ГЛАВА IV О ТОМ, ЧТО МЫ НЕОБХОДИМО ДОЛЖНЫ УВАЖАТЬ В ДРУГИХ ТОЛЬКО СЕБЯ САМИХ

Но если даже допустить, что человек принес свое тщеславие в жертву любви к истине, то все же я утверждаю, что, если этот человек не будет движим сильным стремлением к знанию, его лень позволит ему испытывать к взглядам, противоположным его взглядам, только уважение на слово.

Один вид можно рассматривать как следствие почтения к общественному мнению 1 или же доверия к суждениям некоторых лиц; это я и называю уважением на слово,, Таково уважение некоторых людей к весьма посредственным романам, обусловливаемое единственно тем, что они считают их авторов знаменитыми писателями. Таково же преклонение перед Декартами и Ньютонами, причем у большинства людей это преклонение тем восторженнее, чем оно менее сознательно; оно проистекает пли из того, что, составив себе смутную идею о заслугах этих великих гениев, их поклонники уважают в этой идее работу своего воображения, или пз того, что, ставя себя судьями заслуг такого человека, как Ньютон, они думают, что тем самым приобщаются к расточаемым ему похвалам.

Молодой человек, кидающийся во все стороны, чтобы добиться славы, бывает охвачен энтузиазмом при имени людей, прославившихся в той или иной области. Если он наконец остановился на предмете своих занятий и своего честолюбия, то он с этих пор испытывает сознательное уважение лишь к тем, в ком он видит образец для себя, отдавая лишь дань уважения на слово тем, кто избрал иное, чем он, поприще.

У немногих людей есть достаточно свободного времени для получения образования. Бедняк, например, не имеет возможности ни размышлять, ни исследовать, и истины и заблуждения он получает готовыми; поглощенный ежедневным трудом, он не может подняться в сферу известных идей, поэтому он предпочитает «Голубую библиотеку» ** произведениям Сен-Реаля2*, Ларошфуко и кардинала Реца3*.

7*

195

Поэтому-то в дни народных праздников, когда вход в театры бывает даровым, актеры, имея в виду особого рода публику, ставят охотнее «Дона Яфета» и «Пурсонья- ка», чем «Гераклия» и «Мизантропа». То, что мной сказано о простом народе, может быть распространено на все классы людей. Светские люди бывают рассеянны вследствие множества дел и развлечений, к тому же философские книги так же мало говорят их уму, как «Мизантроп» 4* — уму простого народа. Поэтому чтение романа они обыкновенно предпочитают чтению Локка. Этим же принципом сходства можно объяснить, почему некоторые ученые и даже люди просто умные отдавали предпочтение авторам менее известным. Почему Малерб предпочитал Стация всем другим поэтам. Почему Гейнзиус 2 и Кор- нель ставили Лукиана выше Вергилия. Почему Адриан красноречие Катона предпочитал красноречию Цицерона. Почему Скалигер3 считал Гомера и Горация много ниже Вергилия и Ювенала5*. Все потому, что большая или меньшая степень уважения, питаемая к автору, зависит от большего или меньшего сходства его идей с идеями читателя.

Если поручить десяти умным людям, каждому независимо, отметить в произведении, еще не напечатанном и, следовательно, относительно которого еще не составлено никаких предубеждений, те места, которые произвели на них самое сильное впечатление, то я убежден, что каждый из них укажет на различные места и что затем, если сравнить одобренные места с умом и характером одобрившего их, увидим, что каждый похвалил то, что сходно с его способом видеть и понимать вещи, и что ум, если можно так выразиться, есть струна, звучащая только в унисон.

Если уж ученый аббат де Лонгрю6* говорил, что он ничего не запомнил пз произведений блаженного Августина7*, кроме того, что троянский конь был военным орудием, а один известный адвокат находил в романе «Клеопатра» 8* интересным только нпчтожные подробности о браке Элизы и Артабана, — то приходится признать, что единственная в этом отношении разница между учеными, или умными, людьми и людьми обыкновенными состоит в том, что для первых сфера аналогий обширнее вследствие того, что они обладают большим числом идей.

Словом, если выдающиеся люди, всецело погруженные в свой род занятий, не могут испытывать сознательного уважения к уму, слишком от них отличному, то всякий автор, представляющий публике новые идеи, может рассчитывать на уважение со стороны только двух категорий людей: пли молодежи, которая еще не составила себе определенных ВЗГЛЯДОВ II имеет желание и время для получения образования, или тех людей, ум которых, стремящийся к истине и близкий уму автора, уже предчувствовал существование идей, высказанных автором. Но число этих людей всегда незначительно. Вот почему так медленно осуществляется прогресс человеческого ума и каждая истина требует много времени, чтобы открыться взору всех.

Из только что сказанного следует, что большинство людей, подчиняясь лени, воспринимает только идеи, сходные с пх собственными, и испытывает сознательное уважение только к такого рода идеям; этим объясняется высокое мнение, которое каждый принужден, так сказать, иметь о себе самом, — мнение, которое моралисты, может быть, и не приписали бы гордости, если бы имели более глубокое знание об установленных здесь принципах. Тогда онп поняли бы, что священное уважение и глубокое восхищение, которым в уединении человек иногда проникается к самому себе, есть только результат испытываемой нами необходимости уважать себя преимущественно перед другими.

Как можно не быть о себе высокого мнения! Нет человека, который не изменил бы своих взглядов, считая их ложнымп.

Но, возразят нам, встречаются люди, которые признают других умнее себя. Да, отвечу я, есть люди, которые в этом признаются, и это признание указывает на их благородство; однако к тем, которых они признают выше себя, они питают лишь уважение на слово, они только отдают общественному мнению предпочтение перед своим собственным и соглашаются, что данные лица более уважаемы, но они не имеют внутреннего убеждения, что эти лица более заслуживают уважения 7.

Светский человек охотно согласится с тем, что в математике он стоит ниже Фонтена, Д'Аламбера, Клеро, Эйлера, что в поэзии он уступает Мольеру, Расину12*, Вольтеру, но я утверждаю, что в то же время этот человек будет придавать тем меньшее значение определенному роду занятий, чем больше он будет находить в нем людей, превосходящих его; что, кроме того, он постарается утешить себя за превосходство, которое он признал за указанными лицами, или мыслью о ничтожестве искусств и наук, или мыслью о разнообразии своих познаний, о своем здравом смысле, о своем знании света или о каком- нибудь ином преимуществе в том же роде, и что, взвесив все, он найдет себя не менее достойным уважения, чем кого бы то ни было 8.

Но, возразят мне, можно ли представить себе, чтобы человек, занимающий, например, маленькую судейскую должность, счел себя равным по уму Корнелю! Конечно, отвечу я, он никого не сделает в этом вопросе своим поверенным; однако если путем тщательного исследования мы откроем, как много чувства гордости мы испытываем ежедневно, сами того не замечая, и сколько мы должны услышать похвал, для того чтобы мы осмелились сознаться самим себе и другим, какое глубокое уважение мы чувст- вуєм к Своему уму, то придется признать, что молчание гордости не доказывает отсутствия гордости.

Итак, не подлежит сомнению, что каждый человек имеет необходимым образом самое высокое мнение о себе, и поэтому в других мы уважаем только наш образ и сходство с нами.

Из всего сказанного мной об уме, рассмотренном с точки зрения отдельного лица, я делаю следующее заключение: ум есть собрание идей, интересных для этого отдельного лица или потому, что они поучительны, пли потому, что Онп прпятны; откуда следует, что личный интерес есть в этом случае единственный критерий достоинств человека, что и требовалось доказать.