<<
>>

2. Составные части законов. Критика пермессивных законов и естественное право

После того как убраны ненужные ограничения и эмпирические разграничения в понимании закона, обратимся к его собственным чертам и определим, чем же отличаются законы от других духовных формаций, с которыми их так часто путают в силу метафор и омонимии в повседневной речи.
Законы, как было сказано, суть волютивные акты, они соотносятся с классами действий. Там, где отсутствует волевой элемент или элемент класса, нет закона, разве что название или метафора.

Так называемые законы природы (натуралистические законы) - просто правила, отражающие отношения между эмпирическими понятиями. Отсутствие волевого элемента не позволяет называть их законами. Конечно, утверждение "платина плавится при 1773 градусах" можно назвать физическим законом, как грамматическим суждение типа "в греческом языке мужские имена первого наклонения имеют в родительном падеже окончание оу". Это законы того сорта, в силу которого "червовый король есть король". Кроме того, известно из истории, что сама деноминация закон родилась в политическом лексиконе, а затем метафорически была перенесена на явления природы. Известно также, что эмпирические правила легко преобразуются в литературную форму императива: "Если хочешь расплавить платину, нагрей ее до 1773 градусов" или: "Если хочешь говорить по-гречески, просклоняй мужские имена в родительном падеже с оу в конце". Однако литера- 146

турная форма ничего не меняет в природе вещей, эти гипотетические императивы фальшивы, а законы не имеют собственного характера. Пока у меня не появится необходимость говорить по- гречески или открыть лабораторию, где бы я смог расплавить платину, эти так называемые законы останутся простыми схемами, средствами познания, а не действия. Юрист, работающий с правилами и параграфами, не законодатель. Только законодатель, имеющий в руке шпагу, дает силу закона юридическим правилам.

Верно, что для создания эмпирических понятий, схем и правил нужен акт воли, и это не та воля, что присутствует в любой мысли, это особая воля.

Это не репрезентация и не понятие, но то и другое вместе, будучи иррациональным в чисто теоретическом аспекте, эта воля выполняет свою роль в экономии духа. Закон в собственном смысле есть волевой акт, предполагающий законченным другой волевой акт, упорядочивающий псевдопонятия и понятия классов. Именно поэтому мы говорим о волеизъявлении: своим предметом оно имеет класс объектов. Невозможно приказать говорить по правилам греческого языка или расплавить платину по физическим законам, пока эти правила не установлены. Здесь отчетливо проступает разница между двумя духовными формациями, их порядок таков, что литературная форма императива дает отношениям класса силу правил. Развилку можно показать на простейшем примере. Правило, как мы уже видели, конвертируется в утверждение о классе, однако закон неконвертируем. "Если хочешь расплавить платину, нагрей ее до 1773 градусов" более или менее равнозначно суждению "Платина плавится при 1773 градусах". Но закон "Открыть в каждом городе физическую лабораторию и плавить платину" нельзя, как ни старайся, перевести из императивной формы в индикативную.

Если в других духовных формациях отсутствует волевой элемент, либо он слабо проявлен, то и в этом случае, хотя и говорят о законах, их нельзя считать настоящими законами. Таковы понятия экономический закон, моральный закон, логический закон, эстетический закон. Например, моральный закон повелевает: "Стремись к универсальному" или: "Возлюби благое, полезное, истинное, прекрасное". Закон, понятый в реальном смысле, а не в научном, как самодостаточное понятие, есть волевой акт. Но этот волевой акт имеет в виде объекта сам дух, который существует постольку, поскольку желает и утверждает самого себя. Объект - универсальная форма, но определенные внутренним образом законы всегда относятся к чему-то материальному и вместе с тем чему-то общему - к классу, но класс уже не идея. Универсальные 147

законы (их лучше назвать принципами) - это Дух или создатель. Истинные законы суть особый продукт Духа, и они называются законами в ином смысле.

В отсутствие элемента обобщения, или класса, никто не назовет волевой индивидуальный акт законом.

Решение, по которому я не поднимусь в данный момент с места и не выйду навстречу другу, который не вовремя меня оторвал от работы, есть волевой акт, а не закон. И разве был бы он волевым, если бы я приобрел обыкновение принимать друзей сидя, давая им понять, что их визиты в утренние часы отрывают меня от работы, что лучше воздержаться от этого, иначе их ждет холодный прием.

Не универсальному, а общему, не столько необходимому, сколько случайному в содержании законов обязаны мы некоторыми спорами, далекими пока от разрешения. Один из них, напомним, заключался в вопросе - приемлемы ли сниходительные (либеральные) законы, то есть верна ли древняя формула "aut iubet aut vetat aut permittit" (либо дозволено, либо запрещено, либо разрешено). Обычно принимается как закон aut iubet aut vetat, то есть дозволенное есть не что иное, как то, что не запрещено, то есть отмена предыдущего запрета, частичная или полная. Однако, в действительности, закон, будучи волевым актом, - всегда только iubet: приказ есть волеизъявление. Распоряжение об открытии физической лаборатории означает лишь желание ее иметь. А поскольку любое желание есть вместе нежелание (как любое утверждение есть вместе отрицание), то и любой приказ есть запрет, iubeo есть вместе veto (что даже вербально отразилось в позитивной и негативной формах глагола желать).

Либеральные законы малопонятны рядом с императивными или запретными законами не потому, что никакой закон ничего не может дозволять, но в силу самого факта, что императивы и запреты суть всегда разрешения действовать. Принципы как универсальные волеизъявления никогда ничего не дозволяют, ибо от них ничто не может укрыться. Индивидуальный волевой акт, утверждая сам себя, не может исключить возможность других волевых актов, ведь даже один индивид никогда не исчерпывает своего универсального содержания. Законы суть волеизъявления класса, ибо они предписывают серию отдельных актов, более или менее богатую, но всегда ограниченную серию. Но закон всегда оставляет все другие действия без рекомендации (ненавязанными и не- запрещенными), действия и классы действий не могут быть предметом воли.

И даже если взять вместе все законы, сформулированные на данный момент, то и они не смогут исчерпать универ- 148

сального. Как ни старались бы мы собрать все старые и новые законы, выдохнувшись, получим progressus in infinitum, но исчерпанности все равно не получим.

Это значит, что вне закона останется легальная, индифферентная способность как право или, если угодно, понятие, соотносимое с повелением запрета или долженствования. Дуализм терминов выражает целесообразность закона: если новым законом упразднить определенную способность, определенную дозволенность, определенное право, дифференцированное в том, что поначалу было неразличимым, в лоне нового закона возникнут вновь способность, законность, индифферентный момент права.

Другая черта, вытекающая из случайного содержания законов, состоит в их изменчивости. Законы непостоянны, однако принципы универсального плана неизменны. Именно они дают форму разнообразной исторической материи. В постоянно изменяющихся условиях новые законы присоединяются к старым, уточняют или даже зачеркивают последние. Это видно из программ индивидуальной жизни, а также из социальных и политических законов. Но сколько бы не менялись законы, в философском смысле вопрос все тот же: свободная воля, создающая в новых условиях новый закон. Изменение, называемое невольным, является всего лишь формулой, обозначающей всегда волевые усилия. Пусть они не столь импозантны, как другие, но величие человеческой воли в них никогда не иссякает.

Философу никак не решить, что принять за фундаментальный принцип - революцию или сохранение. Любой консерватор является вместе революционером, поскольку постоянно приспосабливает закон, который желает сохранить, к новым фактам. Понятно также, что и любой революционер - консерватор, поскольку вынужден, хотя бы поначалу, отталкиваться от известных уже законов, пытаясь заменить их на новые, судорожно им сохраняемые. Революция ради революции - нечто совершенно нездоровое, и все-таки культ богини-революции никак не изжить, хоть он и заканчивается, как все болезненные культы, самоубийством: революция переворачивает сама себя и обращается в реакцию.

Когда разводят и противопоставляют революционеров и консерваторов, образуется эмпирическая дистинкция, но смысл следует искать в исторических обстоятельствах, их породивших.

Граф Кавур был консерватором в одном смысле и революционером - в другом: по отношению к последователям Маццини - консерватором, по отношению к легитимистам и клерикалам - революционером. Для жирондистов Робеспьер был революционером, 149

но для последнего из новых умеренных Дантона - консерватором, врагом свободного развития прав человека, как полагали Герберт и Шомэ.

Противоречивым представляется вечный кодекс, законодательство - предел, или модель универсального права, рационального или естественного, и как бы иначе его ни назвать. Естественное право, универсальное законоуложение, вечный кодекс вопиют против принципа изменчивости законов, необходимым образом вытекающего из исторического содержания. Если естественное право позволило бы это, если бы Бог допустил, чтобы реальностью управляли абстрактные идеи писателей и профессоров, то стало бы очевидным, что применение вечного кодекса на практике обернулось бы ударом, свертыванием истории, концом жизни, распадом реальности.

Поскольку конец мира пока не наступил, постольку невозможно такое противоречие - считать его актуально-конкретным: Бог как реальность не позволяет. В так называемом естественном праве мы находим актуальным образом время от времени два разных порядка фактов, но ничего общего с предложенной программой они не имеют. Во-первых, под видом естественного (или рационального) права предлагаются новые законы, кажущиеся лучше старых. Старые приобретали аспект неестественности и иррациональности, новые становились рациональными и естественными.

Героический страстный характер, влюбляясь, нередко порывает с прошлым, заклиная себя совершенно серьезно, что новая любовь постоянна и вечна. Так, создавая новые законы, люди тешат себя иллюзиями, что они не подвержены изменениям, как старые. А ведь и старые законы были когда-то молодыми и устраивали многих, говоря словами древних песен. Естественные законы суть исторические и вечные - такие же транзитные, как и первые. Естественные или вечные законы были провозглашены во времена религиозной терпимости, свободной торговли, частной собственности, конституционной монархии.

Другая эпоха потребовала изгнания неверующих, коммерческий протекционизм, коммунизм, республику и анархию.

Второй порядок вещей, украшенный именем естественного права, являет собой попытку преодоления транзитного характера юридических понятий, чтобы прийти, наконец, к принципам философии практики. Они неизменны и вечны, но уже не являются законами, ибо начисто формальны. Так называемые трактаты по естественному праву в этом случае есть не что иное, как трактаты по этике, иногда весьма ценные. Если потом к доктринальной 150

трактовке этики добавляется дескриптивная практика, завершающая проект социальных, юридических и политических реформ, то мы получаем мешанину философии и казуистики, которые следовало бы различать. Но естественного права нигде нельзя найти, ибо логически и реально это противоречие.

В наши времена историческое сознание созрело до того, что естественное право и неизменный кодекс вместе с самим понятием конструкции потеряли всякий престиж. Но в корне этого противоречивого понятия предсуществуют нелегитимные проблемы, которые становятся легитимными, стоит понять их истинные термины. Примером первого из этих двух способов выживания может служить теория естественных прав человека, призванная установить, какие права соперничают в человеке от природы, а какие связаны с социальными условиями. Так среди первых - право на жизнь, свободу, работу, семью и т. п., среди вторых - конституционные или договорные права. Однако человек вне общества (значит, в этом случае, вне истории), взятый как абстрактный дух, не ждет никаких прав, за исключением права быть духом. Поэтому перечни естественных прав являются либо тавтологиями, пустым повтором, что человек как дух имеет право развиваться как таковой (но ведь иначе не может и быть), либо произвольной рационализацией исторических обстоятельств, как например право на работу (предъявленное лионскими рабочими в 1848 г.), право на частную собственность как формула буржуа против феодальных цепей когда-то, а сегодня той же буржуазии против социалистического движения. Примеры второго рода ошибок возникают в спорах о социальных и политических институтах. Вместо того чтобы отвергнуть их как иррациональные или защитить как рациональные в данных исторических обстоятельствах, эти институты защищают или отвергают по их соответствию истинной идее права и истинной идее отдельных институтов, возвращаясь к абстрактным резонам. Реформатор предложит политическое право женщин участвовать в выборах, мотивируя тем, что женщины, будучи частью государства, имеют общие и частные интересы, нуждающиеся в прямом изъявлении, а не при посредничестве мужчин. Консерватору останется отвергнуть такую постановку дела, он сошлется на природный закон, по которому женщина создана, чтобы охранять домашний очаг. Реформатор предложит развод как необходимое дополнение брака, ибо там, где утрачено духовное согласие, не может быть никакой другой связи. Консерватор начнет оспаривать, приравнивая развод к распущенности, сожительству и санк- 151

ции на свободную любовь. Пока есть такие аргументы и контраргументы, это значит, что естественное право не умерло. Вопрос права женщин на голос может быть серьезным или смешным только в отношении времени и места, как и вопрос о моральности или аморальности развода. Только умственная зашоренность и невежество могут позволить осуждать ту или иную форму сожительства или электоральные права женщин. Но полигамию, свободную любовь нельзя считать аморальными, иррациональными, неестественными, в определенное время их считали законными. Ведь и антропофагию можно с известным усилием осмыслить, представив, что люди спокойно съедали себе подобного, как мы едим сегодня жареного цыпленка и не умеем пока иначе. Те, кто неосторожно рассуждает о воображаемом рациональном праве, видно, забывают, что неразумно скандализировать то, что защищено здравым смыслом и непохожестью нравов.

<< | >>
Источник: Б. КРОЧЕ. Антология сочинений по философии. - СПб., «Пневма». - 480 с. Перевод С. Мальцевой. 1999

Еще по теме 2. Составные части законов. Критика пермессивных законов и естественное право:

  1. ГЛАВА IV О ТОМ, ЧТО ЕСТЕСТВЕННЫЙ ЗАКОН ЕСТЬ ЗАКОН БОЖЕСТВЕННЫЙ
  2. 2. Естественное состояние и естественный закон
  3. ГЛАВА XV О ДРУГИХ ЕСТЕСТВЕННЫХ ЗАКОНАХ
  4. ГЛАВА III ОБ ОСТАЛЬНЫХ ЕСТЕСТВЕННЫХ ЗАКОНАХ
  5. ГЛАВА XIV О ПЕРВОМ И ВТОРОМ ЕСТЕСТВЕННЫХ ЗАКОНАХ И О ДОГОВОРАХ
  6. Возможность свободной причинности в соединении со всеобщим законом естественной необходимости
  7. Возможность свободной причинности в соединении со всеобщим законом естественной необходимости
  8. а) Право как закон § 211
  9. Глава VII. ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ПРИРОДА ЗАКОНОВ. ПРАВО
  10. 1?4 Как понимать общественные законы? Подобны ли они, например, законам Ньютона
  11. 11. Закон, как источник права. Действие закона в пространстве и во времени, по кругу лиц.
  12. Подходы к пониманию закона в психологии Проблема статуса и сути психологического закона
  13. 14. ЧЕТВЕРТЫЙ ЗАКОН ПСИХОЛОГИИ УБЕЖДАЮЩЕЙ КОММУНИКАЦИИ - ЗАКОН ФОРМИРОВАНИЯ АТТРАКЦИИ
  14. Понятия "закон", "право" и "обычай" в Португалии XIV века9
  15. 3. Нереальность закона и реальность исполнения закона в практическом духе
  16. 14. РЕЗЮМЕ: ЗАКОНЫ ЛОГИКИ И ЗАКОНЫ ПСИХОЛОГИИ В ВАШЕЙ АРГУМЕНТАЦИИ
  17. Признаки пророка в старом законе, чудеса и учение, соответствующие закону.