[b) Последние века] 91-

Un monstre gai vaut mieux

Qu'un sentimental ennuyeux.

Если я теперь полагаю, что ушел в просвещении столетия на два вперед от Вольтера и даже Гальяни,— который был нечто значительно более глубокое,—то насколько же я при этом должен был подвинуться и в омрачении. Оно так и есть: и я своевременно с некоторого рода сожалением стал ограждать себя от немецкой и христианской узости и непоследовательности шопенгауэровского или даже леопар- диевского пессимизма и пустился в поиски наиболее коренных, принципиальных форм восприятия сущего (Азия). Но чтобы вынести этот крайний пессимизм (отзвуки которого тут и там слышатся в моем «Рождении Трагедии»), чтобы прожить, одиноким, «без Бога и морали», мне пришлось изобрести себе нечто противоположное. Быть может, я лучше всех знаю, почему только человек смеется—он один страдает так глубоко, что принужден был изобрести смех. Самое несчастное и самое меланхолическое животное—по справедливости и самое веселое. 92-

По отношению к немецкой культуре у меня всегда было чувство, что она идет на убыль. То, что я познакомился именно с падающим видом культуры, делало меня часто несправедливым по отношению ко всему явлению европейской культуры во всей ее совокупности. Немцы всегда идут позади, с опозданием; они несут что-нибудь в глубине, например:

Зависимость от чужих стран, например: Кант— Руссо, сенсуалисты, Юм, Сведенборг.

Шопенгауэр—индийцы и романтика, Вольтер.

Вагнер— французский культ ужасного и большой оперы, Париж и бегство в первобытноесосттнш (брак брата с сестрой).

Закон идущих в хвосте (провинция за Парижем, Германия за Францией). 73 Как же это именно немцы открыли греков; чем сильнее

мы развиваем в себе какое-либо стремление, тем привлека- ^ тельнее становится броситься при случае в его противополож- | ность.

к 93. ВозрождениеиРеформация.— Что доказывает Возрождение? То, что царство «индивида» может быть лишь краткос- ^ рочным. Расточительность слишком велика: отсутствует I даже самая возможность собирать, капитализировать, и истощение идет по следам человека. Есть времена, когда все растрачивается, когда растрачивается даже та сила, при помощи которой собирают, капитализируют, копят богатство к богатству.. Даже противники таких движений обречены на бессмысленное расточение сил,— и они быстро приходят к истощению, обессилению, опустошению.

В Реформации мы имеем одичалое и мужицки грубое подобие итальянского Ренессанса, вызванное к жизни родственными инстинктами, с тою лишь разницей, что на Севере, отсталом и оставшемся на низкой ступени развития, Ренессансу пришлось облечься в религиозные формы: понятие высшей жизни еще не отделилось там от понятия жизни религиозной.

И в Реформации индивид стремится к свободе: «всякий сам себе священник» — это тоже не более, как одна из формул распущенности. И действительно, достаточно было одного слова «евангельская свобода» — чтобы все инстинкты, имевшие основание оставаться скрытыми, вырвались наружу, как свора диких псов,—грубейшие потребности внезапно обрели смелость, все стало казаться оправданным. Люди остерегались понять, какую свободу они в сущности разумели, закрывали на это глаза. Но то, что глаза были прикрыты и уста увлажнены мечтательными речами, не мешало тому, что руки загребали все, что им попадалось, что брюхо стало Богом «свободного евангелия» и что все вожделения зависти и мести утолялись с ненасытною яростью.

Так длилось некоторое время: затем наступило истощение, подобно тому как это случилось и в южной Европе,— но опять-таки грубый вид истощения: всеобщее ruere in ser- vitium.1 Начался неприличный век Германии.

брыкание в рабстве (фр.). 94.

Рыцарство как добытое с бою положение власти; его по- 74 степенное разрушение (и отчасти переход в нечто более широкое, буржуазное).

Продолжениехристианства Французской революцией. Соблазнитель —Руссо: он вновь снимает оковы с женщины, которую с тех пор начинают изображать все более интересной—страдающей. Затем рабы и госпожа Бичер-Стоу. Затем бедные и рабочие. Затем порочные и больные: все это выдвигается на первый план (даже для того, чтобы вызвать сочувствие к гению, вот уже пятьсот лет не могли найти лучшего средства, как изображать его великим страдальцем!). Затем—проклятие сладострастию (Бодлер и Шопенгауэр); решительнейшее убеждение, что стремление к властвованию есть величайший из пороков; совершенная уверенность в том, что мораль и desinteressment тождественные понятия; что «счастье всех» есть цель, достойная стремлений (т. е. царство небесное по Христу). Мы стоим на верном пути: небесное царство нищих духом началось.—Промежуточные ступени: буржуа (как parvenu1 путем денег) и рабочий (как последствие машины).

Сравнение греческой культуры и французской времен Людовика XIV. Решительная вера в себя. Сословие праздных, всячески усложняющих себе жизнь и постоянно упражняющихся в самообладании. Могущество формы, воля к са- мооформливанию. «Счастье» как осознанная цель. Много силы и энергии за внешним формализмом. Наслаждение созерцанием по-видимому столь легкой жизни.

Греки представлялись египтянам детьми. 95.