Факультет искусств и двиЖение номиналистов

Есть соблазн изобразить «номиналистское движение» в качестве бунтарей против устоявшейся и респектабельной метафизики, как прогрессивных мыслителей, объединившихся вокруг принципов эмпиризма и сделавших столь многое для последующего господства естествознания.

По крайней мере, здесь мы получаем ключ к пониманию структуры данной ситуации. После 1300 г. интеллектуальная жизнь быстро смещалась в сторону lt;внутриgt;фракционной ортодоксии. В 1309 г. доминиканцы сделали идеи Аквината своей обязательной теологической доктриной; примерно в это же время в ряды томистов вошли также августинианцы и цистерцианцы, причем последние через учение Жиля из Рима*[Оеуег, 1928, р. 549]. Францисканцы в ответ запретили чтение Аквината в своем ордене. При поддержке нескольких орденов Фома Аквинский был причислен к лику святых. Со своей стороны францисканцы многократно пытались канонизировать Дунса Скота, но не сумели добиться этого, отчасти из-за своих внутренних расколов; тем не менее вполне осознанное движение последователей Скота росло в соперничестве с томистами и ревностно билось за свою территорию в университетах [de Wulf, 1934-1947, vol. 3, p. 214-215].

В категорию же «номиналистической» оппозиции попадали все те, кто остался за пределами данных соперничающих ортодоксальных лагерей, т. е. там, где по-прежнему продолжали свободно развиваться разнообразные нововведения. Во-первых, эта категория включала в себя подлинных «номиналистов» — специалистов по разработке оккамистской логики.

позиционного фронта, особенно во враждебных папе и защищаемых императором областях Северной Италии, где аверроисты проникали на университетские факультеты права и медицины (см. № 172, 178, 179, 216, 264-266 на рис. 9.4-9.6)[290]. В-третьих, мы можем упомянуть общее критическое направление, в особенности тех, кто стремился опровергнуть аристотелизм в философии и естествознании. Наиболее крайние позиции среди критических философов занимали Мирекур и Отрекур, которые отчасти контактировали с парижской сетью, сформировавшейся вокруг Буридана и уделявшей особое внимание естествознанию. В Оксфорде существовали аналогичные группы с центром в виде «вычислителей» («calculators») из Мертон-колледжа. Здесь название «номиналист» уже распространяется за линию идейного противостояния, поскольку среди этих критически настроенных идейных новаторов были и антиноминалисты, такие как Брадвардин и Берли.

Что было общим в так называемой номиналистической оппозиции, так это специфика внутренней университетской структуры. Можно считать символическим тот факт, что Вильям Оккам так и не сумел добиться высшей ученой степени доктора теологии; его диссертации на степень магистра искусств, полной радикальных идей, уже оказалось достаточно для того, чтобы в Авиньоне его призвали к ответу по обвинению в ереси, и это положило конец его университетской карьере. Оккам спасся бегством и укрылся под защитой императорского двора в Баварии, где он начал писать речи в защиту светского государства и против церкви. Его товарищи по изгнанию и соратники по идеологической борьбе на стороне антипапского секуляризма, Жан Жанден и Марсилий Падуанский, также были магистрами искусств, причем оба — бывшие ректоры Парижского университета, избранные на этот пост магистрами факультета искусств.

Сосредоточение внимания на логике и естествознании не было изобретением номинализма. lt;Естественнаяgt; наука, или натуральная философия, уже на протяжении ряда поколений была общим основанием практически для всех философских позиций. Большинство крупных философов имели труды в этой области: Гроссетест, Альберт Великий, Роджер Бэкон, но также Бонавентура, Аквинат, Генрих из Гента, Дунс Скот и даже консерваторы, такие как Пекхэм [DSB, 1981, vol. 10, р. 473-476]. После 1252 г. парижский факультет искусств присоединил к тривию и квадривию еще три обязательных курса, основанных на текстах Аристотеля по натуральной философии, метафизике и моральной философии [CHLMP, 1982, р. 521-523]. Логика и натуральная философия, прежде всего «Физикег» Аристотеля, стали ядром обучения на факультете искусств, главным предметом лекций и диспутов среди студентов и преподавателей, а также своего рода магнитом, притягивавшим внимание теологов.

Этот широкий интерес к естествознанию сохранился и после смерти Дунса в 1308 г.

Уже подчеркивалось [Grant, в CHLMP, 1982; Blumenberg, 1985], что осуждение 1277 г. проложило путь для номинализма и для независимости естествознания от теологии, поскольку было подтверждено, что на всемогущество Бога нельзя накладывать никаких ограничений. По существу, это означало конец рациональной теологии и теологизированной философии, поскольку позволяло каждой области развиваться по собственному пути. Как бы там ни было, события 1277 г. не являлись произвольно выбранным поворотным пунктом. Консерваторы, которые организовали сам процесс осуждения, исчезли, тогда как осужденные ими учения, включая и аверроизм, и взвешенный аристотелизм Аквината, продолжали служить примерами единой рациональной теологии-и-метафизики. Скорее, сместилась сама точка равновесия конфликтов, так что теперь Аквинат стал «правым крылом» — надежной твердыней консервативной позиции. Хотя в 1300-е гг. существовала обширная томистская фракция, она включала в себя только третьестепенные фигуры (см. ключ к рис. 9.4 и 9.5) и не имела новаторского престижа скотистов и особенно номиналистских критиков. Крайности интеллектуального спектра — томистская ортодоксия на одном полюсе, аверроист- ская ересь и антипапизм на другом — стали чем-то вроде неподвижных якорей, обусловливающих статичность мышления; динамизм смещался к новым союзам, возникавшим в результате перегруппировок и включавшим мыслителей, свободных от организационно заданной приверженности. Именно этот характер проти

востояний обусловил то, что некоторые последствия осуждения 1277 г. привели к весьма неортодоксальным результатам. Полная произвольность теологии перед лицом lt;упорядоченностиgt; мира теперь использовалась для разрушения единой иерархической космологии — учения, разделявшегося и прежними неоплатониками, и аристотелианцами. Критика физики и метафизики Аристотеля, пронизанная идеями новой астрономии, стала тем полем, на котором теперь проходили интеллектуальные состязания.