ПРИЛОЖЕНИЕ

следовало бы провести обширное исследование формальных процедур Этики и роли каждого элемента (определения, акси­омы, постулаты и так далее). Нам бы хотелось рассмотреть только специфическую и сложную функцию схолий.

Первая крупная схолия Этики — это схолия к 1,8 (схолия 2). В ней предполагается дать другое доказательство теоремы 5, согласно кото­рому не может быть несколько субстанций с одним и тем же атрибу­том. Как мы увидели в нашей первой главе, оно ведется так: 1°) чис­ловое различие подразумевает внешнюю каузальность; 2°) знДНит, невозможно применить некую внешнюю причину к какой-либо суб­станции, поскольку любая субстанция существует в себе и постигает­ся через себя; 3°) следовательно, две или несколько субстанций с од­ним и тем же атрибутом не могут различаться численно.

Теорема 5 доказывается иначе и куда короче: две субстанции с од­ним и тем же атрибутом должны были бы различаться модусами, что абсурдно. Но после [теоремы] 5, теорема 6 доказывает, что внешняя каузальность не может, следовательно, соответствовать субстанции. И [теорема] 7, согласно которой субстанция, следовательно, является причиной самой себя. И [теорема] 8 заключает, что субстанция, следо­вательно, по необходимости бесконечна.

Группа теорем 5-8 и схолия [к теореме] 8 движутся в противопо­ложных друг к другу направлениях. Теоремы начинают с природы субстанции и делают вывод о ее бесконечности, то есть о невозмож­ности применять к ней числовые различил. Схолия начинает с приро­

ды числового различия и делает вывод о невозможности применять его к субстанции.

Итак, мы можем полагать, что схолия — дабы доказать, что субстан­ция восстает против внешней причинности, — обладает преимуще­ством обратиться к теоремам 6 и 7. Но, фактически, это невозможно. Ибо [теоремы] 6 и 7 предполагают [теорему] 5; и схолия не была бы тог­да каким-то другим доказательством. Она, однако, пространно обра­щается к теореме 7. Но в неком совсем новом смысле: она вытаскивает из теоремы чисто аксиоматическое содержание и полностью отрыва­ет последнее от его доказательного контекста. «Если бы люди обраща­ли внимание на природу субстанции, то у них не осталось бы никакого сомнения в истинности теоремы 7, мало того —- это теорема стала бы для всех аксиомой и стояла бы в числе общепризнанных истин...» Тогда схолия сама может предоставить доказательство совершенно незави­симо от доказательств, приведенных в группе теорем 5-8.

Мы можем извлечь три характеристики такой схолии: 1°) Она предлагает второе доказательство, и это доказательство является по­ложительным и внутренним по отношению к первому, которое ве­лось негативно, внешним образом. (Действительно, теорема 5 удов­летворяется тем, что обращается к приоритету субстанции, дабы сделать вывод о невозможности приравнивать модальное различие субстанциальному различию.

Короче, схолии вообще позитивны, остенсивны и агрессивны. В силу их независимости по отношению к теоремам, кои они удваи­вают, мы бы сказали, что Этика писалась, одновременно, дважды, в двух тонах, в двойном регистре. Действительно, есть некая прерыви­стая манера, когда схолии перескакивают одни в другие, откликаются друг на дуга, вновь встречаются в предисловии к одной книге Этики или в заключении какой-либо другой, образуя ломаную линию, пе­ресекающую все произведение в глубине, но выходящую на поверх­ность лишь в той или иной точке (в точках излома). Например, схолия к I, 8 конституирует такую линию со схолией к 1,15, затем со схолией к I, 17, затем со схолией к 1, 33, затем со схолией к И, 3 и, наконец, со схолией к II, 10: речь идет о разных способах искажения, какому че­ловек подвергает Бога. То же и со схолией II, 13, которая воздвигает модель тела, перескакивает в схолию III, 2, дабы завершиться в преди­словии к книге V. Сходным образом ломанная линия схолий форми­рует своего рода постоянно прерываемый гимн радости, где неисто­во разоблачаются те, кто живет грустью, кто заинтересован в нашей грусти, кто нуждается в человеческой грусти, дабы утвердить свою власть: IV, 45, схолия 2; IV, 50, схолия; IV, 63, схолия; V, 10, схолия. А еще, пара свободный человек-раб из схолии к IV, 66 вновь обнаружи­вается в паре сильный-слабый в схолии к IV, 73, а затем мудрец-не­вежда в схолии к V, 42, которой завершается Этика. И, наконец, схо­лия к V, 4 и схолия к V, 20, которые формируют королевский путь, ведущий нас к третьему роду познания.

До сих пор крупные «поворотные пункты» Этики по необходи­мости представлялись в схолиях. Ибо непрерывность теорем и до­казательств может обретать замечательные точки, разнообразные импульсы, изменения направлений только благодаря появлению чего-то, что выражается в схолиях — в камне-схолии, в водовороте- схолии, — провоцирующих такой излом там, где он неожиданно воз­никает. Примеры таких поворотных пунктов: И, 13, схолия (обраще­ние к модели тела); III, 57. (обращение к модели активных радостей); IV, 18, схолия (обращение к модели разума); V, 20, схолия и 36, схолия (обращение к третьему роду познания).

Следовательно, есть как бы две сосуществующие Этики, одна, кон­ституируемая линией или непрерывным потоком теорем, доказательств и короллариев, другая, прерывистая, конституируемая ломаной лини­ей или вулканической цепью схолий. Одна, с неумолимой строгостью, представляет что-то вроде терроризма головы и прогрессирует от од­ной теоремы к другой, не заботясь о практических последствиях, вы­рабатывает свои правила, не заботясь о том, чтобы идентифицировать случаи. Другая собирает негодования и радости сердца, манифестирует практическую радость, практическую борьбу против грусти и выража­ет себя, говоря «вот это — случай». В этом смысле Этика — удвоенная книга. Может быть весьма интересным читать вторую Этику — ниже первой, — перескакивая от одной схолии к другой.

Вернемся к трем характеристикам схолии: позитивной, остенсив- ной, агрессивной. Очевидно, что эти характеристики посягают одна на другую внутри одной и той же схолии. Мы, тем не менее, можем рассматривать их отдельно.

Если схолия действует позитивно, то можно, как мы видели, сказать, что она опирается на внутренние характеристики, тогда как соответ­ствующее доказательство основывается только на внешних свойствах. Особый пример дан в III, 7^[607] по поводу «душевного колебания»: по­следнее — в доказательстве к теореме — определяется игрой внешних причин, кои его провоцируют, но в схолии определяется через разноо­бразие компонующих нас внутренних связностей. Это также может оз­начать, что схолия действует априорно, тогда как доказательство апо­стериорно: так в II, 1, где доказательство проходит через модусы, но схолия покоится на возможности непосредственно мыслить качество как бесконечное. Также и в I, 11 схолия предлагает априорное доказа­тельство, основанное «на том же самом принципе», что и апостериор­ный способ доказательства. Опять же, столь важная схолия паралле­лизма в II, 7: в то время как доказательство движется от следствия к причине, дабы сделать вывод, что порядок познания — тот же, что и по­рядок вещей, в то время как все доказательство и королларий в целом восходят от такого тождества порядка в модусах к равенству способ­ностей в Боге, схолия, напротив, исходит из онтологического единства субстанции, дабы сделать вывод о равенстве способностей и тождестве порядка. (Между обоими способами, как мы видели, имеется несовпа­дение, которое может быть восполнено лишь в той мере, в какой Спи­ноза, в самой схолии, обращается к идее Бога остенсивным способом: то, что уже отсылает нас ко второй характеристике схолий.)

Но, чтобы покончить с первой характеристикой, мы должны ска­зать, что позитивность схолий манифестируется еще и другим особо сложным образом: возможно, что схолия действовала в стихии ре­ального определения, тогда как теоремы и доказательства выводили следствия из номинальных определений: именно так в книге I теоре­мы 9 и 10 устанавливают просто логическую возможность одного и того же существа, обладающего бесконечностью атрибутов, каждый из которых познается сам по себе, но довольствуется тем, что взыва­ет к определениям 3 и 4, кои суть номинальные определения субстан­ции и атрибута. Схолия, напротив, обращается к определению 6, ко­торое, как мы видели, является единственно реальным из всех тех, что открывают книгу I. Более того, поскольку реальное определение — это определение, относительно которого мы должны суметь дока­зать, что оно реально, то есть что оно обосновывает «реальную» воз­можность своего объекта (трансцендентальную возможность в про­тивоположность только логической возможности), постольку схолия 10 действительно принимает на себя эту задачу и доказывает, что определение 6 по-настоящему реально: действительно различие атри­бутов, в силу своих позитивных характеристик, не может быть чис­ловым. Тут еще требуется остенсивное использование теоремы 9, от­деленное от ее контекста.

У положительной характеристики схолий, таким образом, три аспекта: внутренний, априорный или реальный. Давайте рассмотрим вторую — остенсивную — характеристику. У нее также несколько аспектов, главный из которых мы уже видели. Этот главный аспект является аксиоматическим: он состоит — для схолии — в том, что та обращается к теме предшествующей теоремы, извлекая ее из непре­рывной цепи теорем и доказательств, придавая ей новую непосред­ственно полемическую силу: так, в схолиях к I, 8 (использование те­оремы 7); к I, 10 (использование теоремы 9); к II, 3 (обращение к идее Бога); к II, 7 (обращение к Евреям)... Верно, что второй аспект, по- видимому, несколько отходит от первого; ибо бывает так, что схолии довольствуются тем, что представляют простой пример соответству­ющей теоремы: так, в II, 8 (пример линий в круге); в IV, 40 (столь любо­пытный пример действия удара); в IV, 63 (пример здорового и больно­го)... Но похоже, что большая часть примеров у Спинозы переступают через себя в двух направлениях, в направлении двух более высоких и существенных функций: одной — парадигматической, другой —- ка­зуистической. Так, в схолии к II, 13, а затем в схолии к III, 2, выдвига­ется модель тела: не то, чтобы тело служило моделью для мышления, порывая с параллелизмом или соответствующей автономией мышле­ния и протяженности, но оно вводится как пример, развивающий па­радигматическую функцию, дабы «параллельно» показать, сколько всего имеется в самом мышлении, что выходит за пределы сознания. То же касается и модели человеческой природы, заявленной в схолии к IV, 18 и развитой в схолиях к V, 10 и 20. Наконец, модель третьего рода познания, заявленная в схолии к II, 40, а затем в последних стро­ках схолии к V, 20, и сформулированная в схолии к V, 36.

С другой стороны, казуистическая функция псевдо-примера про­является во всех схолиях, которые выражаются — по отношению к предшествующему доказательству — в форме некоего «именно этого случая». Тут речь еще идет не об одном простом примере, но о стро­гом назначении условий, при которых объект соответствующего до­казательства оказывается действительно реализуемым: схолия задает случай, подведенный под правило, содержавшееся в соответствую­щем доказательстве, но не как один случай среди других, а как слу­чай, выполняющий это правило и удовлетворяющий всем условиям. Иногда условия являются ограничивающими, а схолия, порой край­не далекая от соответствующей теоремы, напоминает, что такие тео­рема и доказательство должны пониматься в узком смысле: схолия к И, 45; схолия к IV, 33; и т.д. Но на более глубоком уровне в этом аспек­те схолий есть что-то, что восстанавливает позитивную процедуру, поскольку — по крайней мере, для ошибок и страстей — невозмож­но получить реальное определение, независимо от условий, которые осуществляют в теореме и в доказательстве предварительно указан­ный объект, невозможно также выделить то, что есть позитивного в ошибке или в страсти, если эти условия не определены в схолии. Вот почему схолии такого типа действуют в форме некоего «да будет»: вот так производится вещь... Также, схолия к II, 35 объясняет, как ошиб­ка, определяемая в теореме как лишение, действительно производит­ся и, тем не менее, уже обладает некоторой позитивностью в тех ус­ловиях, в каких производится. И еще, в II, 44, высказав и доказав, что только воображение рассматривает вещи как контингентные, схо­лия, в свою очередь, намерена доказать, «при каком условии это име­ет место» (qua ratione fiat). Книга III обобщает эту процедуру: когда теоремы и доказательства прочерчивают в своей непрерывной про­грессии движение, благодаря которому аффективные состояния сце­пляются и выводятся одни из других, схолии вводят некую остановку как внезапно схваченную фотографию, нечто замороженное, некую временную неподвижность, нечто мгновенное, которое показывает, что такие хорошо известные аффективные состояния или способ­ность действительно отвечают — и при таких-то условиях — тому, о чем говорит теорема. Такое, также, уже имело место — в книге II — и с памятью (II, 18.), и с общими понятиями (II, 40. 1). Но в книге III умножаются формулировки схолий типа: «Мы знаем, каким обра­зом происходит...» «Мы видим, что может случиться», «Отсюда про­исходит то, что...» И в то же самое время аффективные состояния или способности находят свое имя: не только Память и общие Понятия в книге II, но и в книге III все имена аффективных состояний, кои будут собраны в окончательных определениях, как в отклике на все схолии — Радость, Грусть, Любовь, Ненависть и т.д. Как если бы дви­жение теорем, доказательств и короллариев непрерывно толкало по­ток аффективных состояний, но последний формирует свои волны и гребни только в схолиях. Как если бы теоремы, доказательства и ко- ролларии говорили на самом высоком языке, безличном и мало оза­боченном тем, чтобы идентифицировать то, о чем он говорит, ибо то, что он говорит в любом случае обосновано в высшей истине — тогда как схолии крестят, дают имя, идентифицируют, обозначают и разо­блачают, нащупывая в глубине то, что «другой» язык выкладывает и продвигает.

Следовательно, у второй характеристики схолии — остенсивной

— есть, в свою очередь, три главных аспекта: аксиоматика, парадиг­матика и казуистика. И уже они постоянно запускают в игру послед­нюю характеристику схолий — полемическую, или агрессивную. У самой этой последней характеристики также есть разные аспекты: по­рой речь идет об анализе спекулятивного смешивания или интеллек­туальной глупости у тех, кто искажает Бога, кто считает его «царем», кто приписывает ему ум и желание, конечную цель и проект, фигуру и функцию, и т.д. (прежде всего схолии в книге I). Порой речь идет об определении условий, при которых производятся ошибка чувств и вытекающие из нее страсти (главным образом схолии в книгах II и III). Порой речь идет о разоблачении практического зла_} то есть грустных страстей, заразности этих страстей, интереса тех, кто ими пользуется — такое разоблачение имеет место, главным образом, в книге IV, но, что касается самого общего проекта Этики, о нем упо­минается в предисловиях или заключениях к некоторым частям. Сле­довательно, полемическое, на свой манер, обладает тремя аспектами

— спекулятивным, чувственным и практическим. Стоит ли удивлять­ся, что все эти аспекты, как и все характеристики, от которых они за­висят, подтверждают и захватывают друг друга? Крупные схолии объ­единяют все их вместе. У схолии всегда есть позитивная интенция; но она может ее выполнить только с помощью остенсивной процеду­ры; и она может обосновать последнюю, только предполагая полеми­ку. Остенсивная процедура, в свою очередь, оказывается разделенной между полемической аргументацией, которая сообщает ей всю ее цен­ность, и позитивным принципом, коему она служит. Спросим себя, как примирить позитивный ход схолии с ее полемической — крити­ческой и негативной — аргументацией. Дело в том, что, напротив, по­лемическая способность, столь живучая у Спинозы, развивается мол­ча, вдали от дискуссий, дабы служить некоему высшему утверждению и некой высшей «остенсивности». Согласно Спинозе, отрицание слу­жит только тому, чтобы отрицать отрицательное, чтобы отрицать то, что отрицает, и то, что затемняет. Полемика, отрицание, разоблаче­ние имеют здесь место лишь для того, чтобы отрицать то, что отрица­ет, то, что обманывает, и то, что скрывает: то, что извлекает пользу из ошибки, то, что живет грустно, то, что мыслит негативно. Вот почему самые полемичные схолии объединяют, в своей особой стилистике и тональности, два высших вкуса — вкус к спекулятивному утвержде­нию (утверждению субстанции) и вкус к практической радости (ра­дости модусов): двойной язык для двойного прочтения Этики. Од­новременно, полемика является наиважнейшей в самых крупных схолиях, но ее способность развивается куда более, когда она пребы­вает на службе у спекулятивного утверждения и практической радо­сти, а также вынуждает их воссоединиться в стихии однозначности.