Время наступления одиночества.

В 1876 г. не только наступило окончательное разочарование в Байрейте, не только произошел необратимый внутренний разрыв с Вагнером.

Верх одержал выбор, сделанный Ницше в пользу своей миссии, который повлек за собой необходимость полностью разорвать все до сих пор значимые для него связи. Будучи человеком, стремящимся, чтобы действительность его мира совпадала с общей действительностью, он, вероятно, желал для себя другого пути. Негативный опыт, который выпал на его долю, когда он хотел воспользоваться возможностями, имеющимися у всех, лишь подтолкнул его к осознанию исключительности своей собственной натуры, которая не может реализоваться и достигнуть счастья теми же способами, что и другие люди. От естественной боли до сознания своей совершенно особой миссии, от трогательно простых человеческих страданий до гордой убежденности в собственном призвании проходит Ницше в своем выборе, который в целом сопровождается какой-то невероятной уверенностью в собственной правоте, пусть даже в частностях этот выбор бывает нелегко распознать. По поводу известия о свадьбе Роде у него родились стихи, которые он посылает к Роде: поет в ночи птица, призывая к себе спутницу, одинокий путешественник останавливается и вслушивается:

«О, не тебе я шлю привет: К себе зову

Подругу, чей крылатый след Взмыл в синеву.

(Перевод Н. Голя. Цит. по: Фридрих Ницше, Стихотворения. Философская проза.

СПб., 1993. С. 123).

Ницше пишет: «Пожалуй, тут во мне какой-то дурной разрыв. Мои желания и моя необходимость суть разные вещи: я едвали смогу это высказать и объяснить» (Роде, 18. 7. 76).

Путь одиночества начинается. Отныне Ницше осознает его. На новом пути он пытается сойтись с новыми людьми — это похоже на то, как если бы он боролся за свою дружбу в бездне окончательной заброшенности. Еще трижды из глубин своего внутреннего мира он пытается идти навстречу тому или иному человеку: Рэ, Лу Саломэ, Г. фон Штейну; трижды он испытывает разочарование.

Пауль Рэ16, врач и автор сочинений о возникновении моральных чувств, на пять лет моложе Ницше, сблизился с ним — особенно зимой 1876/77 гг., когда они оба жили в Сорренто у Мальвиды фон Мейзенбуг,— в беседах по общим для них вопросам нетрансцендентного, натуралистически-психологического исследования происхождения и эмпирической действительности морали. Хотя позднее Ницше самым решительным образом расходится с ним (из-за в корне и по своим целям сущностно иного анализа морали у Рэ, проведенного на основе английских образцов), и хотя Ницше у Рэ вряд-ли чему-нибудь научился (ибо существенные для Рэ позиции были характерны для Ницше еще до их знакомства), но сам факт разговоров с Рэ, очевидно, был для него тогда большим счастьем: возможность вообще беспристрастно беседовать с кем-то одним хотя бы об этих вещах, об этих последних для него тогда вопросах, вдохновляла его. Холодная последовательность радикального анализа действовала на него тогда благотворно (за это он какое-то время смотрел сквозь пальцы на его банальность). Царила атмосфера чистоты и отсутствия всяческих иллюзий, дышать которой ему нравилось. Восторг перед Рэ, расположение к нему какое-то время были, очевидно, значительными, но они не положили начала самоотверженной дружбе и не заменили собой невероятную полноту общения с Вагнером.

Лу Саломэ17 познакомилась с Ницше в начале 1882 г.

Для Ницше существенно прежде всего то, что он пережил внутри себя состояние своего рода неустойчивости, какого до сих пор не знал. Это было не только большое разочарование, сменившее веру в то, что он нашел человека, у которого «совершенно та же задача», что и у него: «не будь этой поспешной веры я не страдал бы в такой степени от чувства изолированности ... Как только мне на миг пригрезилось, что я не один, опасность стала ужасной. Еще и сейчас бывают часы, когда я не могу выносить самого себя» (Овербеку, 8.12. 83). Помимо этого его начинают неотступно преследовать чувства, чуждые всему его существу. Он жалуется на то, что он сам «в конце концов становится жертвой чувства беспощадной мести», хотя его «глубин- нейший образ мыслей» как раз-таки «не приемлет какого бы то ни было мщения и наказания» (Овербеку, 28.

Если сравнить с этой ситуацией разрыв с Р. Вагнером, когда Ницше ощущал величие рока и испытывал невероятно глубокие страдания, то разница окажется огромной. Правда, к обоим этим расставаниям применимы слова, которые теперь, в 1883 г., Ницше сказал о себе: «Я слишком сконцентрированная натура, и что бы мне ни встретилось, все начинает двигаться вокруг моего центра». Но разница заключается в том, что при разрыве с Вагнером он был во власти и под обаянием своей собственной миссии, а при разрыве с Лу и Рэ его цель и его миссия, которые, как он полагал, у него с ними были общими, сами могли в любой момент потерпеть крах: «я ужасно сомневался и сомневаюсь относительно моего права ставить перед собой такую цель — чувство слабости охватывает меня в тот момент, когда все, все, все должно было бы вселить в меня мужество!» (Овер- беку, лето 83).

Характер Ницше проявляется в том, как он справляется с тем, что признает своей слабостью. Вместо того чтобы поддаваться сущностно чуждому ему рессентименту, он создавал на основе этого опыта некие идеальные, правильные образы участников ситуации, особенно Лу, и внутренне совершенно отделялся от них. «Лу во всех отношениях самый умный человек, из всех, кого я знаю» (Овербеку, 24. 2. 83). Он не хочет сражаться с людьми: «от каждого пренебрежительного слова, написанного против Рэ или фрл. С., у меня сердце кровью обливается; кажется, будто я очернил их из вражды» (Овербеку, лето 83). Он хотел бы расторгнуть отношения, выяснив все, ничуть не желая нового сближения: «Д-р. Рэ и фрл. Саломэ, для которых я охотно сделал бы что-нибудь хорошее ...» (Овербеку, 7. 4. 84).

Он окончательно разуверился в возможности того, что найдется человек с близкими ему философскими интересами. Уже никогда больше он не делал подобных попыток с той же надеждой. Начиная с этого времени сознание им своего одиночества еще более усиливается и углубляется. Хотя поиски новых друзей не прекращаются (Гасту, 10. 5. 83), но они ведутся без подлинной надежды.

Генрих фон Штейн18 в августе 1884 г. приехал на три дня в Сильс-Мария, чтобы посетить Ницше. Никогда ни до ни после этого они не разговаривали. Зная друг о друге, они с 1882г. посылали друг другу свои публикации, а позднее при случае обменивались письмами. Прежде всего Штейн интересовался Ницше, чувствовал его величие, не привязываясь к нему и даже не получая от него какого-то радикально нового импульса; он, как и многие до него, испытал в разговоре с Ницше чувство, как если бы он достиг некоей высоты: «Мое ощущение от бытия становится более возвышенным, когда я разговариваю с Вами» (к Ницше, 1.12. 84). «Замечательным опытом для меня была несомненная внутренняя свобода, каковую я начинаю сразу ощущать при разговоре с Вами» (к Ницше, 7. 10. 85); но это не означало принятия философствования Ницше. Для Ницше же этот визит стал последним легким потрясением от ощущения возможности философской дружбы.

Несколько недель спустя после этого визита он сообщает Овербеку (14.9. 84): барон Штейн «прямо из Германии прибыл на три дня в Сильс и проследовал далее к своему отцу — подчеркнутая манера делать визит, которая мне импонирует. Это роскошный экземпляр человека и мужчины, и благодаря доминирующему в нем героическому настрою он мне совершенно понятен и симпатичен. Наконец-то, наконец-то новый человек, который мне нужен и инстинктивно передо мной благоговеет!» Петеру Гасту (20. 9. 84): «Рядом с ним я чувствовал себя, как тот Филоктет на своем острове, когда его посетил Неоптолем,— я думаю, он даже отчасти догадался о моей филоктетовой вере в то, что „без моего лука никакого Илиона не завоюешь!"» Позднее в «Ecce homo» Ницше вспоминает: «Этот отличный человек . был за эти три дня словно перерожден бурным ветром свободы, подобно тому кто вдруг поднимается на свою высоту и получает крылья» (ЭХ, 702).

Штейн пишет о Ницше, по-видимому, в том же тоне и с темже настроением (24.

Я новых жду друзей с утра и до утра,— Придите же, друзья! придите, уж пора!

(ПТСДЗ, 406)

«Это, мой дорогой друг, Вам на память о Сильс-Мария и в благодарность за Ваше письмо, такое письмо». В ответ Штейн предложил Ницше в письменном виде поучаствовать в предпринятых Штейном и несколькими его друзьями дискуссиях по содержанию некоторых статей вагнеров- ской энциклопедии. Ницше изумлен: «Что за непонятное письмо написал мне Штейн! И это в ответ на такие стихи! Никто уже не знает, как он может себя повести» (сестре, 12. 84). К стихотворению же Ницше перед самой публикацией добавил следующие строки: «Я кончил песнь, и замер сладкий стон в моей гортани» (ПТСДЗ, 406).

Ницше был спокоен: это разочарование уже не стало потрясением. Его любовь осталась неизменной; когда тридцатилетний Штейн в 1887 г. умер, Ницше написал: «Я все еще не нахожу себе места после этого. Я его так любил, он относился к тем немногим людям, чье существование само по себе доставляло мне радость. И я не сомневался, что он как бы бережет себя для меня на будущее» (Овербеку, 30.6. 87). «Это ранило меня, как если бы это была личная утрата» (сестре, 15. 10. 87).

Сквозь все эти годы проходит осознание им своего одиночества. Он констатирует его, сожалеет о нем, словно отчаявшись взывает к своим старым друзьям. Еще в 1884 г. он хотел снова обратиться к ним, однако: «Мысль . как бы объясниться при помощи своего рода личных писем „к своим друзьям" была... мыслью павшего духом» (Овербеку, 10. 7. 84). Несколько недель спустя он пишет упоминавшееся трогательное прощание со старыми друзьями («С высоких гор»), еще питая слабую надежду на Штейна. Он тоскует по ученикам: «Проблемы, которые передо мной стоят, кажутся мне столь радикально важными, что почти каждый год по нескольку раз я имел смелость воображать, что умные люди, которым я покажу эти проблемы, должны будут отложить свою собственную работу, чтобы временно полностью посвятить себя моим делам. То, что затем всякий раз происходило, было неким комичным и зловещим образом противоположно тому, что я ожидал» (Briefe III, S. 249). Впрочем и здесь он отрекается: «Слишком многое еще во мне должно созреть и сложиться; время „учеников и школ" et hoc genus omne19 еще не пришло» (Овербеку, 20. 2. 85).

Вероятно, единственным, кто в годы одиночества заменил Ницше всех тех, кого он лишился (и только в этом отношении он имеет для Ницше значение), был Петер Гаст 20, неизменно преданный Ницше со времени их знакомства в 1875 г. и до конца. Предупредительная понятливость Гаста, его способность находить точное выражение для путей и целей Ницше, которая, возможно, давал тому ощущение некоей магической встречи с самим собой в лице другого, тем не менее не обладали большим значением, потому что собственное бытие Гаста Ницше не принимал всерьез. Тот факт, что он позволял Гасту обращаться к себе «господин профессор», есть признак сохранения дистанции. Ницше обрел в лице Гаста надежного помощника в переписывании, в вычитке корректур и до самого конца получал безмерно радовавшие его безоговорочно одобрительные письма, которые благотворно действовали на его зачастую изменчивое самосознание.

К примеру, Гаст пишет после получения экземпляра «Заратустры»: «В мире нет ничего подобного этому, ибо цели, которые Вы ставите, еще никто перед человечеством не ставил, не мог поставить. Нужно пожелать этой книге известности Библии, ее канонического авторитета, ее шлейфа комментариев ...». Ницше отвечает: «При чтении Вашего письма меня охватывала дрожь. Положим, Вы правы — следовательно, моя жизнь все же не была неудачной? И тем более сейчас, когда я особенно в это поверил?» (Гас- ту, 6. 4. 83).

Ницше неоднократно признает, какое значение имеет для него этот друг: «Я порой бываю совершенно вне себя, не имея возможности сказать кому бы то ни было откровенного, без всяких оговорок слова — для этого у меня со- всем никого нет, кроме господина Петера Гаста» (Гасту, 26. 11. 88).

Иллюзии Ницше в отношении Гаста постепенно росли. Тот стал для него талантливым музыкантом, который, преодолев Вагнера, якобы создал новую, уже не романтическую музыку — музыку, связанную с философией Ницше. Он неустанно проявлял деятельную заботу о сочинениях Гаста, содействуя организации их сценического исполнения и пытаясь заинтересовать ими дирижеров. Кроме того, в отношении Гасте он в полной мере проявил свою способность к добрым делам и свою готовность помочь.

Тот факт, что в лице Гаста Ницше обретает неизменно надежного посредника, и что в нем воплощается то, чего в действительности Ницше лишен, только усиливает для нас значение невозможности сущностно обоснованной, серьезно мотивированной и одновременно прочной дружбы между ними, невозможности, которую в эти годы Ницше ощущает вновь и вновь.