[6. Высший человек как законодатель будущего]

s но некую большую совокупность ценностей (логических или § моральных);

If — во-вторых, это те, которые сами являются законода-

Sg телями ценностей.

s Первые пытаются освоить мир настоящего или мир

^ прошлого, охватывая и систематизируя все разнообразие іо событий в языке знаков: этим исследователям обязательно нужно сделать всю совокупность минувших событий обозримой, осмысляемой, схватываемой, сподручной—они служат той задаче человека, чтобы все прошлые вещи применить на пользу его будущего.

Вторые философы—повелевающие.

Но как только два этих средства утешения, средство Платона и средство Магомета, отпадут, и ни один мыслитель уже не сможет облегчать свою совесть гипотезой некоего «бога» или «вечных ценностей»,— вот тут-то с новыми силами и небывалой продуктивностью вступит в свои права и притязания законодатель ценностей новых.

Человеческий горизонт.—Можно воспринимать философов как людей, которые неимоверным напряжением сил испытывают, насколько может человек возвыситься,—в особенности это Платон: насколько ему хватит сил? Но они делают это как индивидуумы; быть может, инстинкт тех кесарей, основателей государств и т.д. был сильнее, кто помышлял о том, как далеко можно человека продвинуть силой—в деле его развития, при «благоприятных обстоятельствах». Однако они не вполне ясно понимали, что такое благоприятные обстоятельства. Большой вопрос: где по сию пору растение «человек» произрастало наироскошнейшим образом? Для этого необходимы сравнительные исторические исследования. 974.

Любой факт, любое произведение для всякой эпохи и всякого нового вида человека отмечено новой красноречивостью. История всегда изрекает только новые истины. 975.

Сохранять объективность, твердость, уверенность и строгость в воплощении своей мысли,—пока что художники все еще умеют это лучше других; однако, едва только для той 523 же творческой цели материалом надобятся люди (как это бывает с учителями или государственными мужами) — спо- g койствия, хладнокровия и твердости как не бывало.

If ром, скольких бы человеческих жертв она не стоила. Где-

If о

то на этой дороге — будущее высших людей: нести величайшую ответственность и не сломиться под ее грузом. — До сих пор почти всем нужны были вдохновляющие обманы, чтобы не потерять веру в свою правоту и в свою руку. 976.

Почему философ редко урождается. Просто для условий его возникновения нужен набор свойств, который обычно человека уничтожает. 1.

Невероятная множественность свойств, он должен быть аббревиатурой человека вообще, всех его высоких и низменных стремлений; опасность противоречий, да и отвращения к себе. 2.

Он должен быть любопытен к самым разным сторонам жизни—опасность раздробленности. 3.

Он должен быть справедлив и достоин в высшем смысле, но и глубок в любви, ненависти (и несправедливости). 4.

Он должен быть не просто зрителем, но и законодателем —судией и судимым (поскольку он аббревиатура мира); 5.

Чрезвычайно разнообразен, но при этом тверд и строг. Гибкость. 977.

Истинно царское призвание философа (по выражению Алкуина Англосакса): «Prava corrigere, et recta corroborare, et sancta sublimare.»47 978.

Новый философ может возникнуть лишь в связи с господствующей кастой, как высшее ее одухотворение. Большая политика, всемирное правительство при ближайшем рассмотрении; полное отсутствие принципов на этот счет. 979.

Основная мысль: новые ценности сперва нужно создать — никуда нам от этого не уйти! Философ должен быть

как законодатель. Новые виды. (Как прежде выводились 524 высшие разновидности [например, греки]: к такого рода «случайностям» стремиться осознанно. ) 980.

Предположим, мы помыслим себе философа великим воспитателем, достаточно могущественным, чтобы с одинокой высоты притягивать к себе нескончаемые вереницы поколений: тогда следует признать за ним и все зловещие права и привилегии великого воспитателя.

Не людей делать «лучше», не их убеждать любого рода «моралью», словно существует «моральность сама по себе» или некий идеальный тип человека,—а создавать обстоятельства, при которых потребны более сильные люди, которым, в свою очередь, понадобится мораль (а точнее, телесно-духовная дисциплина), делающая их сильнее,—и, следовательно, она у них будет! Не обольщаться голубыми очами или взволнованной грудью: величию души абсолютно чужда романтика. И, к сожалению, столь же чужда любезность. 982.

Опыт многих войн должен научить нас: 1. максимально сближать смерть с интересами, за которые воюешь—это повышает нашу доблесть; 2. надо научиться приносить в жертву многих и считать дело, за которое воюешь, настолько важным, чтобы людей не щадить; 3. железная дисциплина, дабы позволять себе в войне и насилие, и хитрость. 983.

Воспитание тех властных доблестей правителя, которые способны возобладать и над его благосклонностью, и над его состраданием, великие доблести наставника («прощай вра- 525 гам своим» против них детский лепет), аффект творца вознести на самый верх— довольно ваять только из мрамора! — g Исключительное и сверхвластное положение этих существ Л в сравнении с прежними правителями: римский кесарь с § душою Христа.

If

g 984. Величие души не отделять от величия ума. Первое есть s залог независимости, но без величия ума его вообще нельзя '"І допускать, ибо оно наделает бед—пусть даже деланием «доб- 13 ра» и насаждением «справедливости».

985. Высший философский человек, окруженный одиночеством не потому, что хочет быть один, но потому, что он нечто такое, что не находит никого равного и подобного себе — сколько же опасностей и новых страданий добавляется ему именно в наше время, когда люди отучились верить в иерархию рангов и, следственно, не умеют ни чтить, ни понимать это одиночество! Когда-то такое вот отдаление от суда суетной толпы сообщало мудрецу чуть ли не ореол свя- тости,—нынче же всякий отшельник ощущает вокруг себя лишь рой недоверчивых взоров и мрачных подозрений. И не только со стороны убогих и завистников: даже во всяком благожелательном отношении, которое он встретит, сквозит непонимание, небрежение и легковесность, он знает эти скрытые уловки тупоумного сострадания, которое, упиваясь собственной добротой и праведностью, норовит — скажем, путем обеспечения ему «лучших условий» или более упорядоченного, благонадежного общества — «спасти» его от самого себя,— его изумление граничит с восторгом при виде столь рьяного, хоть и неосознанного разрушительного порыва, с которым все умственные посредственности дружно действуют против него, и притом с полной уверенностью в своей правоте! Между тем, людям этой непонятной внутренней уединенности просто необходимо уютно и плотно укутываться в мантию и внешнего, пространственного одиночества—этого требует их ум. Даже к хитростям и маскараду приходится прибегать сегодня такому человеку, чтобы сохраниться, чтобы удержаться наверху среди затягивающих и опасных стремнин времени. Всякую попытку выдержать эту современность, выдержать в этой

современности, всякое сближение с этими людьми и целя- 526 ми сегодняшнего дня ему приходится искупать как самый страшный свой грех: и ему остается только изумляться потаенной мудрости своей натуры, которая при каждой такой попытке приступами болезни и тяжелыми припадками немедленно возвращала его к самому себе. 986.

«Maledetto colui —

che contrista un spirto immortal!»1

Манцони, («Граф Корманьола», второй акт) 987.

Наиболее весомый и высший образ человека будет удаваться реже всего: так, история философии обнаруживает несметное число неудачников, несчастных случаев и чрезвычайно медленное продвижение; между вехами простираются целые тысячелетия, подминая все, что было достигнуто, так что связь то и дело обрывается. Это ужасающая история—история высшего человека, история мудреца. Более всего повреждаема именно память о великих, ибо неудачники и полуудачники не распознают их и заполоняют своими «успехами». Всякий раз, едва обнаруживается какое- то «деяние», на арену высыпает толпа черни; гомон мелких и нищих духом людишек—страшная пытка для слуха того, кто с содроганием осознает: судьба человечества зависит от счастливого возникновения его высшего типа. — Я с детских лет размышлял об условиях, необходимых для существования мудреца; не стану умалчивать о радостной своей убежденности, что сейчас в Европе он снова будет возможен—хотя, вероятно, только на короткое время. 988.

Однако мы, новые философы, мы начинаем не просто с изложения действительной иерархии ценностей и ценностных различий,— мы стремимся к чему-то, что прямо противоположно всякому выравниванию и уподаблива- нию: мы учим отчуждению во всех смыслах, мы разверзаем пропасти, каких еще не было на свете, мы хотим, чтобы человек стал злее, чем когда-либо в прошлом. Покамест мы и сами живем в чуждости и скрытности друг от друга. Нам по многим причинам необходимо будет жить отшельниками

«Будь проклят тот, кто омрачает бессмертный дух!» (итал.) 527 и самим носить маски,—следовательно, мы будем мало пригодны и для розыска подобных себе. Мы будем жить одиноко и, вероятно, пройдем через муки всех семи одиночеств Если же по случайности пути наши пересекутся, готов спо-

S

к е

§ рить: мы друг друга не распознаем—или взаимно одурачим.

е о 989.

«Les philosophes ne sont pas faits pour s'aimer. Les aigles ne volent point en compagnie. Il faut laisser cela aux perdrix, aux etourneaux... Planer au-dessous et avoir des griffes, voita le lot des grands genies».48

Гальяни 990.

Забыл сказать, что философы эти необычайно веселы и любят восседать в проеме пропасти совершенно безоблачного неба—им надобны иные средства, чем всем прочим людям, чтобы выносить жизнь, ибо они и страдают по- иному (а именно — столь же сильно от глубины своего презрения к людям, как и от своей любви к ним). — Самое страдающее животное на земле изобрело для себя — смех. 991.

О превратном понимании «веселости». — Временное избавление от долгого напряжения; озорство, сатурналии духа, который освящает и готовит себя к тяжелым и страшным решениям. «Шут» в форме «науки». 992.

Новая иерархия умов: трагические натуры уже не впереди. 993.

Над чадом и грязью людских низин обитает высшее, более светлое человечество, вероятно, необычайно малое численностью —ибо все, что выдается ввысь, по самой сути своей редкостно—к нему принадлежишь не потому, что ты более одарен, или добродетелен, или героичен, или любезен, нежели люди там, внизу, а потому, что ты более холоден, светел, дальнозорок и одинок, потому что одиночество ты выносишь, предпочитаешь, взыскуешь как счастья, как привилегию, да

просто как условие существования, ибо среди туч и молний 528 ты как среди равных себе, но так же и под лучами солнца, каплями росы, хлопьями снега и вообще среди всего, что по необходимости приходит с высей и, если и движется, то вечно только в одном направлении — сверху вниз. Воздыхания, тоска по высям — не наш удел. — Герои, мученики, гении и энтузиасты недостаточно кротки, терпеливы, изысканны, холодны и степенны для нас. 994.

Абсолютное убеждение: что ценностные эмоции вверху и внизу различны; что у нижних отсутствует бесчисленное множество нужных навыков, что для сообщения снизу вверх необходимо недоразумение. 995.

Как приходят люди к большой силе, к великой задаче? — Все доблести и умения души и тела приобретаются трудно и по крупицам, через многие старания, самопреодоление, сосредоточенность на главном, через многие упорные, ревностные повторения одних и тех же работ, одних и тех же лишений; но есть люди, которые оказываются наследниками и хозяевами всего этого многообразного и столь долго накапливаемого богатства доблестей и умений—потому что, путем счастливых и разумных браков, а также благодаря счастливым случайностям, приобретенные и накопленные силы многих поколений не растранжирились, не распылились, а именно в них, в этих людях, обрели вдруг прочную перевязь и слитное единство воли. Вот так в итоге и возникает человек, неимоверный в силе своей, который требует для себя и неимоверной задачи. Ибо это сила наша повелевает нами, а вся жалкая умственная игра целей, намерений, побудительных причин — только внешняя видимость, пусть иные слабые глаза и усматривают в ней самую суть дела. 996.

Утонченный человек имеет высшую ценность, даже если он совершенно изнежен и хрупок: в нем многими поколениями взращено и сохранено великое множество необычайно весомых и редкостных качеств. 997.

Я учу: что есть высшие и низшие люди, и что один единственный человек, приходящийся на целые тысячелетия, 529 при известных обстоятельствах способен оправдать их существование — то есть человек яркий, изобильный, великі кий, целый относительно бессчетных неполных, фрагменті тарных людей.

to S

If 998. По ту сторону людей-господ, освобожденные от всех

Sg и всяческих уз, живут высшие люди: а люди-господа—это их

s инструменты.

о

13 999. Иерархия рангов: тот, кто устанавливает ценности и направляет волю тысячелетий — тем, что направляет волю высших натур,— тот и есть высший человек. 1000.

Полагаю, кое-что в душе высшего человека мне удалось разгадать,—и даже если каждый, кто его разгадал, неминуемо должен погибнуть, но если он хоть раз видел его, то обязан помогать его осуществлению.

Основная мысль: мы должны будущее брать мерилом всех наших ценностей — а не искать позади нас законы нашего действования! 1001.

Не «человечество», но сверхчеловек—вот истинная цель! 1002.

Come l'uom s'eterna... 1

«Ад», XV, 85

«Как человек восходит.» (итал., пер. М.Лозинского)

530