Эллинистическая перегруппировка позиций

Эпикур воспринял атомизм абдерской школы и гедонизм киренаиков, чтобы сформулировать совершенно материалистическую доктрину в богословии, физике, психологии, эпистемологии и этике явно в параллель синтетическому стилю Аристотеля, но при отрицании существа его учения [Rist, 1972, p. ix]. Одновременно эпикурейская школа сместилась в пространство, освободившееся в результате упадка движений жизненного стиля. Организация эпикурейцев напоминала религиозное сообщество (хотя и при подчеркнутом отрицании какой-либо связи с традиционными божествами) с практикой коллективной жизни, поддерживаемой за счет средств участников и центрированной на квазирелигиозных

церемониях в честь основателя [Frischer, 1982, р. 38-86]. Принять идеи и практики существующей интеллектуальной фракции — значит рисковать утратить в них собственную идентичность; но принять идеи тех, кто уже мертв, одновременно и безопасно и выгодно. Эпикур сформировал независимую идентичность, нападая на собственного учителя Навсифана, последователя Демокрита, и критикуя абдерскую традицию до такой степени, что отрицалось даже существование Левкиппа. Присвоение Эпикуром их капитала решило их судьбу.

Зенон из Кития при основании им школы стоиков добрался до гораздо более отдаленного прошлого в поисках особого ряда интеллектуальных предшественников: в состав предшественников вошли Гераклит со своей космологией изменения (включая такие специфические доктрины, как периодическое уничтожение мира огнем), Геракл как этический образец по Антисфену и символ преодоления боли, доктрина логоса как трансцендентного мирового порядка.

По отношению к религии стоики заняли среднюю позицию в общественном мнении. Они объявляли храмы излишними, поскольку человеческий интеллект является частью божественной субстанции, а истинный храм — это разум. Зенон и Хрисипп отрицали антропоморфных богов, но сохраняли их символические аспекты [Dodds, 1951, р. 238-240]. В более широкой перспективе стоики и эпикурейцы конкурировали в одном и том же рационалистическом религиозном пространстве; эпикурейцы также допускали существование богов, но объявляли, что они, как и все остальное, состоят из материальных атомов. В сущности, это стало оборонительной уступкой народной религии, на протяжении столетий преследовавшей открытый атеизм в таких местах, как Афины. Но две данные школы прилагали все усилия к тому, чтобы выделить себя в этом едином пространстве, причем стоики приняли пантеистическую позицию, а эпикурейцы — другую точку зрения, согласно которой боги существовали в конкретном смысле, но никак не касались человеческих дел, живя в отдаленных местах lt;мировойgt; пустоты. Соперничавшие школы также сохраняли общее согласие предшествующего периода относительно понимания добродетели как отстраненности, споря при этом о нюансах apatheia (свободы от страстей) и ataraxeia (спокойствия духа).

основе этого спора лежало реальное различие в ориентации жизненного стиля: для эпикурейцев был характерен социальный уход с направленностью на достижение гармонии через созерцание, стоики же толковали социальные условия с точки зрения внутреннего безразличия, с которым мудрец исполняет свой долг перед миром.

Причины сдвига к эллинистической философии, как правило, приписываются изменившимся социальным условиям. Обычно этот сдвиг толкуется как исчезновение нерва, утеря остроты интеллектуального лезвия поколений Платона и Аристотеля, а более общо — впадение в своего рода перезрелость, которая привела к тому, что в истории искусств сам термин «эллинистический» стал синонимом упадка после творческого расцвета. Но фактически периоды пика художественного творчества жестко не соответствуют подобным периодам в философии, что становится ясно при сравнении поколения за поколением в Греции, Китае, Европе от Средневековья до Нового времени и повсеместно. Представление о всеохватывающем «духе времени» (Zeitgeist), соответствующем золотому веку или периоду упадка, никак нас не продвинет в понимании существа дела.

Более явный социологический аргумент Джозефа Брайнта возводит новое содержание стоической и эпикурейской философских традиций к македонскому завоеванию 330-х гг. до н. э., которое разрушило демократии городов-государств и заменило их армии, набиравшиеся из граждан, на армии наемников [Bryant, 1996]. Если философия расцветала в Афинах, поскольку публичный спор способствовал развитию искусства аргументации и сосредоточивал внимание на понятиях публичного закона и гражданской добродетели (этот аргумент приводится также в [Lloyd, 1990]), то именно разрушение этих внешних условий ответственно за сдвиг к более частной этике и уход от идеала гражданского участия.

Здесь мы упускаем тот факт,- что одновременно смещалась вся область интеллектуальных противостояний. Аристотелевская lt;естественнаяgt; наука и технически изощренная аргументация скептицизма Академии (а также стоическая логика) в одинаковой степени были частями эллинистического культурного поля.

привлекавшей достаточно большую аудиторию зрителей. И само существование этой публики зависело от того факта, что интеллектуальное сообщество теперь прочно устоялось и вело споры в особой форме, причем их содержание менялось вместе с поколениями.

Появление большей части идей после македонского завоевания вызывалось не изменением политического контекста, но законом малых чисел. Это было время великого напряжения в самом интеллектуальном сообществе. Конкуренция среди слишком большого числа школ и фракций означала, что большинство из них не могли выжить на протяжении долгого времени; успешными были те школы, которые захватывали слабые, с тем чтобы соединить их доктрины в небольшое число работоспособных сплавов. Первым осуществил этот маневр Аристотель, собирая вместе многое из лучшего доступного материала и венчая его своим синтезирующим творчеством. Эпикур воспринял то, что, вероятно, было самой мощной доктриной, все еще остававшейся без сильной lt;организацион- нойgt; основы, а именно учение атомистов, которые тогда в Афинах еще не имели материальной организации с хорошей поддержкой. Платонова Академия с самого начала восприняла широкий круг материалов, и ее позиция оказалась наилучшей среди старших школ для выживания во время соперничества синкретических учений, причем как в материальном отношении, так и в плане интеллектуального соперничества.

Здесь организационная сторона обретала силу благодаря интеллектуальной слабости. Любая школа жива своими противоречиями, и в течение последующих двух столетий стоики привлекали большое внимание и дали ряд творческих мыслителей. Сразу после Зенона эта школа чуть было не распалась из-за внутренних трений между позицией Клеанфа с его упором на религию (добился успеха около 262-232 гг. до н. э.) и крайней фракцией логических ригористов, возглавлявшейся Аристоном Хиосским [Reale, 1985, р. 216, 320, 417]. На противоречия в учении стоиков активно указывали их соперники, особенно члены Академии. Результатом стало не разрушение стоицизма, но его высокая жизнеспособность. Хрисипп как «второй основатель» проводил впечатляющую систематизацию взглядов по всем фронтам (к сожалению, все это было впоследствии утеряно), исходя непосредственно из своей конфронтации с Аркесилаем из Академии.

Противостоящие школы вместе смещали свои интеллектуальные содержания, причем их идеи появились в результате внутренней перегруппировки позиций в соответствии с законом малых чисел. Академия отреклась от идеализма и математической центрированности учения о формах и заняла позицию скептицизма; школа перипатетиков ушла от тщательно разработанного и выверенного Аристотелем компромисса с платонизмом и сместилась к материализму и эмпирическому естествознанию. Уже аристотелики под началом Теофраста критиковали концепцию неподвижного Движителя, находящегося вне мира; третий схо- ларх Стратон (ок. 287-268 гг. до н. э.) допускал только внутренние силы веса и движения и исключал целевые причины [DSB, 1981, vol.

Аристотелики воспринимали эту перемену, будучи частью сети, связанной с расцветом научной деятельности в Александрии. Ирония поворота этого интеллектуального конфликта заключается в том, что Аристотелевско-Александрийский лагерь пришел в конце концов к главенству'математики, в то время как сам Аристотель низводил математику до весьма незначительной роли, ведя борьбу против соответствующей фракции в Академии. Смещение Академии к скептицизму бросило математику на произвол судьбы, так что ее мог подхватить любой желающий. Тем не менее Эпикур выступал против математики, отбрасывая даже значительные достижения Демокрита; вероятно, Эпикур хотел сохранить свою позицию на противоположном от идеалистического лагеря полюсе; стоики же наследовали качественную и телеологическую тематику, игравшую определенную роль в изначальных формулировках Аристотеля. Связь между математикой и естествознанием в Александрии показала простоту заключения такого альянса для аристотеликов, особенно в отношении астрономии. В этих кругах ученых и философов сделаны: систематизация геометрии Евклидом (ок. 300 г. до н. э.), строившаяся на аристотелевой и стоической методологии дефиниций, постулатов

и общих понятий; математика Эратосфена (который возглавлял Библиотеку ок.

21

234 г. до н. э.) и Архимеда ; гелиоцентрическая астрономия Аристарха Самосского (ок. 270 г. до н. э.); механика Ктесиппа и др. Кроме того, восходящие к Гиппократу медицинские школы Коса и Книда в то время мигрировали в Александрию, где устанавливались связи медицинской науки с аристотеликами, особенно через Эрасистрата[72]; анатом Герофил был прямо связан с кружком Страто- на. Эта естественнонаучная традиция продолжалась через астрономию Гиппарха и в следующем столетии.

Почти ничего из внешних условий жизни в эллинистический период не повлияло на данный поворот к естествознанию. Объяснение содержится в конкурирующих силах, внутренних относительно этой интеллектуальной области. Ари- стотелики смещались, реагируя на популярность двух новых школ — успешное возвышение материализма эпикурейцами и эклектической смеси у стоиков, а также в ответ на смещение академиков к другому полюсу. Вторжение на земли эпикурейцев было безопасным, поскольку рядом с ними не возникло угрозы потери идентичности, причем аристотелики уже склонялись к материалистическому направлению из-за своего конфликта внутри Академии. Вероятно, чашу весов к материализму склонили стоики, поскольку они уже узурпировали срединную позицию, сочетая материальный мир с правящей духовной формой — космической душой. Атака аристотеликов на представление о бессмертной душе, а также их сведение души к материальной рпеита, направленное, по-видимому, против стоиков, отбросило их на материалистический край.

Академия в это время переживала сдвиг парадигмы, по значимости равный революции. На поколение позже Стратона и будучи современниками Клеанфа в Стое, академики под руководством Аркесилая отбросили свою идеалистическую метафизику с эпистемологией и приняли скептицизм. Структурно этот путь был подготовлен исчезновением линии скептиков после Тимона (сам Аркесилай является последней связанной с ним известной фигурой, см. рис. 3.4) и распадом мегарской школы. Мегарики, защищая элеатский тезис и нападая на плюрализма во всех видах, включая Платонову доктрину множественности форм [Reale, 1985, р. 50-53], были, так сказать, «правым крылом» философского мира, в котором платоники занимали несколько более умеренную позицию. Эпикурейцы со своим материализмом представляли «крайнее левое» крыло при компромиссной позиции стоиков в центре и наличии нескольких выпавших позиций (киники, скептики, поздние киренаики), сознательно покинувших центр с жестом «чума на все ваши дома». В перегруппировке школ антиинтеллектуалистские позиции исчезли, хотя их нравственная сила была присвоена эпикурейцами. Аристотелики отошли от умеренной позиции, несколько более «левой» по сравнению с платониками, приближаясь к левому материалистическому полюсу,— движение, которое я расцениваю как ответ на конкуренцию со стоиками, находившимися в центре.

В своем скептицизме Аркесилай применил орудие, которое ранее было использовано на крайне «правом» полюсе теми, кто стоял в стороне и как бы надо всеми школами. Теперь оно служило как позиция внутри самого интеллектуального поля, а не для поддержания движения жизненного стиля, как это было у Пиррона и Тимона. Фокус внимания здесь состоял не в защите какой-либо положительной доктрины, как в случае элеатской метафизики мегариков, но в атаке на доктрины стоиков, выполненные с помощью определенной философ

ской техники. Чисто интеллектуальный скептицизм такого сорта паразитирует на сильном оппоненте. Революция в Академии и революция в школе перипатетиков как раз и указывают, насколько громадное значение обрело присутствие Стой.

Дореформенная Академия застолбила область религиозных вопросов, на которую прямо претендовала Стоя. Платон в своей поздней работе «Законы» защищал поклонение небесным телам, с солнцем как объектом обязательного государственного культа. Спевсипп и Ксенократ разрабатывали философскую религию, которая предвосхищала неоплатонизм, возникший пятью столетиями позже. Числам поклонялись как иерархии существования с кульминацией в Единице lt;как воплощенииgt; чистого Бытия [DSB, 1981, vol. 14, р. 535; Dillon, 1977, р. 11-38]. Академия колебалась относительно введения вавилонского поклонения звездам в качестве астрономической религии; другие ранние схолархи, включая Ксенократова преемника Полемона, который был одним из учителей молодого Зенона, пробовали практиковать этическое моление и пытались посредничать в этических дебатах между старшими киниками и киренаиками, с одной стороны, и новыми эпикурейцами и стоиками — с другой.-В то время как религия Академии была эзотерической, школа стоиков восприняла гораздо более успешную основу народной религии с учением о божественной мировой душе и с поклонением ей в храме разума — учением, дававшим одновременно возможность участия в народном поклонении на уровне внешней символики. Особенно известен своей набожностью и своими гимнами Клеанф, преемник Зенона и современник Аркесилая.

Тогда как Ксенократ устранил диалектический элемент философии Платона в пользу религиозного,‘новая скептическая Академия сменила акцент на прямо противоположный. Это, в сущности, указывало на решение не противостоять завоеванию стоиков на религиозной почве, а атаковать их с позиций чисто интеллектуальной адекватности. Аркесилай завершил колебания Академии мощным сдвигом к негативному скептицизму, разработанному на высоком уровне технической изощренности. В религиозных вопросах была принята позиция полемического агностицизма.

Хотя мы и утратили большую часть прямых свидетельств об этих поколениях, борьба между соперничавшими эллинистическими школами оказалась весьма плодотворной для дальнейшего развития философии. Поздние поколения академиков и стоиков жили в симбиозе, обеспечивая друг другу lt;интеллектуальныеgt; вызовы. Хрисипп, покинувший своего учителя Аркесилая, реформировал метафизику стоиков и продвигал новаторскую логику. Основываясь на первой школе логики — теперь уже недействующей мегарской школе, Хрисипп существенно расширил логическое учение по сравнению с Аристотелевой силлогистикой, разрабатывая логику как теорию условных и других сложных предложений, обеспечивая формальные доказательства и предвосхищая европейскую логику Нового

времени . Монистическая система стоицизма Хрисиппа, присвоившая элементы уже не используемой Платоновой метафизики, стала трамплином для Карнеада, который заострил скептицизм, создав учение о вероятностях, что в свою очередь вызвало переформулировки Панецием и Посидонием стоической физики и эпистемологии. Ученики, в том числе Зенон, Аркесилай, Хрисипп и Карнеад, переходили от школы к школе, оттачивая острие споров сквозь поколения.