ГЛАВА XXXI О СРЕДСТВАХ ОБУЗДАТЬ ЧЕСТОЛЮБИЕ ДУХОВЕНСТВА

а Если религия служит иногда предлогом для беспорядков п гражданских войн, то истинной причиной этого является, как утверждают, честолюбие и корыстолюбие главарей. Но без помощи нетерпимой религии их честолюбце не могло бы вооружить сотни тысяч рук.

Если признать веротерпимость, то рай перестанет быть наградой убийц и платой за покушения на государей.

Впрочем, в интересах всякого государя — жестокого или доброго, Бузириса1* или Траяна — установить веротерпимость. Церковь позволяет быть тираном только своему рабу, а Бузирис не хочет быть рабом.

Что же касается добродетельного, заботящегося о счастье своих подданных государя, то какова должна быть его первая забота? Ослабить власть церковников. Его духовенство будет упорно противиться выполнению его благодетельных планов. Духовная власть — всегда открытый или скрытый врага светской власти. Церковь — это тигр: если он в цепях законов веротерпимости — он кроток; если же цепь его порвется, то его охватывает исконная ярость.

На основании того, как поступала некогда церковь, государи могут судить о том, как она станет поступать, если ей вернуть ее прежнюю власть.

Правитель, который надеялся бы заставить духовную и светскую власть стремиться к одной и той же цели, а именно к общественному благу, совершил бы ошибку: их интересы весьма различны. Только иногда эти две власти объединяются для того, чтобы пожирать плоть одного и того же народа, подобно тому как две соседние и соперничающие нации объединяются против третьей нации, нападают на нее, а потом дерутся между собой из-за дележа добычи.

Не может быть, чтобы две верховные и независимые власти мудро управляли государством. Всякий закон должен исходить от одной власти, либо разделенной между несколькими лицами, либо сосредоточенной в руках монарха.

Терпимость подчиняет попов государям, нетерпимость—государей попам. Она свидетельствует о наличии в государстве двух соперничающих властей.

а Государь оказывает милость и уважение святошам, он этим дает оружие своим врагам. Его внешними врагами являются соседние государи, а внутренними — богословы. Неужели он должен увеличивать их власть? Наличие многих религий в каком-нибудь государстве укрепляет троп. Одна религиозная секта может быть сдержана только другой. В духовном мире, как и в физическом, покои создается равновесием противоположных сил.

Быть может, древние, разделившие Вселенную между Ормуздом и Ариманом2* и рассказывавшие об их вечных битвах, имели в виду лишь вечную борьбу между духовенством и властями. Царство Ормузда было царством света и добродетели; таково и должно быть царство закона. Царство Аримана было царством мрака и преступления; таково и должно быть царство поповщины и суеверия.

Кто ученики Ормузда? Философы, ныне столь жестоко преследуемые во Франции из-за интриг монахов и служителей Аримана. В каком преступлении упрекают пх? Да нп в каком. Они занимались в меру своих сил просвещением народов, они старались освободить их от позорного ига суеверия, и, может быть, их сочинениям государи и правители обязаны отчасти сохранением своего авторитета.

Невежество народа — мать бессмысленного благочестия27, это яд, который, будучи изготовлен химиками религии, распространяет вокруг трона смертоносные испарения суеверия.

Государь, сам подчиняющийся и подчиняющий свой народ власти духовенства, отделяет от себя своих добродетельных подданных. Он царствует, но над суеверными людьми, над народами, душа которых опустошена, словом, над рабами попов. Эти рабы — люди мертвые для отечества. Онп не служат ему ни своими талантами, ни своим мужеством. Страна, где действует инквизиция, не может быть родиной честного гражданина28.

Горе народам, среди которых монахи безнаказанно преследуют всякого, кто презирает их сказки и не верит нп в колдунов, ни в желтых карликов, и у которых монахи влачат на казнь добродетельного человека, творя- щего добро, не вредящего никому и говорящего правду. При господстве фанатизма, говорит Юм в своей «Жизни Марип английской», особенно преследуют самых честных п умных людей. Изуверство, взяв в свои руки кормило правления государством, изгоняет из него добродетели и таланты; умы впадают тогда в состояние особой апатии, единственно, может быть, неисцелимой.

Сколь бы критическим нп было положение какого- нибудь народа, но пногда достаточно одного великого человека, чтобы изменить весь облик событий. Между

Францией и Англией разгорелась война. На стороне Франции на первых порах преимущество. Но вот правительство возглавляет Питт, и к английскому народу возвращается его бодрость, а к морским офицерам — их неустрашимость. Эта перемена была произведена казнью одного адмирала. Новый министр сообщает активность своего гения исполнителям его начинаний. Корыстолюбие солдат и матросов, пробужденное надеждой на добычу и грабеж, укрепляет их мужество. И в результате нет ничего менее похожего на самих себя, чем англичане в начале войны и в конце ее.

Скажут, что Питт имел дело со свободными людьмп. Несомненно, легко вдохнуть жизнь в свободный народ. Как использовать во всякой другой стране могучий стимул патриотической любви? На Востоке пусть гражданин станет отождествлять свой интерес с общественным интересом; пусть, будучи другом своей нации, он разделит ее славу, ее позор и ее несчастья.

а Когда во время дела иезуитов в Парпже узнали о проигранном сражении, им интересовались только какой-нибудь день. На следующий день говорили уже об изгнании блаженных отцов. А эти отцы, чтобы отвлечь внимание публики от изучения пх организации, не переставали громить энциклопедистов. Военные неудачи они объясняли прогрессом философии. Философия, говорили они, губит дух солдат и генералов. Преданные пм богомольные дамы были убеждены в этом. Тысячи дур повторяли эту фразу. А между тем очень философский народ, англичане, и еще боль-

Интриги плели только ради и\\Х.

Таково было настроение и в Константниополе, когда Магомет II вел его осаду4*. При дворе происходил церковный собор в то самое время, когда султан брал предместья столицы.

Ханжество сужает умственный горизонт гражданина, веротерпимость расширяет его. Только последняя может избавить французов от изуверской жестокости.

Сколь бы суеверной и фанатичной ни была какая-нибудь нация, ее характер способен всегда принимать различные формы, которые придадут ей ее законы, ее правительство и особенно общественное воспитание. Воспитание всемогуще, и если в предыдущих разделах я так тщательно обрисовал бедствия, порождаемые невежеством, защитниками которого объявляют себя теперь столько людей, то для того, чтобы дать лучше понять все значение воспитания.

Какие есть способы его усовершенствовать?

Быть может, бывают такие времена, когда человек должен довольствоваться только наброском великого плана и не надеяться на выполнение его.

Выяснением этого вопроса я закончу настоящее произведение.

ший философ, прусский король, били французских генералов, которых никто не обвинял в философии.

С другой стороны, поклонники старой музыки утверждали, что неудачи Франции были результатом увлечения итальянскими комическими актерами и итальянской музыкой.

Почти все знатные дамы называли здравый смысл безбожием. Они говорили только о достопочтенном отце Бертье и измеряли заслуги какого-нибудь человека толщиной его молитвенника.

Во всех надгробных речах говорили только о благочестии покойника, и исключительно к этому сводился ему панегирик. В действительности же столь прославленный знатный покойник был дуракому которого монахи постоянно водили за нос.

Всякое пастырское послание пли проповедь заканчивались сатирическим выпадом против философов и энциклопедистов. К концу своих речей проповедники подходили к краю кафедры, как певцы-кастраты к рампе театральной сцены, и отпускали свою эпиграмму, подобно тому как последние пускали своп финальные фиоритуры. Если бы проповедники забыли это, то от них потребовали бы эппграммы, как от арлекинов требуют кувырканья.