Эпистемолого-метафизическая последовательность

Мы подходим теперь ко второму из главных путей повышения уровня абстракции и рефлексии.

Ассертативные, дескриптивные и критические эпистемологии

Космологии мировых элементов, особенно в ранние периоды, утверждаются, но не доказываются.

Утвердительные, или ассертативные (assertive), эпистемологии могут быть развиты в описательные, или дескриптивные (descriptive), эпистемологии.

Ни одна из таких описательных эпистемологий не поднимает критических вопросов о том, являются ли эти формы познания действительно познанием. Критическая эпистемология возникла из духа антагонизма. В исламском мире в разработке такой эпистемологии первенствовали антирационалистически настроенные суфии или теологи-консерваторы, такие как ал-Газали, отвергавший весь корпус греческой философии наряду с рациональной теологией исламского калама и показывавший отсутствие в этих учениях эпистемологических оснований; сходную позицию выражал также Ибн Таймиййа, критиковавший силлогистическое обоснование как пустое из-за слишком легкого допущения универсальных предпосылок и самоочевидных предложений. Импульсы к началу критической эпистемологии носят эпизодический характер, возникая в определенные периоды (например, во времена Сократа, Декарта, Канта) и часто откатываясь к новым циклам описательной эпистемологии. Критические замечания Ибн Таймиййи не становятся lt;глубокимgt; затруднением; несмотря .на победу богословского консерватизма, логика — почти единственное, что осталось от греческого наследства,— выжила в качестве основы учебной программы в ортодоксальных медресе.

Сама последовательность эпистемологии-метафизики является вариантом последовательности абстракции-рефлексии. Она движется в русле того же самого общего процесса противоборства в пространстве интеллектуального внимания и реорганизации на высшем уровне абстракции. Критическая эпистемология является высшим порядком рефлексии; она представляет собой эпистемологию второго порядка, структурированную сознательной рефлексией на основе методов познания первого порядка, применявшихся предыдущими поколениями.

Эпистемология переплетается с последовательными уровнями метафизической абстракции. Критическая эпистемология — это магистраль к высшим метафизическим моделям. Контраверза, начавшаяся с софистов и достигшая кульминации в учениях Сократа и Платона, которые явным образом формулировали вопрос о стандартах объективного познания, привела вскоре к созданию новых онтологий: платоновского мира Форм, более сложной аристотелевской смеси Форм с космологиями мировых ингредиентов, а также нескольких альтернативных метафизических систем. Сходным образом в Индии наиболее грандиозные метафизические абстракции, от следующих друг за другом буддийских систем и до индуистской адвайты и соперничавших с нею дуалистических учений, были созданы с помощью орудий, выработанных в непосредственно предшествовавших периодах эпистемологической строгости и остроты.

Временами развитие эпистемологии угрожает остановить продвижение метафизики. Фрэнсис Бэкон, ставящий познание на путь эмпирического накопления, собирается разрушить философскую абстракцию. Эпистемология Бэкона является ассертативной, а не критической. Декарт явным образом устанавливает критические стандарты с аналогичной целью заменить прежнюю философию новой наукой. Тем не менее результатом становится не конец абстрактной философии, но подчеркивание разделения науки и философии на отличные друг от друга направления, причем в рамках самой философии создаются орудия, в результате применения которых метафизика переживает яркое возрождение. Такую картину мы видим вновь и вновь. В Европе Нового времени, где критические эпистемологии все больше приближаются к центру Интеллектуального внимания^ появляется последовательный ряд эзотерических метафизических построений. Кант, делающий понятие «критической» философии и теории познания центральным для философского предприятия, не добивается успеха в своем прямо заявленном намерении отгородиться от сферы запрещенного спекулятивного мышления, но предоставляет такое интеллектуальное орудие, посредством которого можно успешно разрабатывать идеалистические конструкции на этой почве. Сразу после Фреге, собирающегося устранить путаницу lt;в языке и понятияхgt; введением нового логического формализма весьма общего характера, и после

Брентано, предлагающего выводить логику из эмпирической психологии, появляются метафизические конструкции, такие как мейнонговский мир «предметности», содержащий золотые горы и идеальные окружности, а также гуссерлевская феноменологическая иерархия сущностей и трансцендентального эго.

Страсть Рассела к овладению новыми логическими орудиями служит иллюстрацией некоего общего процесса в рамках последовательности абстракции- рефлексии.

Итак, эпистемологические системы дают пищу для метафизики, и наоборот. Фома Аквинский выводит эпистемологию из метафизических предпосылок: поскольку люди не способны воспринимать ангельский мир универсалий, их познание должно продвигаться по пути знакомства с конкретными единичностями. Дунс Скот, нападая и на августинианскую первичность познания универсалий, и на томистскую первичность познания единичностей, приходит к заключению, что первичное познание относится к единому бытию, находящемуся вне этого разделения. Здесь эпистемология соединяется с онтологией; критические вопросы об основаниях познания становятся неотделимыми от обсуждения того, что существует.

Пройдя круг и вернувшись на почву метафизики, эпистемологическая критика нередко отступает, а эпистемология вновь развивается по дескриптивному руслу. Локковский эмпиризм с его нападками научение о врожденных идеях и преднамеренной дистанцированностью от некритически утверждаемого материализма корпускулярной lt;натурgt;философии, проистекает из эпистемологических споров в картезианской сети. Некоторые последователи трактуют данный эмпиризм как дескриптивную эпистемологию и ищут принципы познания непосредственно в эмпирической психологии. Однако Беркли, следовавший непосредственно за Локком, превращает те же самые эмпирицистские орудия в крайнюю идеалистическую метафизику.

влекают некие боковые русла эпистемологических головоломок. Такие темы, в свою очередь, обеспечивают пространство загадок и затруднений для Канта. Богатство евролейской философии Нового времени состоит в возобновляющемся круговом движении между эпистемологией и метафизикой.

Теперь мы должны рассмотреть причины развертывания последовательности эпистемологии-метафизики. Здесь могут быть выявлены три аналитически различные, иногда исторически перекрывающиеся причины: 1) скептицизм как катализатор (причем среди провоцируемый им классических противоходов находится cogito), 2) просто сила и продолжительность дебатов, приводящие к эпистемологической рефлексии, и 3) эпистемологические напряжения, вызванные монотеизмом с антропоморфным Богом.

Скептицизм как катализатор

Ранний и возобновляющийся тип оспариваемой эпистемологии проявляется в форме скептицизма. Одна из ситуаций, в которой он возникает, состоит в переполнении пространства интеллектуального внимания: множество фракций нарушают верхние пределы закона малых чисел, что вызывает чувство хаоса и недостатка ясных позиций. Дело тут не только в отсутствии согласия относительно того, что истинно, но в смутности самих альтернатив[517].

Скептицизм возникает во времена быстрого расширения интеллектуального сообщества в местах проведения споров между представителями многих различных позиций. Знаменитым примером являются Афины во времена софистов, когда все сети сошлись вместе, а уровень конкуренции в плане оригинальности идей был наивысшим. В последующих поколениях, при Пирроне и Тимоне, появившийся скептицизм бы*л развит до уровня философской школы. Другим примером служит поздний период упанишад в Индии при начинающемся распаде ведических школ и множестве сект шраманов. Со стороны ряда критических позиций отвергалась идея кармы, со стороны других отрицалась мораль. Современная Будде школа санкхья была в полной мере скептической, отвергающей познание в целом. Еще одной параллелью является конец периода Воюющих царств в Китае, когда такие центры, как академия Цзися, способствовали развитию сети «ста школ». Появляются искусные спорщики, способные защищать противоположные позиции по любому вопросу; такой стиль парадоксальной аргументации был знаменит во времена начиная от Хуэй Ши и вплоть до появления книги «Дао дэ цзин». В решающие периоды основания всех этих трех великих региональных

традиций центр внимания был выведен из состояния равновесия теми, кто предлагал на обсуждение парадоксы и тезисы о несуществовании истины[518].

Воинствующий скептицизм предрекает тупик интеллектуальному сообществу как целому. Однако скептицизм возникает только в условиях заполнения поля противостоящими силами. Удивительно, что противники в споре никогда не бывают убеждены скептическими доводами и никогда не прекращают разрабатывать собственные позиции. Скептицизм — это одна фракция среди многих в спектре противостояний; он паразитирует на своих противниках и погибает вместе с ними. При Аркесилае скептицизм Академии был тесно связан с опровержением ранних стоиков и исчез при смене доктрины своих противников [Reale, 1985, р. 334].              1

Скептицизм — это шаг в последовательности оппозиций, ведущей к высшим уровням абстракции. После lt;скептических алогизмовgt; греческих софистов явные эпистемологические стандарты возникли у Сократа и Платона. Данная позиция в споре была институализирована мегарской школой в форме диалектической логики, после чего последовала менее склонная к придиркам логика аристо- теликов и стоиков. Эпистемологические интересы греческой философии сохранялись благодаря постоянному присутствию скептиков и их непрестанным вызовам. В Греции мощнейшее развитие скептических традиций происходит в тесной связи с сильнейшим в древности развитием эпистемологической аргументации.

В Индии панскептическую позицию выдвинула санкхья. Ответ интеллектуальной сети, кристаллизованный в учении Будды Гаутамы,— это не столько сама по себе эпистемология, сколько смесь эпистемологии и онтологии в общей концепции, согласно которой мир обычных объектов есть иллюзия. Буддизм включает сильный, но не беспредельный скептицизм в свою базовую доктрину, направленную против lt;признания реальностиgt; материального мира и против любого овеществления абсолютной трансценденции, а особенно против постоянства «я»; при этом кармическая причинная цепь и религиозный выход из нее не являются иллюзорными. Данное учение о мировой иллюзии становится той мишенью, в которую будущие поколения индийских философов и на буддийской, и на индуистской стороне будут направлять критические стрелы своих все более явно сформулированных эпистемологических доктрин.

В Китае скептицизм спорщиков периода Воюющих царств выражен не особенно остро; у нас нет свидетельств наличия панскептического учения о том, что истина не существует. Тем не менее в конце этого периода мы обнаруживаем

сильнейший импульс к началу развития китайской эпистемологии. Данная последовательность является вершиной для многих столетий движения китайцев к высшей абстракции. В этих поколениях разрабатывается единственная в своем роде китайская логика — моистский «Канон», который может быть истолкован как шаг к преодолению парадоксов Хуэй Ши и «школы имен» с помощью более тщательно выстроенных абстрактных утверждений. Этот эпистемологический стандарт во многом утерян в результате ставшего господствующим синтеза хань- ского конфуцианства. Более продолжительным результатом является эпистемологическое и метафизическое смешение в онтологии «Безымянного», сформулированной в книге «Дао дэ цзин». В отличие от Индии, где благодаря идее мировой иллюзии на первый план выдвигается явный эпистемологический критерий, даосская идея безымянности заключается не в объявлении неистинности обычных объектов, но лишь в тщетности попыток их ясного и четкого описания. Косвенным образом здесь утверждается конец эпистемологического спора, а также последовательности абстракции в китайской философии вообще.

Первоначально появление скептицизма на всех этих мировых сценах происходит в ситуациях, когда пространство интеллектуального внимания впервые переживает кризис переполнения. Далее, по мере накопления в сетях понятий более высокого уровня абстракции, скептицизм периодически возрождается, иногда в духе классического «чума на все ваши дома», а иногда в роли хирургического инструмента, взятого теми, кто желает отделить свою собственную «нить истины» от наслоений в соответствующей сфере идей. В эллинистической Греции и во «Второй софистике» конкурировавших между собой риторов Римской империи скептицизм является институализированной школой, противостоящей нагромождению‘синкретических учений средних платоников; в то же время кажущаяся неспособность стоицизма и эпикурейства разрешить идущие между ними споры усиливает убежденность в невозможности достичь в сфере познания какого-либо согласия. В последние столетия средневекового христианства бесконечные и неубедительные дебаты томистов и скотистов питали все возраставший критический настрой среди номиналистов. Данное умонастроение усиливается к концу 1500-х гг. в связи с накоплением позиций по мере оживления гуманистами Возрождения древних философских направлений; в результате появляется еще один период, в котором закон малых чисел не структурирует внимание и нет четких каналов для течения энергии интеллектуальной жизни. Данную ситуацию осложняют внешние политические условия; все новые и новые размежевания между лютеранским, кальвинистским и сектантским протестантизмом, интриги и лавирование светских землевладельцев между реформаторскими движениями и католицизмом Контрреформации приводят ко всеобщей усталости от интеллектуальных дебатов, создающей обстановку, в которой и появляются Монтень, Санчес и Шаррон. В наше время громадное увеличение количества университетских профессоров, вызванное инфляцией образовательного

рынка начиная с 1960-х гг., привело к новому появлению скептицизма в форме релятивистского протеста приверженцев культурного историцизма и постмодернизма против фундаментального научного познания.

До сих пор речь шла о скептических течениях, возникающих вследствие переполнения пространства внимания. Другие условия приводят к менее широкому использованию интеллектуальных орудий скептицизма. Одним из подходов является фидеистское применение скептической аргументации, но не в форме панскептицизма, а в виде контратаки против критики религиозной традиции. Здесь мы обнаруживаем и католиков, использующих скептические аргументы для опровержения доводов протестантских реформаторов с их опорой на Библию, и христианских консерваторов, нападающих на научный материализм или сенсуа- листский эмпиризм, и того же Якоби, защищающего веру Писания против кантианского идеализма. Как только скептическая аргументация получает существенное развитие в пространстве внимания, она, в сочетании с основными доктринами других фракций интеллектуального пространства, может быть использована последующими поколениями для разнообразных, более ограниченных задач. Самым потрясающим из способов использования скептицизма является подход cogito.