Глава 25 ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ О ВОЛЕ КАК ВЕЩИ В СЕБЕ

^ ' 143

великое учение об є v каї 7tav , которое несмотря на все возражения, утвердилось или во всяком случае все время возобновлялось. Мы же теперь проникли в эту тайну более глубоко, поскольку благодаря всему предшествовавшему пришли к убеждению, что там, где этой лежащей в основе всех явлений сущности в одном из них придано познающее сознание, которое в своей направленности внутрь становится самосознанием, эта сущность предстает как то столь близкое и таинственное, что обозначается словом воля. Поэтому названную универсальную основную сущность всех явлений мы, исходя из того проявления, в котором она открывается наименее замаскированной, назвали волей; этим словом мы обозначили отнюдь не неведомый X, а напротив, то, что нам, по крайней мере с одной стороны, бесконечно более известно и близко, чем все остальное.

Вспомним теперь ту истину, подробное и обстоятельное доказательство которой можно найти в моем конкурсном сочинении о свободе воли, именно ту истину, что в силу не знающего исключений закона причинности поступки или действия всех существ мира со строгой необходимостью следуют за вызывающими их причинами и в этом отношении не составляет разницы, вызвали ли подобное действие причины в тесном смысле слова, раздражения или, наконец, мотивы, так как это различие связано лишь со степенью восприимчивости разнородных существ.

Таким образом, с точки зрения, которую мы не можем игнорировать, поскольку она основана на объективно и a priori значимых мировых законах, мир со всем, что в нем находится, предстает как лишенная цели и поэтому непонятная игра вечной необходимости, непостижимая и неумолимая A vavicr|146.

Короче говоря, детерминизм стоит прочно: уже полтора тысячелетия его тщетно пытаются поколебать те, кого влекли к этому определенные фантазии, которые все знают, но не смеют назвать. Вследствие детерминизма мир становится игрой марионеток, которые приводятся в движение посредством проволок (мотивов), неизвестно для чьей утехи: если в том кукольном представлении есть план, то режиссер его - фатум, если плана нет - слепая необходимость. - Единственный выход из этого абсурда - признать, что уже бытие и сущность всех вещей - проявление действительно свободной воли, которая именно в них познает самое себя, ибо спасти от необходимости ее акты и действия нельзя. Чтобы уберечь свободу от судьбы или случайности, ее надо было переместить из действия в существование. -

Как необходимость присуща только явлению, но не вещи в себе, т.е. истинной сущности мира, так только явлению присуща и множественность. Это достаточно ясно показано в § 25 первого тома. Здесь следует привести лишь несколько подтверждающих и поясняющих эту истину замечаний.

Каждый познает непосредственно только одну сущность - свою собственную волю в самосознании. Все остальное он познает только опосредствованно и судит о нем по аналогии с волей, проводя эту аналогию тем дальше, чем выше степень его мышления.

Если мы обратим внимание на восхитительное совершенство творений природы, которая даже в последних и мельчайших организмах, например, в оплодотворяющих органах растений или во внутреннем отроении насекомых, осуществляется с такой бесконечной забот- ливостью, с таким неутомимым усердием, будто данный организм представляет собой ее единственное творение, на которое она поэтому тратит все свое искусство и свою силу; если мы увидим, что это бесконечное число раз повторяется в каждом отдельном из бесчисленных индивидов любого рода и не менее заботливо выполняется и в том организме, который обитает на каком-нибудь уединенном и заброшенном пятачке, куда еще не проник ни один взор; если мы проникнем в связь частей каждого организма и тем не менее не обнаружим ничего совершенно простого и поэтому последнего, а тем более неорганического; если мы затем погрузимся в размышление о целесообразности всех этих частей организма для существования целого, благодаря которой каждое живое существо есть в себе и для себя нечто совершенное; если мы при этом примем во внимание, что каждое из этих мастерских творений с его кратким существованием уже бесконечное число раз вновь создавалось и при этом каждый экземпляр вида, каждое насекомое, каждый цветок, каждый лист появляются такими же совершенными, каким был первый из них, и природа, следовательно, никогда не проявляет усталости, не действует кое-как, а одинаково терпеливо создает рукой мастера как первое, так и последнее свое произведение, - тогда мы поймем, во-первых, что человеческое искусство отличается от созидания, совершаемого природой, не только по степени, но и по характеру, и что, во-вторых, исконная творящая сила, natura naturans147, полностью и нераздельно присутствует в каждом из своих бесчисленных творений, как в мельчайшем, так и в самом большом, как в последнем, так и в первом; а из этого следует, что она как таковая и в себе ничего не ведает о пространстве и времени.

Выведенное здесь, лежащее по ту сторону явлений единство воли, в которой мы познали сущность в себе мира явлений, носит метафизический характер, следовательно, познание его трансцендентно, т.е. не основано на функциях нашего интеллекта и поэтому не может быть постигнуто посредством их. Этим объясняется, что единство воли разверзает перед мышлением бездну, глубина которой не допускает совершенно ясного и связного понимания, а позволяет бросить лишь отдельные взгляды, которые дают нам возможность познать единство воли в том или ином отношении вещей, то в субъективном, то в объективном, вследствие чего возникают нопые проблемы; я не берусь решать все ти проблемы и здесь также ссылаюсь на est quadam prodire tenus148, заботясь больше о том, чтобы не утверждать что-либо неверное или произвольно придуманное, нежели о том, чтобы дать обо всем полный отчет, - пусть даже мое изложение окажется фрагментарным.

Если ясно представить себе и продумать столь проницательно установленную сначала Кантом, потом Лапласом теорию возникновения системы планет, в правильности которой едва ли можно сомневаться, то мы увидим, как самые низкие, грубые, и слепые силы природы, связанные самой косной закономерностью, создают посредством своей борьбы за одну и ту же данную материю и порождаемые ею случайные последствия основную структуру мира, следовательно, место будущего целесообразно устроенного обитания бесчисленных живых существ как систему порядка и гармонии, которая вызывает у нас тем большее удивление, чем яснее и точнее мы учимся ее понимать. Так, например, когда мы видим, что каждая планета при данной ее скорости может держаться именно той орбиты, которая ей предназначена, ибо, приближаясь к солнцу, она бы упала на него, а удаляясь от него, унеслась бы вдаль, как и наоборот, если мы принимаем ее орбиту как данную, планета может пребывать на ней только при данной скорости и никакой другой, поскольку, двигаясь быстрее, она унеслась бы в пространство, а двигаясь медленнее, упала бы на солнце, - что, таким образом, определенной скорости движения планеты соответствует только одна орбита, тогда эта проблема разрешается так, что та же физическая, необходимо и слепо действующая причина, которая указала планете ее орбиту, одновременно и именно этим сообщает ей и точно соответствующую этой орбите скорость по закону, в силу которого вращающееся тело увеличивает свою скорость по мере того, как уменьшается его орбита; когда, наконец, мы постигаем, что всей этой системе обеспечена бесконечная устойчивость тем, что все неизбежно возникающие взаимные помехи в движении планет со временем уравновешиваются, подобно тому как иррациональность во времени обращения Юпитера и Сатурна по отношению друг к другу не дает их обоюдным пертурбациям повторяться на одном и том же месте, что могло бы сделать их опасными, и ведет к тому, что, происходя каждый раз в другом месте и редко, эти пертурбации должны уничтожить друг друга, словно разрешающиеся в гармонию диссонансы в музыке, - мы познаем с помощью таких наблюдений целесообразность и совершенство, которые мог бы осуществить самый свободный произвол, руководимый проницательнейшим рассудком и точнейшим расчетом. И тем не менее, следуя столь продуманной и точно рассчитанной космогонии Лапласа, мы не можем отрешиться от понимания того, что совершенно слепые силы природы, действуя по своим неизменным законам, в своей борьбе и непреднамеренной игре по отношению друг к другу, не могли создать ничего другого, кроме именно этой основной структуры мира, подобной творению гиперболически усложненной комбинации. Вместо того чтобы, подобно Анаксагору, привлекать для объяснения в качестве вспомогательного средства известную нам только из животной природы и рассчитанную только на ее цели интеллигенцию, которая, приходя извне, якобы хитро использовала существующие и данные силы природы и их законы для своих, им, собственно говоря, чуждых целей, - мы уже в самих этих низших силах природы познаем все ту же единую волю, находящую уже в них свое первое проявление; и уже в этом проявлении, стремясь к своей цели, действуя по их же исконным законам, она преследует свою конечную цель, которой поэтому необходимо должно служить и соответствовать все, происходящее по слепым законам; иначе и быть не может, поскольку все материальное не что иное, как явление, зримость, объектность воли к жизни, а она едина. Следовательно, уже низшие силы природы одушевлены той же волей, которая впоследствии в обладающих интеллигенцией индивидуальных существах дивится своему собственному творению, как лунатик утром удивляется тому, что он совершил во сне, или, вернее, как он удивляется своему изображению в зеркале. Это выявленное здесь единство случайного и преднамеренного, необходимого и свободного, вследствие которого самые слепые, но основанные на общих законах природы случайности представляют собой как бы клавиатуру, на которой мировой дух разыгрывает свои полные смысла мелодии, - как я сказал, бездна, которую и-философия не может озарить полным светом и бросает в нее лишь слабые лучи.

Теперь я обращаюсь к относящемуся сюда субъективному соображению, которому я, однако, могу придать еще меньшую отчетливость, чем изложенному здесь объективному; выразить его я могу только по^ средством образа и подобия. Почему наше сознание тем яснее и отчетливее, чем дальше оно проникает вовне и достигает наибольшей ясности в чувственном созерцании, которое наполовину уже относится к вещам вне нас, - и напротив, становится темнее, когда обращается внутрь, а в самой сокровенной глубине ведет во мрак, в которой прекращается всякое познание? - Потому, говорю я, что сознание предполагает индивидуальность, а она принадлежит явлению, поскольку в качестве множественности однородного обусловлено формами явления, временем и пространством. Напротив, наш внутренний міф коренится в том, что есть уже не явление, а вещь в себе, и формы явления туда не проникают; вследствие этого там отсутствуют главные условия индивидуальности, а с ней исчезает и отчетливое сознание. В этом пункте средоточия корней бытия различие существ исчезает, как исчезает различие радиусов шара в его центре; и так же, как в шаре поверхность возникает благодаря тому, что радиусы кончаются и обламываются, так и сознание возможно только там, где сущность в себе переходит в явление; благодаря его формам становится возможной отдельная индивидуальность, на которой основывается сознание. Поэтому все отчетливое и ясно понятое всегда направлено с этой поверхности шара вовне. Когда же мы полностью удаляемся от этой поверхности, сознание нас покидает - так происходит во сне, в смерти, в известной степени также при магнетическом или магическом воздействии, ибо все это проходит через центр. Однако именно потому, что отчетливое сознание как обусловленное поверхностью шара не направлено к центру, оно познает других индивидов хотя и однородными себе, но не тождественными, каковы они ведь сами по себе. Бессмертие индивида можно сравнить с отлетом точки поверхности по тангенсу; бессмертие же вследствие вечности сущности в себе всего явленного - с возвращением этой точки на радиусе к центру, простым распространением которого служит поверхность. Воля как вещь в себе присутствует полностью и нераздельно в каждом существе, подобно тому как центр есть интегрирующая часть каждого радиуса: в то время как периферический конец этого радиуса пребывает вместе с поверхностью, которая представляет время и его содержание, в быстрейшем вращении, другой конец, в центре, где находится вечность, пребывает в глубочайшем покое, так как центр - это тот пункт, чья поднимающаяся половина не отличается от опускающейся. Поэтому в Бхагавад-Гите и сказано: Haud distributum animantibus, et quasi distributum tamen insidens, animantiumque sustentaculum id cognoscendum, edax et rursus genitale (lect. 13, 16. vers. Schlegel)149. Правда, мы пользуемся здесь мистической образной речью, однако она единственная, которая еще может что-либо сказать на эту полностью трансцендентную тему. Так присоединим к этому еще одно подобие, а именно что человеческий род можно образно представить себе как animal compositum, форму жизни, примером которой могут служить многие полипы, особенно плавучие, такие, как funiculina, veretillum и другие. Как у них головная часть отделена, а нижняя часть туловища с общим желудком соединяет их всех в единый жизненный процесс, так мозг вместе с сознанием изолирует человеческие индивиды, между тем как бессознательная часть организма, т.е. вегетативная жизнь с системой ганглиев, в которую во время сна погружается мозг и сознание, подобно лотосу, опускающемуся ночью в воду, - составляет общую жизнь всех, с помощью которой они могут даже в виде исключения сообщаться друг с другом, например, когда сновидения или мысли магнетизера непосредственно переходят к сомнамбуле и, наконец, когда преднамеренным волением вызывается магнетическое или вообще магическое воздействие. Подобное воздействие toto genere150 отлично ot всякого другого, обусловленного influxus physicus151, ибо оно есть подлинное actio in distans152, которую осуществляет, правда, исходящая от отдельного индивида воля, но в своей метафизической сущности осуществляет ее как вездесущий субстрат всей природы. Можно также сказать, что подобно тому как от исконной творческой силы воли, которая уже завершила свое дело, создав наличные формы природы и угаснув в этом, все-таки иногда в виде исключения остается слабый остаток в generatio aequivoca, так же и от ее первоначального всемогущества, которое осуществляет свое назначение в создании и сохранении организмов и в этом себя исчерпывает, в виде исключения может проявиться в подобном магическом воздействии как бы некоторый избыток этого могущества. В "Воле в природе" я подробно остановился на этом магическом свойстве воли; а здесь я охотно заканчиваю эти размышления, основывающиеся на недостоверных фактах, полностью игнорировать или отрицать которые все-таки нельзя.