ГЛАВА VII ОБ УМЕ ПО ОТНОШЕНИЮ К ОТДЕЛЬНЫМ СООБЩЕСТВАМ

Представим себе факира в обществе сибаритов; не будут ли онп смотреть на этого факира с презрительной жалостью, которую обыкновенно испытывают люди, привыкшие к чувственной и приятной жизни, к человеку, который отказывается от реальных удовольствий в поисках воображаемого блага? Пусть завоеватель войдет в убежище философов: можно ли сомневаться в том, что он найдет их самые глубокие размышления пустыми и будет смотреть на них с тем пренебрежительным презрением, которое душа, считающая себя великой, питает к мелким, по его мнению, душам и которое сила питает к слабости? Но перенесем в свою очередь этого завоевателя в портик: гордец, скажет ему оскорбленный стоик, ты презираешь души более высокие, чем твоя; узнай, что предмет твоих желанпй есть предмет нашего презрения и что никто не кажется великим на земле для того, кто смотрит на нее с возвышенной точки зрения.

Представим себе женщину, молодую, красивую, имеющую любовников, — такую, словом, какой нам рисует история знаменитую Клеопатрукоторая благодаря множеству своих чар, прелестей, своему уму, разнообразию своих ласк заставляла своего любовника испытывать ежедневно восторги неожиданности и первое обладание которой было, по словам Эшара2*, только первой милостью, — и вообразим себе ее в обществе неприступных женщин, старость и уродство которых ручаются за пх целомудрие; ее очарование и ее таланты встретят там презрение; в безопасности от соблазна под защитой своего безобразия эти неприступные женщины не ведают, как лестно опьянение любовника, как трудно, будучи красивой, противостоять желанию показать любовнику тысячи тайных прелестей; поэтому они яростно накинутся на эту красивую женщину и возведут ее слабости на степень величайших грехов.

Вот как люди с различными страстями оскорбляют друг друга; и вот почему знатный человек, не признающий достоинств простолюдина, презирающий его и желающий видеть его у своих ног, бывает в свою очередь презираем людьми просвещенными. Безумный, скажут они ему, чем хвалишься ты, человек, лишенный всяких заслуг и даже гордости? Почестями, тебе оказываемыми? Но почитают не твои заслуги, а только твое богатство и твое могущество. Ты не имеешь ничего от себя: если ты блестишь, то этот блеск есть только отражение благосклонности к тебе государя. Посмотри на пары, подымающиеся из болотной тины; паря в воздухе, они превращаются в блестящие облака, они блестят, как ты, но великолепием, заимствованным у солнца; зайдет светило — и исчезнет блеск облака.

Если противоположные страсти вызывают взаимное презрение со стороны тех, кто ими обладает, то противоречие в мыслях производит приблизительно тот же эффект.

Будучи принуждены, как я это доказал в главе IV, воспринимать в других только идеи, сходные с нашими собственными идеями, как можем мы восхищаться людьми, ум которых сильно отличается от нашего собственного ума? Так как изучение какой-нибудь науки или искусства дает нам возможность открывать в них бесконечное множество красок и трудностей, которые остались бы неизвестными нам без этого изучения, то, следовательно, наибольшую степень того уважения, которое я назвал сознательным, мы питаем необходимым образом к науке и к искусству, которыми мы занимаемся.

Наше уважение к другим наукам или искусствам всегда пропорционально большей или меньшей связи их с интересующими нас наукой или искусством.

И также вполне чистосердечно люди, прославившиеся в различных областях, мало ценят друг друга. Чтобы убедиться в действительности пх взаимного презрения (ибо никакой долг не уплачивается так аккуратно, как презрение), прислушаемся к речам умных людей.

Каждый из них, подобно продавцам териака3*, расположившимся на рыночной площади, зазывает к себе почитателей и считает, что он один пх заслужил: романист убежден, что именно его вид труда требует наибольшей изобретательности и тонкости ума; метафизик считает себя источником очевидности и поверенным природы; только я один, говорит он, могу обобщать идеи и открывать причину явлений, совершающихся ежедневно в физическом и духовном мире, и только я один могу просветить человека; поэт, считающий метафизиков серьезными сумасшедшими, уверяет их, что, разыскивая истину в колодце, на дне которого она сокрылась, они для черпания пз пего имеют только ведро Данаид, что открытия их ума сомнительны, тогда как наслаждения, доставляемые его искусством, бесспорны.

Вот такими-то речами эти три человека станут доказывать, что онп мало ценят друг друга; и если бы в своем споре они призвали в качестве арбитра государственного деятеля, он сказал бы им всем: «Поверьте, что науки и искусства суть только важные мелочи и трудпые пустяки. Ими можно заниматься в детстве для упражнения ума, но голова человека взрослого и умного должна быть занята исключительно изучением интересов народов; всякий иной предмет мелок, а все мелкое достойно презрения». И отсюда он придет к заключению, что он одпн достоин всеобщего признания.

Приведем еще последний пример и на этом закончим. Предположим, какой-нибудь фпзпк услышал бы последнее заключение: «Ты ошибаешься! — возразил бы он государственному деятелю. — Если измерять величие ума величием исследуемых им предметов, то я один действительно достоин уважения. Одно какое-нибудь мое открытие меняет интересы народов.

Вот путем каких рассуждений каждый человек убеждается, что он обладает родом ума, наиболее заслуживающим уважения, и вот каким образом умные люди, движимые желанием доказать это другим людям, недооценивают друг друга и не замечают, что каждый из них, будучи окутан презрением, которое он проповедует себе подобным, становится игрушкой и посмешищем для той самой публики, которая должна была бы им восхищаться.

Впрочем, напрасно было бы стараться умалить благосклонное предубежденпе, которое всякий питает к своему уму. Мы смеемся над садоводом, стоящим в неподвижном восторге перед клумбой тюльпанов; он не спускает глаз с их чашечек, он не видит на земле ничего восхитительнее тонкого смешения окраски, которую он при по- мощп обработки земли заставил природу придать им. Каждый из нас есть такой садовод: последний измеряет ум людей темп познанпями, которые они пмеют о цветах; мы точно так же отмеряем им наше уважение, сообразуясь с соответствием их идей нашим.

Наше уважение до такой степени зависит от этого соответствия идей, что всякий, кто внимательно наблюдает за собой, заметит, что если в разлпчпые моменты дня он не в одинаковой степени уважает одного и того же человека, то такое постоянное изменение термометра своего уважения он должен приписать тем трениям, которые неизбежны при тесном и постоянном сожительстве; поэтому всякий, идеи которого несходны с идеями общества, всегда бывает им презираем.

Философ, которому придется жить с щеголями, будет почитаться ими за смешного дурака; он будет предметом забавы для самого мелкого шута, самые пошлые и глупые шутки которого будут считаться остроумными словечками; ибо успех шуток зависит не столько от тонкости ума их автора, сколько от того, что его внимание направлено на то, чтобы поднимать на смех идеи, неприятные его обществу.

Несправедливое презрение, питаемое отдельными сообществами друг к другу, является, следовательно, подобно презрению друг к другу отдельных лиц, исключительно следствием невежества и гордости — гордости, несомненно заслуживающей порицания, но необходимой и присущей человеческой природе. Гордость есть зародыш многих добродетелей и талантов, поэтому не следует ни надеяться истребить ее, ни даже пытаться ослабить ее, а только стараться направить ее на честные дела. Если я здесь позволяю себе смеяться над гордостью некоторых людей, то я, без сомнения, делаю это тоже под влиянием гордости, но, может быть, в этом случае более благонамеренной, более согласной с общим интересом, ибо справедливость наших суждений и поступков есть всегда только счастливое совпадение наших интересов с интересами общественными

Если уважение, которое различные сообщества испытывают к различным взглядам и наукам, бывает неодинаковым в зависимости от различия страстей и направления ума лиц, составляющих эти сообщества, то можно ли сомневаться в том, что и различие в положении людей должно производить тот же эффект и что идеи, приятные для людей известного звания, могут быть скучны для людей иного положения. Если военный пли негоциант станут рассуждать перед адвокатами — один об искусстве вести осады, о военных лагерях и маневрах, другой о торговле индиго и печеньем, сахаром и какао, то их будут слушать с меньшим удовольствием и жадностью, чем человека, сведущего в интригах судебного сословия, в прерогативах магистратуры, знающего, как вести процесс, когда он заговорит с ними о предметах, которые для них особенно интересны благодаря склонностям пх ума и их тщеславию.

Вообще мы презираем в человеке, стоящем ниже нас, все, даже ум. Какие бы заслуги ни числились за буржуа, человек высокопоставленный, но тупой всегда будет презирать его, «хотя, — как говорит Дома4*, — между буржуа и вельможей существует только гражданское различие, а между умным человеком и глупым вельможей — естественное».

Следовательно, огромное разнообразие взглядов есть результат личного интереса, видоизменяющегося в зависимости от наших нужд, наших страстей, наклонностей нашего ума и условий нашей жизни, сочетающихся на тысячи ладов в различных кругах общества.

Соответственно этому многообразию интересов каждое отдельное сообщество имеет свой особый тон, свою особую манеру судить и своего великого человека, из которого оно охотно сделало бы бога, если бы этому апофеозу не мешал страх перед судом общества в целом.

Вот почему всякий ищет общества себе подобных, и нет такого глупого человека, который прп известном старании не мог бы выбрать такого круга людей, в котором он мог бы проводить жизнь приятно, среди похвал, расточаемых искренними почитателями; и точно так же, если умный человек станет расточать свой ум в различных кругах людей, он будет считаться то сумасшедшим, то мудрым, то приятным, то скучным, то тупым, то остроумным.

Общее заключение из всего сказанного таково: во всяком отдельном сообществе личный интерес есть единственный критерий достоинства вещей и личностей.

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ VII

1 Руководимые личным интересом, мы видим вещи только с тех сторон, которые нам полезно видеть. Когда же мы судим согласно с общим интересом, это происходит не столько от правильности нашего ума и от врожденной нам справедливости, сколько благодаря тому, что мы случайно находимся в условиях, в которых нам выгодно смотреть так, как смотрят все люди. Тот, кто глубоко исследует свою душу, так часто ловит себя на ошибках, что поневоле становится скромным. Он уже не гордится своей просвещенностью, он не считает себя выше других. Ум подобен здоровью: тот, кто им обладает, его не замечает.