ГЛАВА XXII О ЛЮБВП НЕКОТОРЫХ НАРОДОВ К СЛАВЕ II К ДОБРОДЕТЕЛИ

Если, созерцая в псторпи этпх народов непрерывную цепь доблестных деяний, я захочу открыть их причину, то увижу ее в умении, с которым законодатели этих государств связали частные интересы с интересами общественными

В доказательство истинности моих слов я беру поступок Регула Я вовсе не предполагаю в этом полководце особого героизма, внушенного ему хотя бы римским воспитанием; но в эпоху правления этого консула некоторые пункты законодательства были настолько усовершенствованы, что, даже пмея в виду лишь свой собственный личный интерес, Регул не мог не совершить своего подвига. Зная характер римской дисциплины, помня, что бегство пли даже потеря щпта в битве наказывались палочными ударами, от которых виновный обыкновенно умирал, мы понимаем, что побежденный п взятый в плен консул, посланный карфагенянами для переговоров об обмене пленных, не мог предстать перед римлянами, не страшась их презрения, всегда столь унизительного со стороны республиканцев п столь невыносимого для возвышенной души. Единственное, что оставалось ему сделать, это загладить каким-либо героическим поступком позор своего поражения.

Конечно, подавая подобный совет, он подвергал свою жизнь опасности, но эта опасность не была неминуемой, так как было вполне вероятно, что сенат, изумленный его мужеством, поспешит заключить договор, возвращавший ему столь добродетельного гражданина. Кроме того, предполагая даже, что сенат примет его совет, было весьма вероятно, что карфагеняне пз страха местп или из чувства восхищения перед его доблестью пе предадут его казни, которой они ему угрожали. Словом, Регул подвергал себя опасности, которой подверг бы себя не только герой, но и всякий осторожный и разумный человек, для того чтобы избегнуть презрения и вызвать уважение римлян.

Таким образом, существует особое искусство принуждать людей к героическим поступкам; конечно, я не хочу сказать этим, что Регул только повиновался необходимости, и я не хочу умалить его славу. Подвиг Регула был, без сомнения, следствием пылкого энтузиазма, побуждавшего его к добродетели, но подобный энтузиазм мог зажигаться только в Риме.

Пороки и добродетели народа являются всегда неизбежным следствием его законодательства; очевидно, знанием этой истины был продиктован следующий прекрасный закон в Китае: для содействия добродетели там установлено, что мандарины разделяют славу пли позор2 добродетельных и низких поступков, совершаемых в их областях, и, следовательно, получают либо повышение по службе, либо понижение.

Невозможно сомневаться в том, что почти у всех народов добродетель является результатом большей пли меньшей мудрости правительства. И если греки и римляне так долго были одушевляемы мужественными добродетелями, которые, по словам Бальзака, представляют полет души над повседневными обязанностями, то потому, что добродетели такого рода являются почти всегда достоянием народов, у которых каждый гражданин принимает участие в верховной власти.

Только в таких странах можно встретить граждан вроде Фабриция2*. Когда Пирр настаивал, чтобы он последовал за ним в Эпир, Фабрпций сказал ему: «Пирр, ты, без сомнения, славный государь и велпкпй воин, но народ твой стонет в нищете.

Если история Греции и Рима полна примеров такого героизма и если, пробегая всю историю деспотизма, мы их не встречаем, то потому, что в государствах деспотических интерес личный никогда не связан с интересом общественным; потому, что там среди всех других качеств уважают низость, вознаграждают посредственность4; ей поручают почти всегда дело государственного управления, от которого устраняют людей умных. Слишком беспокойные и подвижные, онп нарушили бы, говорят там, спокойствие государства, спокойствие, которое можно сравнить с тем моментом затишья, что в природе предшествует буре.

Спокойствие в государстве не всегда свидетельствует о счастье его подданных. В государствах с неограниченной властью люди похожи на тех коней, которые, находясь в тисках, не двигаясь, переносят самые жестокие операции; свободный же скакун вздымается на дыбы при первом ударе. В этих странах летаргия принимается за спокойствие. Только страсть к славе, незнакомая этим пародам, может поддерживать в политическом организме то тихое брожение, которое оздоровляет его, делает сильным и развивает в нем всевозможные добродетели и таланты.

Впрочем, эта страсть к славе, обожествленная у язычников и уважаемая во всех республиках, почиталась главным образом в республиках бедных и воинственных.

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ XXII 1

Именно в таком сочетания и заключается пстпнный дух законов. 2

Не так обстоит дело в других восточных государствах; обязанность губернаторов заключается там лишь во взимании податей и в недопущении мятежей. Да от них и не требуется, чтобы они занимались благоденствием населения в своих провинциях; в этом отношении их власть весьма ограниченна. 3

Из писем кардинала Мазарини видно, что он сознавал все преимущество подобного государственного устройства. Он боялся, что Англия, сделавшись республикой, станет слишком опасной для своих соседей. В письме к де Теллье он говорит: «Король Людовик и я очень хорошо знаем, что Карл II находится вне пределов своего государства; но из всех причин, которые могут побудить монархов, наших властелинов, к восстановлению его на престоле, одна из наиболее действенных — это помешать Англии образовать мощную республику, которая впоследствпп заставила бы призадуматься всех своих соседей». 4

В этих странах ум и таланты почитаются только в царствование великих государей или в правление великих министров.