором важном смысле уход Аристотеля помог в долгосрочной перспективе конституировать «Платона» таким, каким мы и стали его считать. Разделение школы на линию Спевсиппа, которая возвеличивала математику как трансцендентный идеал всего знания и бытия, и на линию Аристотеля, сводившую этот идеал к части большего синтеза, кристаллизовало «платонизм» как один из полюсов в этой оппозиции. Принимая во внимание историю следующих восьми поколений, которые повернули Академию вначале к религиям поклонения звездам и мистической нумерологии, а затем к весьма неидеалистическому скептицизму, мы можем даже сказать, что в то время, когда у платонизма больше не было собственной активной основы, школа Аристотеля стала главной хранительницей памяти об идеально-типическом платонизме как некотором фоне.

Ключом к успеху для Аристотеля стало отчетливое сосредоточение на проблеме, порожденной разнообразием школ его времени, а также рефлексивное осознание того, как это разнообразие вырастало из предыдущей истории философских школ. Соперничавшие школы также сознавали это развитие; современник Аристотеля Пиррон считал разногласие между школами явным свидетельством в пользу релятивизма. Аристотель был втянут в конфликт с диалектиками, о чем говорят, например, его диспуты с Евбулидом из Мегары. Отличительной чертой Аристотеля была противоположная интеллектуальная стратегия: преодолевать разногласия через синтез. Орудия, которые он разработал в этом процессе, являются его вкладом в философию, имеющим долговременное значение.

Неудивительно, что Аристотель и его школа создавали первые исторические трактаты о философии. История философии не только становится специальным жанром, но пронизывает многие аргументы Аристотеля, когда он выстраивает свою собственную позицию как ответ на давние и продолжающиеся споры. Отчасти учительский тон Аристотеля состоит в отстранении, с которым он проводит обзоры противостоящих позиций, пытаясь выявить сильнейшую сторону каждой доктрины, как он ее видит. Разумеется, и до Аристотеля были широко мыслящие интеллектуалы. Эмпедокл преподавал (если не писал об этом) знания о природе, медицине, религии, практической политике и магии; софист и математик Гиппий из Элиды был кладезем энциклопедических знаний, которые он преподавал с помощью своей системы мнемоники; Гераклид Понтийский (во времена Платона и его окружения) был астрономом, ритором и чудотворцем [Reale, 1987, р. 179-180, 354; 1985, р. 65-66, 390-391; DSB, 1981, vol. 6, р. 405]. Более сосредоточенный на чисто интеллектуальных материях, Демокрит занимался эпистемологией, физикой, математикой, географией, ботаникой, сельским хозяй

ством, живописью и другими специальными науками и искусствами. Будучи поклонником Демокрита и доброжелательным критиком Эмпедокла, Аристотель строил энциклопедическую систему так, как будто он осознанно намеревался синтезировать все существовавшие соперничавшие школы и выступить посредником между ними.

Против Исократа и новой школы риторики Аристотель выставляет философски обоснованную теорию риторики и литературы; против школ жизненного стиля и спорщиков относительно блага он направляет систематический анализ этической доктрины, равно как и свою собственную доктрину среднего пути — защиту условности и умеренности. Он систематизирует логику и метафизику с учетом достижений всех существующих школ, и, таким образом, в рефлексивной абстракции он идет далее них. Даже качественная теория музыки, представленная его учеником Аристоксеном, направлена на подрыв соперничающей доктрины пифагорейцев, основанной на численной пропорции [DSB, 1981, vol. 1, р. 281].

Творчество Аристотеля состояло в нахождении механизма синтеза и, таким образом, в устранении чересчур крайних позиций противостоящих друг другу школ его времени. Наиболее значительным результатом стала его четырехчастная классификация причин как материальных, формальных, движущих и целевых, а также его различения возможного и действительного, субстанции и акциденции. Эти классификации пересекаются. Материальная причина (распознаваемая через субстанцию) является возможностью; формальная, движущая и целевая причины являются действительностью. С помощью этих орудий Аристотель распутывал головоломки элеатов и последователей Гераклита, связывал формы Платона и мир ощущений, отвергал позицию релятивистов, указывая на категориальные ошибки в их рассуждениях. В то время еще шли горячие споры: мега- рики выдвигали на передний план парадоксы досократиков о немыслимости изменения, а киники и скептики отрицали возможность как знания, так и этического суждения. С помощью своих аналитических различений Аристотель спасал и Бытие, и изменение; он нашел место для nous (ума, мышления) в материальном универсуме через различение потенциальных (возможных) и актуальных (действительных) компонентов разума; он ответил на спор о природе добродетели (естественна ли она либо основана лишь на установлениях), отличив естественную способность (возможность) делать добро от ее осуществления (актуализации) в общепринятых обычаях.

Аристотель, по-видимому, четко осознавал возрастание роли чисто грамматического подхода в недавно ставших популярными школах риторики. В то время как Исократ и его последователи обучали языку просто как технике или искусству, Аристотель изо всех сил старался соотнести базовые категории впервые появлявшейся систематической грамматики со своими философскими категориями. Недавно различенные части речи, существительные и прилагательные, а

также синтаксические отношения субъекта и предиката сопоставлены с его метафизическими различениями: субстанции и акциденции, вида и рода, возможности и действительности, а также с универсальной метафизикой причинности. Корпус трудов Аристотеля не только является всеобъемлющим, но также имеет свою архитектонику. Это пример синтезирующего подхода в его наиболее впечатляющей форме.

Стратегия Аристотеля оправдывала себя как в свое время, так и на протяжении долгой истории. Большинство соперничавших школ погибли, оставив поле последователям Аристотеля, вернее, лишь часть поля, в соответствии с законом малых чисел. Его концептуальное вооружение, появившееся в период интеллектуального маневрирования — наиболее интенсивный период из тех, что предстояло увидеть западной философии на протяжении дюжины поколений, показало свою пригодность в битвах, весьма отдаленных от времени жизни Аристотеля. Но сам процесс уменьшения числа школ трансформировал то поле, где стояла школа перипатетиков, и сместил ее собственную позицию дальше от синтеза, выкованного Аристотелем с таким трудом.