Глава V. О ТЕОРИИ ДИСТИНКЦИЙ И ЧЕТЫРЕХ КАТЕГОРИЯХ ДУХА

Следует признать, что двигателем проделанной мною умственной работы была неустанная защита понятия дистинкции, или различия. Положение о том, что каждый философ мыслит корректно только тогда, когда различает, может показаться поверхностным своей самонадеянностью, если бы не весь эпохальный опыт, внутри которого мы продолжаем жить. В своих метаниях между романтизмом и позитивизмом, активизмом и мистицизмом, а также другими сходными тенденциями философия утратила различающую способность, так упадок вкуса и остроты зрения привели к загрязнению ценностной сферы. Я вовсе не пытаюсь противопоставить себя современникам: изображать себя гладиатором мне не позволяет не столько скромность, сколько неаполитанская смешливость. Поэтому если я и принимаю возможность определений, то только потому, что могу оглянуться на пройденный путь и с толком обдумать его. 39

Начало положила полемика с модными направлениями - сенсуализмом, психологизмом, ассоцианизмом, натурализмом и материализмом. Все они на каждом шагу множили дистинкции, которые, однако, оставались эмпирическими и конвенциональными, лишенными абсолютной ценности. Другая полемика касалась идеализма, преимущественно гегельянства.

Возражать первым не составляло особого труда, так как их позиция не отличалась обдуманностью, низкий рефлексивный уровень облегчал задачу. Достаточно было указать если не им, то тем, кто имеет привычку рефлектировать, что эмпирическое и конвенциональное различие не имеет смысла без постулирования чего-то абсолютно реального, как, например, бумажные деньги предполагают совсем небумажные отношения обмена реальных вещей, а фальшивые монеты опознаются, когда есть подлинные. В этой части споры довольно быстро были исчерпаны. С идеализмом ситуация была намного сложнее и тоньше, ведь диалектический принцип Гегеля отражал поистине великую силу революционного обновления. От него нельзя уже было вернуться назад к старой метафизике бытия и пренебречь логикой становления. Конечно, гегелевская система страдала панлогизмом, однако на этом основании незаконно было говорить о ее ошибочности, скорее, это говорило о несовершенстве. Я спрашивал себя, как же возникновение противоречий в единстве духа, снятие и примирение их с целью уйти от манихейского дуализма могло привести к безразличному и потому обездвиженному тождеству? Наконец, я пришел к выводу, что роль логического pruis играет не противоречие, а дистинкция-различие в духовном единстве. Причем последнее нельзя понимать как абстрактно математическое тождество: органически живое неслиянно-нераздельное должно отразить конкретно философское понятие. Только в процессе перехода от одного различия к другому можно понять природу противоречия - своего рода родильной горячки, когда предельно обострен конфликт нового и старого, позитивного и негативного. Стало быть, отдельно взятые различия суть не ступеньки лестницы, ведущей к примиряющему все Единому, а никогда неиссякающая сила единения. Именно в переходе от одной формы к другой вечно обновляется историческая ткань жизни. Однако речь идет об историчности, приспособленной к реальности в ее свободном течении, а не о гегелевской действительности, замкнутой в тиски системы.

не требовать разрыва с дефинитивными системами и их замены на подвижные систематизации, обогащающиеся и расширяющиеся вместе с ростом самой жизни. Формы и категории реальности-духа, высшие ценности на протяжении веков -стараниями consensus gentium (общими усилиями) - образовали триаду Истины, Блага и Прекрасного. Я счел необходимым соединить ее с четвертым термином - полезного, экономического, витального, как угодно назовем то, что было переврано на разные лады материалистами, которые на самом деле не умели иначе ниспровергнуть традиционную триаду, спекулятивно необосновываемую. Те же философы придавали воинственный вид теории страстей, якобы непобедимых в своей действенности. Когда триада была преобразована в тетраэдр, порядок и характер отношений между терминами, формами духа ощутимо изменился. Сама квартетная форма противилась повторению псевдодиалектической игры в триады, стерилизовавшей любое различие. Введение четвертого термина было совершенно необходимо для преодоления дуализма духа и природы, души и тела, внутренней и внешней реальности. Следовало развенчать мистерии, насаждаемые человеком по поводу себя самого, не дать воображению потопить мысль в пучине трансцендентного, ведь таинственное нравится тем, кто воротит нос от простых и мудрых объяснений, не хочет расставаться со своими сладкими грезами.

В этом смысле следует заметить, что в разделении четырех форм духа нет иерархического аспекта - верхнего и нижнего. Вспомним слова Бергсона: одно дело - говорить о мире и совсем другое- обдумывать его. Формы духа равно необходимы и равно достойны, они признают порядок последовательности и включения, но он неиерархичен в принципе. Круговой характер духовной жизни исключает абсолютно начальный момент и абсолютный конец. В самом деле, с точки зрения здравого смысла, где верх и где низ? Несомненно, форма витальности, полезности, экономии предполагает пышный рост физиологически здоровых сил, в этом их позитивность.

Проделанное расширение триады ценностей до тетраэдра привело к созданию новой философии духа, а аристотелевские десять категорий получили более глубокую разработку. Не стоит останавливаться на вымученных остротах по поводу моих якобы четырех словах, словно реальность, стоящая за ними, выдумана мной, а не явлена каждому и всем ежеминутно и всю жизнь. Говорили, что категорий на деле не четыре, а бесконечно много, столько же, сколько аффективных движений в человеческой душе, бесконечность их растет по мере погружения в темные мистические глубины и неразличимость "чистого акта". Были и подобия логических возражений: если категорий четыре, непонятно, почему перечисление нельзя продолжить? Разве речь шла об арифметической четверке, а не о символе движения спекулятивной мысли? Или о священных числах, например, триаде или Святой Троице? С другой стороны, время от времени все же пытаются вычеркнуть четвертую категорию и растворить ее в трех предыдущих, но тогда либо добавляли категории природы или религии, словно последняя может стоять где-то вовне, рядом или сверху, а не infusa per artus 1.

Как бы то ни было в оспаривании тетраэдра, другая настоятельная потребность заявила о себе: не расширить, а уточнить детали четырех категорий, выделить в каждой из них подвиды и ступени, уточняющие переход от одной к другой. И мне казались неудовлетворительными объяснения внутренних (а не механически внешних) переходов. Здесь сыграла свою роль моя теория отличия литературы от поэзии, а также форм поэтической экспрессии - оратории, прозы и наставления.

Я не стану останавливаться на возражениях методологического плана по поводу тонких переходных нюансов от белого к черному. Им никак нельзя приписывать категориального характера и называть суждениями. Все же они служат в качестве психологических классов в эмпирическом исследовании. Настоящие суждения и категории не допускают ничего подобного, вроде почти,

1 Тесно переплетенные (лат.) - Примеч. пер. 42

более или менее. Выражений - поэзия или непоэзия, действие морально или аморально - здесь не может быть. Я лишь сошлюсь на уже сказанное по поводу природы литературной экспрессии, чтобы показать, что предложенная мной теория не имеет ничего общего с механической комбинаторикой, ибо это гениальный продукт практического духа, даже я бы сказал практического такта, признающего права определенных условий, воздействующих на определенную материю.

Как создается литературная страница, освещающая, например, некое философское положение? Часами, месяцами, годами маялся я над неразрешимостью такой задачи, пока меня не осенило. Eureca! Я удовлетворен как мыслитель, и моя уверенность передается в знаке, который - в зависимости от того, кому созвучна моя ментальная диспозиция, - будет схоластической формулой, графическим символом, поэтической строфой, передающей смысл моей философии, и т. п. Философский процесс, начатый мной, мною и закрыт. Однако то, что открывается вновь - желание сообщить другим продуманную и прожитую мной истину для дальнейшего употребления, чтобы с большей отдачей действовали другая душа и иной разум. Экспрессивный знак важен только как задействованный в особых ситуациях, когда кто-то вникает в мои мудреные иероглифы либо просто мужицкие выражения.

упорядочивает, сообщает меру и пропорции всем остальным частям и формам выражения, составляющим страницу прозы. Каждый писатель чувствует наступление момента, когда процесс брожения достигает нужного градуса, тогда начальные слова рождаются словно сами по себе, начала не было б, не будь представления о целом, свернутом в клубок, нить которого дернута чьей-то рукой. Частичная или полная переделка написанного продиктована, как правило, желанием усилить интонацию страницы или лучше определить отдельные выражения. Чистый поэт не слишком озабочен логической стороной дела, от которой не свободен прозаик, поэт сознательно бережется от внепоэтического. Прозаик же занят тем, чтобы быть в рамках логически понятного, хотя, переходя от одного пункта к другому, создает нечто лирическое. Попытка соединить одно и другое иногда оборачиваются диссонансом, лирическое появляется там, где не ждали, что иногда вызывает то удивление, то раздражение. Следует хорошенько понять направленность теории различения поэтического и литературного творчества, суть ее в воспитании весьма деликатного и тонкого такта и вкуса, необходимых для решения важных проблем художественной критики и истории. Когда я читаю критические опровержения моих замечаний по поводу "Обрученных" Мандзони, то не могу отделаться от мысли, что критики даже не приблизились к сути вопроса, почему же это сочинение читают, чувствуют и любят повсеместно.

Где найдена механическая или эклектическая комбинация, противопоставление двух форм и двух различных принципов, капризы взаимодействия, там очевидно отсутствие единства творчества. Тот, у кого карты в руках, - это sermo opportunus qui est optimus1, практическая потребность, чувство красоты, которая служит истине. Ради истины красота жертвует независимостью, становится частью практического действия - это эстетическое дыхание целостно настолько, насколько физиологично дыхание лошади под всадником, несущимся к намеченной цели. Отличие поэзии от литературы помогают понять естественные, или "позитивные", науки. Они не требуют новой категории духовного наряду с философско-историческими истинами и понятием практической пользы. Наблюдая, описывая и регистрируя факты, науки собирают и накапливают вполне телесные истины, а форму законообразующих обобщений и классификаций они обретают от экономико-практических процедур, делающих полу- 1 Уместный и оптимальный диалог (лат.). - Примеч. пер. 44

ченные теории готовыми к употреблению. И с науками случается то, что случается с литературными страницами. Когда дух чистого познания выходит из-под контроля, потребность в философствовании становится чем-то вроде поэтического горения, уничтожающего исходный рабочий материал. Так возникают гибриды экстравагантных философий природы, в которых нет уже ни философии, ни науки, что-то вроде творений Симплиция или других аристотеликов, от которых позднее Галилей очистил физический мир. Кое-кто из философов (среди них Гегель) все науки рассматривал как предфилософию, приуготовление к философии. Стоило немало трудов вернуть им, наконец, автономию, без которой они не могут развиваться. И только честно восстановленные права науки могут гарантировать подлинную автономию самой философии.