ГЛАВА XII ОБ УМЕ ПО ОТНОШЕНИЮ К НАРОДУ

Если невежественный полководец выиграет три сражения у еще более невежественного полководца, он будет пользоваться, по крайней мере в продолжение своей жизни, такой славой, какой не дождется величайший в мире художник. А между тем этот последний заслужил звание великого художника только благодаря своему превосходству над рядом талантливых людей и благодаря тому, что он отличился в искусстве, хотя и менее необходимом, но, пожалуй, более трудном, чем военное. Я говорю — более трудном — потому, что на пороге истории мы встречаем очень много людей вроде Эпаминонда, Лукулла, Александра, Магомета, Спинолы, Кромвеля1*, Карла XII, заслуживших репутацию великих полководцев в тот самый день, когда они командовали армиями и выиграли сражение; но нет ни одного художника, как бы он ни был одарен от природы, который был бы признан знаменитым живописцем, прежде чем он посвятит десять или двенадцать лет своей жпзни на предварительное изучение своего искусства. Почему же невежественного генерала почитают более, чем искусного живописца?

Это неравномерное распределение славы, столь, по-ви- димому, несправедливое, зависит от того, что неодинакова выгода, доставляемая этими двумя родами людей народу. Спрашивается: почему народ считает выдающимся умом талантливого дипломата — человека, ловко ведущего переговоры с иностранными государствами, и отказывает в этом звании знаменитому адвокату? Разве важность дел, поручаемых первому, доказывает превосходство его ума над вторым? Разве для того, чтобы разобраться в тяжбе между двумя соседними сеньорами и закончить ее, требуется меньше силы и тонкости ума, чем для того, чтобы примирить два народа? Почему же народ столь скуп на уважение к адвокату и так щедр по отношению к дипломату? Потому, что народ, если только он не ослеплен какими-нибудь предрассудками или суевериями, способен, сам того не подозревая, делать весьма тонкие заключения о том, что для него полезно.

Куда бы мы ни кинули взгляд, мы всегда увидим, что народ в оказываемом им уважении всегда руководствуется собственным интересом.

Если голландцы воздвигают памятник Вильгельму Бу- кельсту (Buckelst), открывшему способ соления и упаковки сельдей, то их к этому побуждает не гениальность, необходимая для этого открытия, но важность самого открытия и те выгоды, которые оно принесло народу.

Во всех открытиях эта выгода представляется настолько важной, что она удесятеряет заслугу даже в глазах людей благоразумных.

Когда августинцы2* послали в Рим делегацию, чтобы испросить у папы разрешение стричь бороду, то, кто знает, не выказал ли отец Евстахпй в этих переговорах больше тонкости и ума, чем президент Жаннен в своих переговорах с Голландией3*? Никто этого не знает. Чему же приписать, с одной стороны, насмешки, с другой — уважение, возбуждаемые этими двумя делегациями, если не различию предметов их переговоров. За крупными следствиями мы всегда предполагаем крупные причины. Некто занимает высокое положение; благодаря этому он руководит большими делами при малом уме: толпа будет считать его более умным, чем человека, который на более низком посту и при менее благоприятных условиях может при большом уме делать только незначительные дела. Этих людей можно уподобить двум неравным грузам, подвешенным к разным точкам длинного рычага, причем более легкая гиря, подвешенная на одном конце его, перевешивает вдесятеро более тяжелую, подвешенную недалеко от точки опоры.

Итак, если народ, как я доказал, судит, руководствуясь только своим интересом, п равнодушен ко всякого рода другим соображениям, то этот же самый народ, восторженно восхищающийся полезными для него искусствами, не должен требовать от художников, занимающихся ими, той высокой степени совершенства, которую он категорически требует от тех, кто занимается менее полезными искусствами, в которых часто труднее бывает достигнуть успеха.

В самом деле, как различны требования публики, когда она судит о заслугах автора или о заслугах полководца! Когда она судит о первом, она сравнивает его со всеми людьми, достигшими превосходства в данном жанре, и награждает его уважением, только если он превосходит или по крайней мере равняется своим предшественникам. Когда же она судит о полководце, она, высказывая ему похвалу, не спрашивает, так же ли он искусен, как Сципион, Цезарь или Серторпй4*. Если драматический писатель напишет хорошую трагедию по плану, уже известному, то скажут: это гнусный плагиат; но если полководец при ведении кампанпп пользуется планом и стратагемами другого генерала, то его за это часто еще больше уважают.

Пусть автор получит премию, которой добивались шестьдесят писателей, но если публика не признает за остальными никакого достоинства или если пх произведения слабы, то автор и его успех будут скоро забыты.

Но когда полководец одерживает победу, публика чествует его, не справляясь об искусстве и мужестве побежденных. Потребует ли она от полководца того тонкого и деликатного чувства славы, которое заставило Монтеку- кулп 5* отказаться от командования армиями, когда умер Тюренн? «Мне уже не могут, — сказал он, — противопоставить врага, достойного меня».

Итак, народ взвешивает на весьма различных весах заслуги писателя и полководца. Почему же он в первом презирает посредственность, которой он часто восхищается во втором? Потому что ему нет никакой пользы от посредственного писателя, а от посредственного полководца, одерживающего иногда, несмотря на свое невежество, победу, он может получить большую выгоду.

К тому же так как пародное благополучие зависит от достоинств людей, занимающих высокое положение, а таковое редко бывает занято великими людьми, то для того, чтобы заставить людей посредственных проявлять в своей деятельности всю осторожность и активность, на которые они способны, необходимо льстить их надеждой на большую славу. Только эта надежда может возвысить посредственных людей, которые никогда не достигли бы высокого лоложения, еслп бы публика явилась слишком строгим ценителем их заслуг и отвратила бы их от стремления заслужить ее уважение, обставив достижение его большими трудностями.

Вот причина скрытой снисходительности, с которой публика судит о высокопоставленных людях, — снисходительности, иногда слепой в народе, но сознательной в умном человеке. Он знает, что людей воспитывают окружающие их предметы, что все воспитание вельмож проходит под знаком непрестанной лести; поэтому от них несправедливо требовать столько же таланта и добродетели, как от частных лиц.

Если просвещенный зритель освистывает во французском театре то, чему он аплодирует в итальянском, если в красивой женщине и миловидном ребенке нам все кажется грациозным, умным и милым, то почему же не проявлять такую же снисходительность к вельможам? В них справедливо можно восхищаться талантами, которые обычно свойственны частным лицам низшего сословия, ибо им труднее их приобретать. Избалованные льстецами, подобно тому как хорошенькие женщины избалованы поклонниками, к тому же занятые тысячами развлечений, раздираемые множеством забот, они не имеют досуга для размышлений, как то имеют философы; не имеют свободного времени на то, чтобы приобретать множество идей 1 и раздвигать границы ума своего и ума человеческого. Не вельможам обязаны мы открытиями в области искусств и наук, не нх рука начертала планы земли и неба, построила корабли, воздвигла дворцы, выковала лемех у плуга, даже не они написали первые законы; это философы вывели человеческие общества из дикого состояния и довели их до того состояния совершенства, в котором они теперь, по-видимому, находятся.

Превосходство ума, как я это докажу в следующем рассуждении, зависит главным образом от известного стечения обстоятельств, которое редко выпадет на долю людей низшего сословия и почти никогда на долю вельмож. Поэтому вельмож следует судить снисходительно и помнить, что на высоком посту даже посредственный человек весьма редок.

Поэтому-то люди, особенно во времена тяжелых бедствий, расточают им бесконечно много похвал. Сколько похвал выпало на долю Варрона6* за то, что он не потерял надежды на спасение республики! В тех условиях, в каких в то время находились римляне, истинно доблестный человек кажется богом.

Если бы Камилл7* предупредил несчастья, последствия которых он затем пресек, еслп бы этот герой, избранный в полководцы в битве при Алии, разбил галлов тогда же, а не у подножия Капитолия, то он, подобно сотне других полководцев, не получил бы титула второго основателя Рима. Если бы выигранное де Вплларом8* сражение прп Денене произошло во время благоденствия Франции, а не в то время, когда она была открыта для нашествия врага, то его победа была бы не так важна, благодарность народа менее пылка и слава этого полководца менее велика.

Из всего этого следует вывод, что общество судит, соображаясь со своим интересом; если потерять из виду этот интерес, не остается ясной идеи ни о честности, ни об уме.

Если народы, находящиеся под игом деспотической власти, заслуживают презрения других народов, если в государствах Моголов и Марокко встречается мало выдающихся людей, то это происходит потому, что ум, как я выше указывал, не будучи сам по себе ни великим, ни малым, заимствует то или другое из этих наименований от величия или ничтожества наблюдаемых им вещей. А в большинстве деспотических государств граждане не могут, не возбуждая неудовольствия деспота, заниматься изучением естественного права, публичного права, нравственности и политики; они не смеют ни доходить до первых принципов этих наук, ни восходить до великих идей: поэтому онп не могут заслужить наименования великих умов.

По той же причине многие государи, которым поклонялись, как богам, пока онп царствовали, были забыты немедленно после их смерти, а имена знаменитых писателей, которые при жизни весьма редко ставились наряду с именами государей, после их смерти часто ставились наряду с именами самых великих государей; поэтому же имя Конфуция более известно и почитаемо в Европе, чем имя какого-либо китайского императора, а имена Горация и Вергилия цитируются наравне с именем Августа.

Применимо к расстоянию в пространстве то, что я сказал относительно расстояния во времени: спросим себя, почему знаменитый ученый менее уважаем в своем государстве, чем искусный министр, и почему Рони 10*, более почитаемый у нас, чем Декарт, за границей пользуется меньшей славой? Потому, отвечу я, что великий министр полезен только в своем отечестве, Декарт же, усовершенствовавший орудие, необходимое для процветания искусств и наук, приучивший человеческий ум к большему порядку и правильности, полезен всему мпру и, следовательно, должен быть более уважаем всем мпром.

Но, скажут мне, если во всех своих суждениях народы принимают во внимание только свой интерес, почему же они меньше уважают земледельца и винодела, которые полезнее математика и поэта?

Потому, что народ смутно чувствует, что уважение является в его руках воображаемым сокровищем, которое имеет реальную ценность только тогда, когда раздается умно и бережливо; поэтому он не должен воздавать дань уважения трудам, к которым способны все люди. В этом случае уважение, сделавшись очень обыденным, потеряло бы, так сказать, всю свою ценность; оно перестало бы оплодотворять зародыши ума и добродетелей, заключенные в каждой душе, и не дало бы во всех областях выдающихся людей, которых одушевляет стремление к славе и трудность достигнуть ее. Народ понимает, что он должен почитать самое искусство земледелия, а не его работника и что если некогда пол именем Цереры и Вакха были обоготворены первый хлебопашец п первый впнодел, то эта честь, столь справедливо оказанная изобретателям земледелия, не должна распространяться на простых работников.

Во всех странах, где крестьянин не слишком обременен налогами, достаточно надежды на прибыль, связанную с жатвой, чтобы побудить его к обработке земли: отсюда я заключаю, что в некоторых случаях, как это прекрасно показал уже знаменитый Дюкло2;11*, интерес народов должен заставить их согласовать степень своего уважения не только с полезностью какого-нибудь искусства, но и с его трудностью.

Несомненно, собрание фактов, заключающееся в «Bib- liotheque Orientale» 12*, так же поучительно, приятно для чтения, а следовательно, полезно, как и какая-нибудь прекрасная трагедия. Почему же публика больше почитает автора трагедий, чем ученого компилятора? Потому что публика, видя, что имеется много драматических писателей и лишь немногие из них пользуются успехом, пришла к убеждению в трудности этого искусства и понимает, что для того, чтобы создать Корнелей, Расинов, Кребильо- нов 13* и Вольтеров, она должна окружать их успех гораздо большей славой и что, напротив, достаточно и слабой степени уважения, чтобы получить в избытке компилятивные труды, на которые способны все люди и которые являются в сущности только дедом времени и терпения.

Те ученые, которые совершенно лишены философских дарований и умеют в своих сборниках только собирать факты, разбросанные в том, что осталось от древности, относятся к духовно одаренным людям так, как рабочие из каменоломни к архитектору: они снабжают материалом для зданий, без них архитектор был бы бесполезен; если мало людей, способных стать хорошими архитекторами, то все могут добывать камень, поэтому в интересах публики оказывать первым уважение, пропорциональное трудности их искусства. По той же причине, а также потому, что способность к изобретательности и систематичности приобретается только путем долгих и тяжелых размышлений, такого рода способности ценятся выше всех других; наконец, прп почти равной полезности различных отраслей творчества публика сообразует степень своего уважения с неодинаковой трудностью их.

Я говорю — прп почти равной полезности, ибо если бы можно было представить себе какие-нибудь абсолютно бесполезные умственные способности, то, как нп трудно было бы выдвинуться в этой области, публика не выказала бы ни малейшего уважения к такого рода таланту; она отнеслась бы к человеку, приобретшему его, так, как Александр отнесся к человеку, который с поразительной ловкостью метал семена проса сквозь пгольное ушко и которого этот государь наградил мерой проса.

Итак, противоречие, наблюдаемое иногда между интересами и суждениями общества, всегда только кажущееся. Общественный интерес является единственным критерием уважения, оказываемого различным видам умственной деятельности, что я и предполагал доказать.

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ XII 1

Это, вероятно, и заставило Николя 14* утверждать, что бог одарил умом людей из простонародья, «чтобы вознаградить их, говорит он, за те преимущества, которыми пользуются вельможи». Что бы ни говорил Николь, я не думаю, чтобы бог осудил вельмож на посредственность. Если большинство их мало просвещены, то лпшь потому, что они по собственному желанию остаются невежественными и не приобретают привычки к размышлению. Прибавлю к этому, что совсем не в интересах низших классов, чтобы высшее сословие оставалось непросвещенным. 2

См. его прекраспый труд, озаглавленный «Considerations sur les moeurs de се siecle».