ГЛАВА XII ИССЛЕДОВАНИЕ ЭТОЙ ИСТИНЫ

В первом случае правитель, как жаловался Солон, вынужден сообразоваться с нравами и вкусами лиц, облекших его свопм доверием. Они вовсе не требуют от него идеального законодательства, которое слишком противоречило бы их нравам. Они желают просто исправления некоторых злоупотреблений, проникших в существующее законодательство. Поэтому правитель не может дать простора своему геншо. Он не строит больших планов п не ставит себе целью создание совершенного законодательства. Во втором случае какую задачу ставпт себе сначала завоеватель? Укрепить свою власть над доведенными до нищеты п разоренными войной народами, еще озлобленными своим поражением. С этой целью, навязывая им некоторые законы своей страны, он в то же время частично принимает их законодательство. Его мало трогают бедствия, вытекающие из смешения часто противоречащих друг другу законов.

Не в момент завоевания победитель может задумываться над обширными планами совершенного законодательства. При шаткости его еще новой власти он требует от своих новых подданных лишь одного — покорности. А когда настанет время заниматься пх счастьем?

Нет такой музы, которой не воздвигли бы храма; нет науки, которой не занимались бы в какой-нпбудь академии; нет академии, которая не предложила бы какой-нибудь премии за решение некоторых проблем оптики, земледелия, астрономии, механики и т. д. В силу какой же роковой необходимости не создаются публичные школы для наук о нравственности и политике, несомненно, наиболее важных из всех наук, которые особенно необходимы для национального счастья?

Существует ли более разительное доказательство безучастного отношения людей к счастью своих ближних? 26

Почему власть имущие еще не создали моральных и политических академий? Неужели онп боятся, что эти академии решат наконец задачу идеального законодательства и обеспечат навсегда счастье граждан? Онп, несомненно, боялись бы этого, еслп бы предполагали, что общее счастье потребует от них принести в жертву хотя бы малейшую часть их властп.

Что касается правителя, уполномоченного какой-нпбудь республикой преобразовать ее законодательство, то обыкновенно ему приходится считаться с весьма различными интересами, приходится примирять весьма различные взгляды, чтобы быть в состоянии сделать в этой об- ластп что-нибудь великое п простое. Только основатель колоний, распоряжающийся людьмп, еще не пмеющпмп предрассудков и установившихся прпвычек, способен решить проблему идеального законодательства. Ничто в этом случае не препятствует деятельности его гения, не противится созданию наиболее мудрых законов. Границами их совершенства являются лишь границы его собственного ума.

Но, спросят, почему же именно монашеские законы являются наименее несовершенными с точки зрения поставленной ими себе цели? Потохму, что основатель религиозного ордена находится в положении основателя колонии. Потому, что какой-нибудь Пгнасий Лойола '*, намечая в молчании и уединении устав своего ордена, не должен еще считаться со вкусами и взглядами своих будущих подчиненных. Когда этот устав готов и орден признан, то его основатель оказывается окруженным послушниками, которые полностью подчиняются этому уставу, поскольку они его добровольно приняли и, следовательно, одобрили также средства, при помощи которых пх принуждают соблюдать его. Что же удивительного, если подобное законодательство более совершенно в своем роде, чем законодательство любого народа!

Вопрос о различных монашеских организациях есть, может быть, один из наиболее интересных и поучительных предметов изучения для правителей, философов и вообще для всех государственных деятелей.

Законы — это душа государств, орудие общественного блага. Эти орудия, еще грубые, могут быть усовершенствованы с каждым днем. До какой степени можно их усовершенствовать? II до какой высоты идеальное законодательство может довести счастье граждан? а Для ответа на этот вопрос надо выяснить сперва, в чем заключается счастье индивида.

а Из различных религиозных орденов, организация которых ближе всего к республиканской форме правления и члены кото- примечания 1

Все французы хвастают тем, что они нежные друзья. Когда вышла книга «Об уме», они много кричали против главы о дружбе. Можно было подумать, что Париж населен одними Орестами и Пиладами. Между тем именно у французов воинский устав обязывает солдата расстрелять в случае дезертирства своего товарища и друга. Издание подобного закона не доказывает особенно большого уважения к дружбе со стороны правительства, а повиновение этому закону — особенно большой нежности к своим друзьям. 2

Стоики говорили, что тот, кто захотел бы причинить себе зло и без всяких оснований бросился бы в огонь, в воду или из окна, был бы сочтен сумасшедшим; он был бы таковым в действительности, потому что в естественном состоянии человек ищет удовольствия и избегает страданий: ведь все его поступки необходимым образом определяются желанием кажущегося или действительного счастья. Значит, человек не свободен; значит, его воля является столь же необходимо результатом его идей и, следовательно, его ощущений, как, например, боль является результатом удара. Кроме того, прибавляли к этому стоики, нет ни одного момента, когда можно было бы отнести к различным операциям души представление о свободе человека.

Например, раз одна н та же вещь не может быть и не быть в одно и то же время, то, значит, невозможно:

чтобы в тот момент, когда душа действует, она действовала иначе; чтобы в тот момент, когда она выбирает, она выбирала иным образом; чтобы в тот момент, когда она обдумывает решение, она решала иным образом; чтобы в тот момент, когда она желает, она желала иным образом.

Моя воля — такая, как она есть, — заставляет меня решать; мое решение — такое, как оно есть, — заставляет меня выбирать; мой выбор — такой, как он есть, — заставляет меня действовать; в то время когда я обдумывал решение, было невозможно (ввиду моей любви к себе), чтобы я не желал решать.

Для противоположного следствия необходимо было бы, чтобы одна и та же вещь, как я уже сказал, могла и быть, и не быть в одно и то же время. Но, прибавляли к этому стопки, вот какой вопрос мы задаем философу: «Свободна ли душа, если, когда она желает, когда она обдумывает решение, когда она выбирает, когда она действует, она не свободна?» 3

Нет почти ни одного святого, который не омыл бы хоть раз в жизни своих рук в человеческой крови и не предал бы кого-нибудь смертной казни. Святым был епископ, требовавший недавно столь энергично смертной казни для одного молодого человека из Абвиля. Он желал, чтобы этот юноша искупил ужасными муками свое преступление, состоявшее в том, что он спел несколько непристойных песенок

рых наиболее свободны и счастливы, как правило, лучшими являются доктринарип и ораториане2*. Их нравы лучше других и мораль менее ошибочна. 4

Мы убпваем еретиков, говорят верующие люди, из сострадания. Мы желаем только дать им почувствовать шипы милосердия. Мы надеемся боязнью смерти и палачей спасти их от адских мук. Но с каких пор милосердие стало обладать шипами? С каких пор оно побуждает убивать людей? Кроме того, если пороки, подобно заблуждениям, влекут за собою вечные муки, то почему верующие не убивают порочных людей из своих единоверцев? 5

Голод и нужда делают граждан трудолюбивыми, а мудрые законы делают их добрыми. Древние римляне, говорит Макиавелли, подавали примеры добродетели во всех областях, добродетель была у них обычным явлением; на протяжении нескольких веков можно насчитать едва-едва шесть или семь граждан, приговоренных к штрафу, изгнанию, смертной казни. Чему же были они обязаны своими добродетелями и своими успехами? Мудрости своих законов, которые при первых раздорах между плебеями и патрициями установили равновесие сил, сохранившееся в течение долгого времени при все вновь возрождавшихся раздорах между обеими этими группами граждан.

Римляне, продолжает этот знаменитый писатель, отличались во всем от венецианцев: они не были ни унижены в несчастье, ни высокомерны в счастье.

Некоторые богословы называли Гельвеция безбожником, а отца Бертье — святым. Однако первый не сделал и не хотел сделать зла никому, а второй говорил публично, что если бы он был королем, то он утопил бы президента Монтескьё в его крови,

Один из них — просто добродетельный человек, а другой — христианин. 7

Справедливые законы всесильны над людьми. Они распоряжаются их волей, делают их добродетельными, гуманными и счастливыми. Своим счастьем и уверенностью в своей собственности и в своей свободе англичане обязаны четырем или пяти подобным законам.

Первый из этих законов дает палате общин полномочия устанавливать налоги.

Второй — Habeas Corpus act2*.

Третий — суд присяжных.

Четвертый — свобода печати.

Пятый — способ взимания налогов.

А разве эти налоги не обременительны в настоящее время для нации? Но хотя они и обременительны, они во всяком случае не дают государю возможности притеснять частных граждан.

13*

371 8

Люди обязаны своими социальными добродетелями не религии, не тому естественному и врожденному закону, который, как говорят, запечатлен во всех душах. Этот столь хваленый естественный закон является, подобно прочим законам, продуктом опыта, размышления и ума. Если бы природа запечатлела в сердцах людей ясные идеи о добродетели; если бы эти идеи не были приобретенными, то разве людп приносили бы когда-нибудь человеческие жертвы богам, которых онп называют добрыми? Разве карфагеняне, желая снискать себе милость Сатурна, приносили бы на алтарях в жертву своих детей? Разве испанцы думали бы тогда, что божество жаждет крови еретиков или евреев? Разве целые народы надеялись бы снискать милость неба, казня людей, думающих иначе, чем их попы, или убивая девственниц во искупление своих злодеяний?

Допустим, что принципы естественного закона врожденны; но тогда люди поняли бы, что наказания, подобно преступлениям, должны быть индивидуальны, что жестокость и несправедливость не могут быть жрицами богов.

Добродетель так драгоценна, а добродетельное поведение так выгодно для нации, что если бы добродетель была даже заблуждением, то ради нее нужно было бы, несомненно, жертвовать всем, вплоть до истины. Но к чему эта жертва и почему нужно думать, что ложь является отцом добродетели? Всюду, где частные интересы совпадают с общественными, добродетель становится у каждого индивида необходимым результатом себялюбия и личного интереса.

Все пороки нации всегда связаны с какими-нибудь изъянами законодательства. Почему так мало добродетельных людей? Потому, что .несчастья почти повсюду преследуют честность. Если бы, наоборот, спутниками ее былп почести и уважение, то все люди былп бы добродетельными. Но, скажут, есть такие тайные преступления, с которыми может бороться одна только религия. Пример — похищение доверенного вклада. Но разве опыт доказывает, что подобный вклад надежнее доверять попу, чем Нинон де Лан- кло? Сколько краж совершено было под названием завещаний в пользу церкви? Сколько было отнято наследств у законных наследников? В этом нечистый источник несметных богатств церкви. Таковы совершенные ею кражи. Где возвращенные ею вещи? Говорят, что еслп монах ничего не возвращает, то он заставляет возвращать. Чему равняется ценность этих возвращенных вещей в каком-нибудь большом государстве? Ста тысячам экю. Допустим. Но достаточно сравнить эту сумму с той, какой требует содержание такого множества монастырей, чтобы составить себе представление об их пользе. Что сказали бы о финансисте, который, желая обеспечить получение одного миллиона, потратил бы 20 миллионов на аппарат для взимания его? Его считали бы глупцом. Таким же глупым оказывается общество, когда оно содержит столько попов. Их дорогостоящее обучение к тому же бесполезно для состоятельных, деятельных, трудолюбивых народов с возвышенным благодаря свободе характером. У подобных народов совершается мало тайных преступлений.

Неужели все еще неизвестно, что граждане обязаны своими патриотическими добродетелями единству частного интереса с общественным? Неужели в основу этих добродетелей все еще будут класть заблуждения и откровения, служащие с самых давних времен поводом для величайших злодеяний? 10 Если все люди от рождения рабы суеверия, то, спрашивается, почему не воспользоваться этой их слабостью, чтобы сделать их счастливыми и заставить их почитать законы? Но разве суеверные люди уважают их? Наоборот, онп нарушают их. Суеверие — это отравленный источник, давший начало всем злосчастиям и бедствиям на земле. Но неужели нельзя осушить его? Разумеется, можно, и народы вовсе не так неизбежно суеверны, как это думают. Они являются тем, чем делают их правитель- ства. Если государь освободился от этих заблуждений, они следуют его примеру. Монарх в конце концов сильнее, чем боги. Поэтому первая забота попов заключается в том, чтобы завладеть помыслами государей. Нет такой низкой лести, до которой они ни унизились бы с этой целью.

Нужно признать за государями божественное право? Попы его признают и самих себя назовут их рабами, но при молчаливом условии, что фактически государи будут их рабами. Если же государи перестают быть ими, то духовенство меняет тон и при благоприятных обстоятельствах заявляет им, что раз Самуил низложил помазанника божия, то то же самое может сделать в настоящее время папа. 11

Добродетельный человек будет всегда повиноваться предпочтительно своему разуму, чем откровению. Более достоверно, скажет он, видеть в боге создателя человеческого разума, т. е. способности человека отличать ложь от истины, чем автора подобной книги откровения.

В глазах мудрого человека бодее преступно отрицать свой собственный разум, чем какое бы то ни было откровение. 12

Религиозная система нарушает всякое соответствие между наградами за поступки и пользой последних для общества. Действительно, почему солдата меньше уважают, чем монаха? Почему назначают монаху, давшему обет бедности, 12 или 15 тысяч ливров ренты за то, что он раз в году выслушает исповедь о грехах плп о глупостях какого-нибудь вельможи, и в то же время отказывают в 600 ливрах офицеру, раненному при штурме крепости? 13

Почти все религии запрещают людям пользоваться своим разумом, делая их невежественными, несчастными и жестокими. Эта истина довольно недурно изображена в одной английской пьесе, озаглавленной «Королева здравого смысла». Любимцами королевы в этой пьесе являются Юриспруденция под именем Закона, Медицина под именем Физики и жрец Солнца под именем Поджигатель 3*.

Любимцы эти, которым надоело правительство, неблагоприятное для их интересов, вступают в заговор и призывают к себе на помощь Невежество. Оно высаживается на острове Здравого смысла во главе толпы фигляров, ярмарочных музыкантов, обезьян и т. д.; за ним следует толпа итальянцев и французов. Навстречу ему выступает королева Здравого смысла. Поджигатель останавливает ее. «О королева, — говорит он ей, — престол твой шатается; боги вооружились против тебя; их гнев — гибельный результат покровительства, оказываемого тобою неверующим. Моими устами с тобою говорит Солнце — трепещи; передай мне этих безбожников, чтобы я послал их на костер, а не то небо обрушит на тебя свою месть. Я — священник; я непогрешим; я повелеваю — повинуйся, если ты не боишься, что я прокляну день твоего рождения как роковой для религии день». Королева, не слушая его, приказывает трубить к атаке; ее армия покидает ее; она удаляется в лес. Поджигатель следует за ней и закалывает ее там кинжалом. «Мой интерес и моя религия, — говорит он, — требовали этой великой жертвы; но неужели я признаю себя убийцей? Нет, интерес, повелевавший мне совершить это цареубийство, требует, чтобы я не говорил о нем; я стану публично оплакивать моего врага, я буду прославлять ее добродетели».

Только он сказал это, как раздались военные клики. Появляется Невежество, которое заставляет убрать тело Здравого смысла и положить его в гробницу. Оттуда раздается голос, произносящий следующие пророческие слова: «Пусть тень Здравого смысла бродит всегда по земле; пусть ее стоны будут вечным ужасом для армии Невежества; пусть эта тень будет видима только просвещенным людям и пусть поэтому их всегда считают духовидцами». 14

Законы — это светочи, освещающие народу путь к добродетели. Что нужно, чтобы внушить уважение к законам? Чтобы они стремились очевидным образом к общественному благу и подвергались долгому изучению до их опубликования.

У римлян Законы двенадцати таблиц4* былп целиком отданы на суд народа. Именно таким образом правители доказывают свое искреннее желание установить хорошие законы.

Всякий суд, который по требованию какого-нибудь сановника с легкостью приговаривал бы граждан к смертной казни, вызвал бы ненависть к законодательству и презрение к правителям. 15

Четыре вещи, говорят евреи, способны погубить мир, и одна из них — это религиозный и безумный человек. 16

ВСЯКИЙ человек боится страданий и смерти. Даже солдат доступен этому страху; страх его дисциплинирует.

Тот, кто не боялся бы ничего, не делал бы ничего идущего в разрез с его желаниями. Из трусливых войска становятся храбрыми. Но, говорит по этому поводу один великий государь, если палач может сделать все с солдатами, он может сделать все также и с горожанами. 17

Если полиция, необходимая для пресечения преступлений, стоит слишком дорого, то она оказывается обременительной для граждан, она становится настоящим общественным бедствием. Если полиция слишком пропитана духом инквизиции, то она развращает нравы, усиливает дух шпионства; она становится настоящим общественным бедствием. Недопустимо, чтобы полиция помогала мести сильного против слабого и заключала граждан в тюрьму без судебного процесса. Кроме того, она должна непрерывно следить за самой собою. При отсутствии чрезвычайной бдительности чиновники ее становятся злоумышленниками во всеоружии власти и тем более опасными, что пх многочисленные и скрытые преступления остаются неизвестными и ненаказанными. 18

Деспотически правящий орденом иезуит не похож на восточного тирана, который, находясь во главе шайки бандитов, называемой им армией, грабит и разоряет свое государство. Дес- пот-иезуит, сам подчиненный уставу своего ордена, проникнутый одинаковым с последним духом, добивается уважения к себе, опираясь на силу своих подчиненных. Поэтому его деспотизм не может принести им вреда. 19

Если среди протестантов мало цареубийц, то это потому, что они не падают ниц перед попами, потому, что они исповедуются перед богом, а не перед человеком. Иное дело — католики. Почти все они, перед тем как совершить покушение, исповедуются и причащаются. 20

Послушание монаха по отношению к своему старшему всегда будет делать последнего грозным. Еслп он прикажет совершить убийство, то его приказание выполняется. Какой монах решится воспротивиться его распоряжениям? Сколько средств имеется у старшего заставить себя слушаться! Чтобы познакомиться с этими средствами, просмотрим бегло устав капуцинов.

Папа Климент (4, ubi supra, cap. 6, § 24) говорит: «Инок должен исповедоваться лишь у другого инока, за исключением случая абсолютной необходимости». Он говорит далее (ubi supra, cap. 6, § 8): «Если, находясь в тюрьме, инок, удрученный своими узами, захочет исповедаться монаху своего ордена, то просьба его будет удовлетворена лишь в том случае, когда надзиратель сочтет возможным доставить ему это утешение и эту милость. Монах может причащаться на пасхе лишь с разрешения старшего и всегда в лазарете или в каком-нибудь другом потайном месте». Он прибавляет к этому (ubi supra, cap. 6, § 10): «За тяжкие преступления иноков да сжигают живыми. За другие преступления их следует раздевать донага, привязывать и нещадно бить в три приема по желанию отца-настоятеля. Давать им лишь небольшое количество хлеба сокрушения и воды горести».

«За ужасное преступление отец-настоятель вправе придумать такой род пытки, какой он захочет». Он говорит (ubi supra, cap. 6, § 2): «Если железо, огонь, бичи, жажда, темница, отказ в таинствах окажутся недостаточными, чтобы наказать инока или заставить его признаться в преступлении, в котором его обвиняют, то отец-настоятель вправе придумать такой род пытки, какой он захочет, не называя ему доносчиков и свидетелей, если только это не очень важный монах. Действительно, было бы непристойно подвергать пытке (исключая неслыханное преступление) какого- нибудь отца, который оказал большие услуги ордену».

Наконец, он прибавляет (ubi supra, cap. 6, § 3): «Инок, который обратился к суду белого духовенства, как, например, епископский суд, да будет наказан по желанию генерала или провинциала, а инок, который сознается на исповеди в своем грехе пли уличен в нем, да будет, несмотря на апелляцию, предварительно наказан, хотя окончательное судебное решение будет вынесено впоследствии, если его апелляция обоснованна».

При подобном уставе нет ни одного монаха, из которого папа, церковь и генерал не могли бы сделать цареубийцы. Нет таких начальников, которым государь мог бы дать подобную власть над пх подчиненными. Какое ослепление со стороны государей подвергать таким образом невинных людей самым жестоким наказаниям, а себя самих такой опасности!

21 Средп сочинений иезуитов имеется, несомненно, много нелепых и рискованных. Так, например, отец Гарас выступает с обвинениями против Каина. Он говорит на стр. 130 кн. II своего курьезного произведения: «Каин — как замечают евреи — был безрассудным человеком и первым безбожником; этот Каин не мог понять того, что ему говорил его отец Адам, а именно что есть святой бог, судья наших поступков. Не будучи в состоянии понять его, Каин думал, что все это — бабьи сказки и что его отец потерял рассудок, когда он ему рассказывал о своем уходе пз земного рая п о том, что с ним случилось. Поэтому Капн дошел до того, что убил своего брата и, отвечая богу, разговаривал с ним так, как еслп бы говорил «с каким-нибудь олухом»».

Тот же отец (кн. I, стр. 97) рассказывает: когда по прибытия Кальвина в Пуату почти все тамошнее дворянство приняло его заблуждение, то один дворянин сумел удержать часть дворянства в католической вере такими словами: «Я обещаю создать религию, лучшую, чем религия Кальвина, если я найду дюжину болванов, которые не побоятся пойти на костер ради защиты моих бредней». Фонтенеля сталп преследовать за то, что в своих «Оракулах» он повторил слова, вложенные отцом Тарасом в уста дворянина из Пуату. Недаром говорят, что на этом свете все зависит от удачи. 22

Все, даже педанты янсенисты, признают, что теперешнее воспитание во Франции неспособно подготовлять граждан и патриотов. Почему же янсенисты, всегда занятые своей изменчивой или достаточной благодатью, не предложили пока никакого нового плана общественного воспитания? Что за равнодушие к общественному благу у этих святош? 23

Эта книга «Утверждений», говорили сторонники иезуитов, достойна какого-нибудь ирландского богослова, а не парламента. Иезуитов, прибавляли они к этому, судила здесь не правомочная власть, но янсенистскпе прокуроры. Но факт, что этой книге мы отчасти обязаны роспуском общества иезуитов. Словом, самые удачные реформы совершаются иногда при помощи самых нелепых средств. 24

Почти во всех странах человек, желающий получить какой- нибудь пост, должен придерживаться религии народа данной страны. Говорят, что Китай почти единственное государство, где' отказались от этого нелепого обычая. Чтобы быть, говорят китайцы, справедливым и правдивым историком, надо быть равнодушным ко всякой религии; точно так же, как чтобы справедливо управлять людьми, быть неподкупным судьей и безупречным мандарином, надо не придерживаться никакой религии. 25

Пон де Тиар де Бисси, епископ Шалона на Соне (единственный член штатов Блуа от 1558 г., оставшийся верным Генриху III), обратился с письмом к дижонскому парламенту. В этом письме от 1590 г. названный прелат оплакивает сначала бедствия своего печального отечества: он описывает ужасы Лиги и ее гнусные преступления; он утверждает, наконец, что бог в своем гневе желает погубить это прекрасное королевство, которое обманщики в железной маске расшатали со всех сторон. Затем, обращаясь к парламенту, он в следующих словах увещевает его изгнать иезуитов.

«Эти апостолы Магомета, — говорит он, — нечестиво проповедуют, что война есть орудие господне. Пусть эти дьявольские соблазнители, эти высокомерные любители ложной мудрости, эти лицемерные ревнители, эти побеленные стены, эти школы и виновники гражданских бурь, эти возмутители умов, эти подстрекатели восстаний, эти эмиссары Испании, эти опасные шпионы, опытные в искусстве устраивать козни, будут навсегда изгнаны из Франции».

Обращаясь затем к иезуиту Шарлю и его собратьям, он говорит: «Вы видите эти ужасные злодеяния, заставляющие стонать добродетельных людей, и вы не высказываете им ни малейшего неодобрения. Мало того, вы аплодируете этому, вы обещаете небесные награды за величайшие преступления. Вы побуждаете совершать их и вы обещаете рай гнусным разбойникам, которых вы омываете в росе нашего милосердия. Христианнейший король5* только что был убит в результате ужасного покушения одного из ваших, а вы продолжаете умерщвлять его после его смерти. Вы обрекаете его на вечное адское пламя, и вы осмеливаетесь проповедовать, что следует отказать ему в помощи нашими молитвами».

26 О смертные, называющие себя добрыми, а в действительности столь мало заслуживающие этого названия! Неужели вы никогда не устыдитесь своего равнодушия к реформе и к усовершенствованию ваших законов? Неужели ваши правители способны управлять вами и сдерживать вас только страхом ужаснейших наказаний? Неужели, оставаясь бесчувственными к воплям и стонам осужденных, они никогда не попытаются пресекать преступления более кроткими мерами? Пора уже, чтооы они показали свою гуманность поисками этих мер. Пусть же они оставят сочинения по этому вопросу. Пусть они страшатся, чтобы не приписали убийства стольких несчастных лености их мысли, и пусть, наконец, они предложат премии за решение задачи, столь достойной справедливости и милосердия государей.

О смертные, ваша мнимая доброта — просто лицемерие! Она у вас на устах, но не в ваших поступках.