ГЛАВА II О ВОПРОСАХ, ВОЗНИКАЮЩИХ ПЕРВЫМИ. КОГДА ЖЕЛАЮТ СОЗДАТЬ ХОРОШИЕ ЗАКОНЫ

Что за побуждение заставило людей соединиться в общество? Страх ли перед дикими животными, необходимость отогнать пх от жилпщ, убпвать их, чтобы обеспечить себе существование, или какое-нибудь другое побуждение того же рода привело к образованию первых племен? 2.

Не были ли выпуждепы люди после своего объединения в общество и после перехода от охотничьего об- раза жизни к пастушескому, а от пастушеского к земледельческому заключать соглашения между собою и издавать законы? 3.

Могли ли эти законы иметь другую основу, кроме общего желания обеспечить людям обладание собственностью, жизнью и свободой, которое в необщественном состоянии, так же как и при деспотизме, не было защищено от насилия со стороны более сильного человека? 4.

Можно ли считать особой формой правления власть, основанную на произволе, при которой гражданин не обеспечен от посягательств силы и насилия, при которой у него отнимают даже право естественной самозащиты? 5.

Не уничтожает ли деспотизм, установившийся в каком-нибудь государстве, всех уз социальной связи? Не требуют ли тогда те же побуждения, те же потребности, которые объединили первоначально людей, роспуска общества, в котором, как в Турции, гражданам не обеспечено обладание своей собственностью, своей жизнью, своей свободой; в котором, наконец, граждане, находясь всегда в состоянии войны друг с другом, не признают других прав, кроме силы и хитрости? 6.

Может ли сохраниться долго уважение к собственности, если не поддерживается, как в Англии, известное равновесие сил между различными классами граждан? 7.

Существует ли средство сохранить длительным образом это равновесие, и не является ли его сохранение абсолютно необходимым для действенной борьбы с непрерывными усилиями сильных мира сего завладеть собственностью мелкого люда? 8.

Достаточны ли для этого средства, предложенные Юмом в его небольшом, но великолепном трактате о совершенной республике? 9.

Не произвело ли бы введение денег в его республике а с течением времени неравномерного распределения богатств, снабжающих власть имущих цепями, которыми онп сковывают свопх сограждан? 10.

Действительно ли имеет бедняк отечество? Обязан лп гражданин, не имеющий собственности, чем-нибудь той стране, в которой он ничем не обладает? Не

а Деньги, губительные для правов парода, — своего рода фея, часто превращающая здесь добродетельных людей в мошенников. Ликург, отлично знавший это, прогнал эту фею из Лакедемона.

благоприятствует ли крайняя нужда бедняков, работающих по найму у богачей и у знатных лиц, честолюбивым планам последних? Наконец, не будет ли у бедняка слишком много нужд для того, чтобы он мог обладать добродетелями? 11.

Не могли ли бы законы путем разделения собственности соединить интересы большинства граждан с интересами отечества? 12.

Нельзя ли было бы по примеру лакедемонян, территория которых, разделепная на 39 тысяч участков, была распределена между 39 тысячами семей, образовавшими нацию, — нельзя ли было бы, предполагая чрезмерно большую численность граждан, назначить каждой семье более или менее обширный участок — всегда в соответствии с числом составляющих это семейство членов а. 13.

Не избавило ли бы менее неравномерное распределение земель и богатств65 множество людей от реальных бедствий, причиняемых им преувеличенным представлением о счастье богачейв, представлением, порождающим такую вражду между людьми и такое равнодушие к общественному благу? 14.

Следует ли управлять народами с помощью большого числа законов или с помощью немногих здравых и ясных законов? Были лп римляне более добродетельными и более счастливыми во времена императоров, когда большее число законов были вынуждены собрать в кодексах Юстиниана, Трпбониана и т. д., чем во времена законов Двенадцати таблиц1*? 15.

Не вызывает ли многочисленность законов незнания и невыполнения их? 16.

Не заставляет ли народы эта же многочисленность законов, часто противоречащих друг другу, поручить пх толкование некоторым людям и корпорациям? Не могут ли люди и корпорации, которым поручено толкование законов, незаметно изменяя их, сделать из них орудия своего честолюбия? Не учит ли нас, наконец, опыт, что повсюду, где имеется много законов, мало справедливости? 17.

Следует ли при мудром правительстве оставить рядом такие две не зависящие друг от друга верховные властп, как светская и духовная? 18.

Следует ли ограничить размеры городов? 19.

Позволяют ли их чрезвычайно большие размеры следить за чистотой нравов; можно ли в больших городах прибегать к столь полезному наказанию стыдом и бесчестием а; не может ли гражданин в таких городах, как Париж или Константинополь, переменив имя и место жительства, навсегда избавиться от этого наказания? 20.

Не могло ли бы известное число маленьких республик при помощи федеративного союза более совершенного, чем федерация греческих государств, обезопасить себя как от неприятельского вторжения, так и от тирании какого-либо честолюбивого гражданина? 21.

Допустим, что страну величиной с Францию разделили бы на 30 провинций или республик; что каждому из. этих государств далп бы приблизительно одинаковую территорию, что эта территория была бы отмечена неизменными границами и что ее самостоятельное существование было бы гарантировано 29 другими республиками. Спрашивается, разве можно в этом случае предположить, что одна из этих республик могла бы поработить

а При мудром правительстве одного наказания стыдом было бы достаточно, чтобы заставить граждан выполнять свой долг. другие, т. е. чтобы один человек дрался бы с успехом против 29? 22.

Предположим далее, что все эти республики управлялись бы одинаковыми законами; что каждое из этих небольших государств, обладая самоуправлением и выбирая своих должностных лиц, подчинялось бы некоторому верховному совету; что этот верховный совет, состоящий из четырех депутатов от каждой республики и занятый главным образом военными и политическими делами, должен был бы, однако, следить за тем, чтобы каждая пз этих республик могла преобразовывать пли изменять свое законодательство только с согласия всех остальных, что, кроме того, целью законов было бы облагородить души, внушить мужество и поддерживать строгую дисциплину в армии. Спрашивается, разве не была бы при таком предположении совокупность этих республик всегда достаточно сильной, чтобы действенно бороться с честолюбивыми планами своих соседей и своих сограждан? а 23.

Исходя из предположения, что законодательство этих республик делает их граждан максимально счастливыми и доставляет им все удовольствия, совместимые с общим благом, — не были бы эти республики тогда морально уверены в постоянном счастье? 24.

Не должен ли план хорошего законодательства заключать в себе план идеального воспитания? Можно ли давать такое воспитание гражданам, не давая им ясных представлений о нравственности и не связывая нравственных предписаний с единственным принципом любви к общему благу? Нельзя ли было бы доказать людям, напомнив им для этого побуждения, под влиянием которых они объединились в общество, что почтп всегда их правильно понятый интерес заставляет принести в жертву личную временную выгоду во имя национальной выгоды и заслужить этой жертвой почетное звание добродетельного человека? 25.

Можно ли основать нравственность на пных принципах, кроме принципа общественной пользы? Не до-

а Вообще несправедливость человека измеряется только его силой. Поэтому высшее искусство законодательства заключается в таком ограничении могущества каждого гражданина, чтобы он не мог никогда безнаказанно посягать на жизпь, собственность и свободу другого гражданина. Но до сих пор эта проблема нигде не была разрешена лучше, чем в Англии.

казывают ли даже несправедливости, совершаемые всегда деспотизмом во имя общего блага, что этот принцип есть действительно единственный принцип нравственности? а Можно ли заменить его принципом частной пользы семьи и родных? 6 26.

Допустим, что была бы принята следующая ак- спома: наши обязанности по отношению к родным стоят выше наших обязанностей по отношению к отечеству.

Спрашивается: разве ие мог бы в этом случае отец, желая сохранить себя для своей семьи, покинуть свой пост в момент сражения? Разве не мог бы этот отец, еслп бы он заведовал общественной кассой, ограбить ее, раздать деньги своим детям и обобрать таким образом то отечество, которое он любит меньше, для того, чтобы обогатпть тех, кого он любит больше? 27.

Существует ли с того момента, когда общественное благо перестает быть верховным законом и первой обязанностью гражданина®, еще наука о добре и зле, существует ли, наконец, нравственность, когда общественная польза перестает быть мерой наказания или награды, уважения или презрения к поступкам граждан? 28.

Можно лп надеяться встретить добродетельных граждан в стране, где почести, уважение и богатство стали благодаря форме правления наградами за

а Когда монах повелевает любить бога превыше всего, то, так как этот монах всегда отождествляет себя со своей церковью и со своим богом, он говорит просто, что следует любить и уважать его церковь превыше всего. Истинным другом своего народа является поэтому лишь тот, кто повторяет вслед за философами, что всякая любовь должна уступить место любви к справедливости и что следует жертвовать всем во имя общего блага.

G Кто не считает любовь к отечеству первым принципом нравственности, тот может быть хорошим отцом, хорошим мужем, хорошим сыном, но он всегда будет плохим гражданином. Сколько преступлений заставила совершить любовь к родным!

в Кто относится бесчувственно к общественным бедствиям, вызываемым дурным управлением; кого мало трогает позор его нации; кто не разделяет вместе с нею позора ее поражений пли ее рабства, — тот низкий и подлый гражданин. Чтобы быть добродетельным человеком, надо страдать бедствиями своих сограждан. Еслп бы на Востоке был человек с истинно добродетельной и возвышенной душой, то он провел бы всю свою жизнь в слезах; он чувствовал бы к большинству визирей такое же омерзение, какое испытывали некогда во Франции к Бульону. Последний, услышав, как Людовик XIII однажды расчувствовался по поводу бедствий своих подданных, сделал следующее жестокосердное замечание: «Знайте, что ваши народы должны считать себя еще счастливыми, если онп не вынуждены щипать траву».

16 Гельвеций, т. 2 433

преступления, где порок пользуется уважением и ведет к счастью? 29.

Не вправе ли были бы люди, вспомнив, что желание счастья есть единственный мотив их объединения в общество, предаться пороку повсюду, где порок доставляет почет, богатство и счастье? 30.

Исходя из предположения, что законы, как это доказывает организация иезуитов, могут сделать все с людьми, возможно ли, чтобы народ, предавшийся пороку благодаря форме своего правления, мог избавиться от него, не произведя никаких изменений в своем законодательстве? 31.

Достаточно ли для хорошего законодательства, чтобы оно обеспечило гражданам обладание собственностью, жизнью и свободой, чтобы оно установило меньше неравенства в распределении национального богатства и облегчило гражданам возможность удовлетворить свои потребности и потребности своей семьи умеренным трудом? а Не требуется ли также, чтобы это законодательство возбуждало в людях чувство соревнования; чтобы государство ввело для этой цели большие награды за большие таланты и большие добродетели? Способны ли еще эти награды, которые заключаются всегда в даровании чего-нибудь излишнего и которые были, некогда источником стольких мужественных, великодушных поступков66, привести и теперь к тем же результатам и могут лп награды, назначаемые обществом (какого бы рода они ни были), считаться излишеством в удовольствии, способным испортить нравы?