ГЛАВА VIII ЛЮДИ СТАНОВЯТСЯ ТУПЫМИ, КОГДА ОНИ ПЕРЕСТАЮТ БЫТЬ ОХВАЧЕННЫМИ СТРАСТЬЮ

Пусть назначат для собирания дорожных пошлин или на какую-нибудь подобного рода должность людей, страстно стремящихся к общественному уважению, каковыми, должно быть, были такие люди, как Тюренн, Конде, Декарт, Корнель и Ришелье; лишенные благодаря своему положению всякой надежды на славу, они тотчас же лишатся ума, необходимого для исполнения возложенных на них обязанностей. Неспособные к изучению ассигновок или тарифов, они не выкажут таланта к делу, которое может возбудить к ним ненависть народа; они будут чувствовать только отвращение к науке, при которой человек, наиболее глубоко изучивший ее и, следовательно, заснувший весьма сведущим и уважаемым в собственных глазах, может проснуться полным невеждой и весьма бесполезным, если начальство сочтет нужным уничтожить или упростить эти пошлины. Эти люди, вполне отдавшиеся силе инерции, вскоре станут неспособными ни к какому применению своих сил. Вот почему люди, рожденные для великих дел, оказываются при назначении пх на мелкие должности часто менее годными, чем люди обыкновенные. Веспасиап, вызывавший восторг римлян на императорском престоле, был предметом презрения, когда занимал место претора Орел, рассекающий облака в своем дерзновенном полете, у поверхности земли летит медленнее ласточки. Уничтожьте в человеке одушевляющую его страсть, и вы в то же время лишите его всякого разумения; волосы Самсона могут, кажется, служить символом страстей: обрежьте пх, и Самсон станет обыкновенным человеком.

В подтверждение этой истины приведем еще пример.

Напротив, на Западе многие узурпаторы проявили на троне большие таланты, и если Августы и Кромвели могут быть поставлены в ряды законодателей, то потому, что им приходилось иметь дело с народами, не терпевшими узды, с душами более смелыми и возвышенными: постоянный страх потерять предмет своих вожделений непрестанно разжигал в них, если я осмелюсь так выразиться, страсть честолюбия. Возведенные на престолы, на которых онп не могли безнаказанно предаваться сну, они понимали, что нужно заслужить расположение гордого народа, издать законы2, полезные в данный момент, обмануть этот народ или по крайней мере ввести его в заблуждение призраком преходящего счастья, которое вознаградило бы его за те реальные бедствия, которые узурпация влечет за собой. Следовательно, превосходством талантов, ставящим их выше большинства узурпаторов Востока, онп обязаны были тем опасностям, которые пх непрестанно окружали на троне; они находились в положении всякого талантливого человека, который постоянно подвергается критике и вечно боится за свою репутацию, готовую постоянно изменить ему, и понимает, что не один он горпт жаждой честолюбия и что если его страсть заставляет его стремиться заслужить уважение других людей, то таковая же в других должна постоянно отказывать ему в этом, если он постоянными полезными трудами и постоянными усилиями ума не вознаградит их за печальную необходимость расточать ему похвалы.

Несомненно, физик уделяет гораздо больше внимания изучению какого-нибудь физического явления, часто не имеющего значения для человечества, чем султан изучению закона, от которого зависит счастье пли несчастье множества людей. Если этот последний употребляет меньше времени на обдумывание и составление своих распоряжений и указов, чем остроумный человек на сочинение мадригала или эпиграммы, то потому, что размышление всегда утомительно и, так сказать, противно нашей натуре3 и что, будучи на троне защищенным от наказания и насмешек, султан лишен побудительных причин, способных заставить его восторжествовать над ленью, предаваться которой доставляет удовольствие всем людям.

Итак, деятельность ума зависит, по-видимому, от деятельности страстей. Поэтому-то в возрасте страстей, т. е. от двадцати до тридцати пяти — сорока лет, люди особенно способны к большим усилиям в проявлении добродетели и гениальности. В этом возрасте люди, рожденные для великих дел, уже приобрели достаточный запас знаний, причем их страсти еще ничего не потеряли в своей активности; позднее страсти в них ослабевают п развитие их ума достигает предела; тогда онп уже более не приобретают новых идей, и, как бы впоследствии ни были значительны их произведения, они в них только применяют и развивают идеи, которые возникли в перпод расцвета страстей, но которые не были еще использованы.

Впрочем, ослабление страстей следует приписать не исключительно возрасту. Мы перестаем страстно желать какой-нибудь предмет, когда удовольствие, ожидаемое от обладания пм, не уравновешивает труда, необходимого для его приобретения; человек, влюбленный в славу, жертвует ей своими вкусами лишь постольку, поскольку он может ожидать, что эта жертва будет вознаграждена уважением, которое он завоюет. Вот почему многие герои могли освобождаться пз сетей чувственных наслаждений только среди лагерной суматохи и победных кликов; вот почему великий Конде справлялся со своим дурным настроением только в день бптвы, когда он проявлял величайшее хладнокровие, вот почему — если можно приравнивать к великим вещам те, что принято называть мелкими, — Дюпре 1*, имевший обыкновенно очень небрежную походку, побеждал эту привычку только на подмостках, когда аплодисменты п восторг зрителей вознаграждали его за старание им понравиться.

Кажется, я достаточно доказал, что полное отсутствие страстей, если бы таковое было возможно, привело к полному отупению и что человек тем ближе к этому состоянию, чем он бесстрастнее4. Действительно, страсти — это небесный огонь, оживляющий духовный мир; страстям науки и искусства обязаны открытиями, а душа — благородством. Хотя человечество им же обязано своими пороками и большей частью своих несчастий, однако это не дает права моралистам порицать страсти и считать их безумием. Высшая добродетель п просвещенная мудрость суть два продукта этого безумия, достаточно прекрасных, чтобы сделать его достойным уважения в глазах всех.

Общий вывод из сказанного мной о страстях сводится к тому, что только их сила может уравновесить в нас силу лепи и косности, вырвать нас из состояпия покоя и тупости, к которым мы непрестанно склоняемся, и сообщить нам ту непрерывность внимания, с которой связана высокая талантливость.

Мне возразят: разве природа не дала различным людям неодинаковые умственные способности, раз в одних она зажгла более сильные страсти, чем в других? На это я отвечу, что, подобно тому как для преуспеяния в какой- нибудь отрасли нет необходимости, как я доказал выше, прилагать к ней все прилежание, на которое человек способен, точно так же, для того чтобы достигнуть известности в этой самой отрасли, нет необходимости чувствовать очень сильную страсть, а только известную степень страсти, достаточную, чтобы сделать нас внимательными.

ПРИМЕЧАНИЯ к ГЛАВЕ VIII 1

Калигула2* велел наполнить грязью платье Веспаспана за то, что тот не позаботился о чистоте улиц. 2

Этим Кромвель заслужил следующую эпитафию:

Здесь покоится разрушитель законной власти, Которому небеса покровительствовали до последнего дня,

Добродетели которого заслуживали большего, Чем скипетр, приобретенный преступлением. Что за судьба, какой странный закон, Что всем, предназначенным от рождения носить корону,

Именно узурпатор дает

Пример добродетелей, которыми должен обладать государь! 3

Некоторые философы высказали в связи с этим парадоксальное утверждение, что рабы, которым приходится выполнять самый тяжелый физический труд, находят, может быть, вознаграждение за свои страдания в умственном спокойствии, которым они наслаждаются, и что этот умственный покой часто делает раба таким же счастливым, как и его господина. 4

Отсутствие страстей часто вызывает упрямство, в котором упрекают ограниченных людей. Недостаточность их умственного развития заставляет предполагать, что онп никогда ие стремились к образованию или по крайней мере что это желание было всегда очень слабым и подчиненным склонности к лени. А тот, кто не стремится к просвещению, никогда не имеет достаточных мотивов для измепенпя своих взглядов: чтобы избавить себя от утомительного размышления, он должен не слушать доводов разума, и, таким образом, упрямство является необходимым следствием лени.