Высший человек.

Даже высший человек является такому взгляду Ницше еще как некая действительность, пусть и такая, что всегда под угрозой и терпит фиаско. Высшим людям грозит особая опасность, как извне, так и изнутри. В обществе, привязанном к обыденщине, они от своей необычности портятся — никнут, впадают в меланхолию, заболевают. Устоять смогли исключительно «железные натуры, как Бетховен, Гёте». Но «и у них действие утомительной борьбы и судорог сказывается во многих чертах и морщинах: они дышат тяжелее, и в их тоне часто есть что-то слишком насильственное» (НР, 195). Общество в отношении к этим великим неумолимо враждебно. «Люди ненавидят представление о человеке высшего сорта» (16,196). Их одиночество вменяется им в вину (НР, 195). Пожалуй, «в единичных случаях на различных территориях земного шара . удается проявление того, что фактически представляет собою высший тип» (А, 634), однако «гибель, падение высших людей ... есть именно правило» (ПТСДЗ, 392). Счастливый случай, чтобы высший человек «еще и вовремя начал действовать», является исключением; общераспространенный же способ сущест- вования высших людей таков: «во всех уголках земного шара сидят ожидающие, которые едва знают, в какой мере они ждут, а еще того менее, что они ждут напрасно» (ПТСДЗ, 395).

Сомнение Ницше в человеке, далее, не минет и никого из высших людей, едва они становятся заметными и почитаемыми, ибо ему кажется, что подлинная высокая человечность вообще не может вылиться в какую-либо форму или четкий образ.

Высшие люди для Ницше погрязают как в действительности, так и в возможности, которая становится формой. Все более тяготит его неудовлетворенность высшим человеком в какой бы то ни было форме его зримого проявления.

Великий человек в любом случае для Ницше подозрителен уже в силу того, что было подлинной причиной его взлета; он спрашивает: «Вы на подъеме, вы высшие люди? Не гнетет ли вас в высоте нижайшее в вас? . не бежите ли вы от себя — вы, поднимающиеся?» (8, 389),— и противопоставляет им того, кто по самому своему существу изначально высокого ранга: «он — свыше!» («der istvon droben!») (5, 29). Но такое «бытие» (Sein), где бы оно ни встретилось, Ницше, похоже, подвергает сомнению.

«Психолог» в Ницше распознает фальшивомонетничество, которое сплошь царит в почитании великих людей: «каким мучением являются . высшие люди для того, кто наконец разгадал их!» Так, поэты видятся ему как «люди минуты, экзальтированные, чувственные, ребячливые, легкомысленные и взбалмошные в недоверии и в доверии; с душами, в которых обыкновенно надо скрывать какой-нибудь изъян; часто мстящие своими произведениями за внутреннюю загаженность, часто ищущие своими взлетами забвения от слишком верной памяти.» (ПТСДЗ, 393).

Однако не только в многообразии явных извращений, но уже и непосредственно в высших для него человеческих формах Ницше видел недостатки самой их сущности. Так, хотя он и считал героическое существование высшим, но кроме такового ему все же вновь открывалась некая более высокая возможность: он хочет любить в герое не только «выю вола», но и «взор ангела».

Но там, где высшего человека придумывали и облекали в определенный образ, там Ницше всегда следствием этого считал комедиантство; идеал как некий образец — это дело неистинной жизни. Так было в античной философии: «необходимо было . изобрести абстрактно-совершенного человека — доброго, справедливого, мудрого, диалектика,— одним словом пугало античных философов, растение, оторванное от всякой почвы, человечество без определенных руководящих инстинктов, добродетель, которая „доказывает" себя при помощи „доводов"» (ВВ, 190).

Все сомнения Ницше относительно высшего человека говорят об одном и том же: Ницше, непрестанно стремящийся к высшему, не может прийти ни к какой действительной или вымышленной форме. Именно там, куда нацелена его величайшая любовь, он испытывает самую глубокую боль: «Не от грехов своих и не от великих глупостей страдал я — от совершенства своего, когда я более других страдал человеком» (8, 385).

В четвертой части «Заратустры» эта любовь Ницше к высшему человеку и его неудовлетворенность им нашла свое глубокое и блестящее выражение. Кажется, что высшие люди понимают Заратустру, ищут его, ждут от него спасения от тягот неудовлетворенности миром, человеком и самими собой. Все демонстрируют ту или иную черту величия, все же еще свойственного их недостаткам: короли — отвращение к господству над отребьем; «совестливый духом» — жертвенную основательность в исследовании любимого предмета; «чародей» — сознание того, что в великолепии своего комедиантства он еще не велик; «последний папа» — выдающуюся осведомленность в делах Бога; «самый безобразный человек» — то, что он не выносит сострадания и презирает себя; «добровольный нищий» — радикальность своего отказа; тень «свободного духа» — беспощадность сомнения в любых словах, ценностях и великих именах.