ПИСЬМА ВОЛЬТЕРУ

Моя душа опечалена всеми теми преследованиями, которым подвергаются ученые. Вы знаете, что аббат Куайе, автор книги «Жизнь Собеского», находится в изгнании, что его цензор — в Венсенне и что, наконец, запрещено даже «Послание к людям» профессора Тома2*.

Всегда говорили, что дурнушки хотят, чтобы около них находились лишь слепцы. Некоторые люди также желают иметь подле себя только глупцов. Вы знаете причину этого.

Я видел Ваши последние «Беседы»3*. Ваш дикарь — это мой человек. Вы — Ахилл, сражающийся за разум. Но Вы сражаетесь против богов, отсюда следует, что разуму все же придется уступить. Что он может сделать в конце концов против силы? Здесь хотят задушить всякого рода ум и талант, и ущерб, который будет нанесен нации, заметят лишь тогда, когда помочь будет невозможно. Стоило бы только задуматься над тем исполненным низости и подлости состоянием, в котором находятся португальцы, народ, лишенный искусств и промышленности, который англичане одевают от шляпы до башмаков, и увиделп бы, насколько пагубно невежество для нации. Завтра утром я уезжаю в свое пмение. У меня есть время лишь для того, чтобы заверить Вас в моем уважении и молить бога, чтобы Вы всегда пребывали под его святой защитой.

Прощайте, мой знаменитый учитель. Vale, et me semper аша.

Г.

ЕМУ ЖЕ

Я устал от того, сударь и дорогой друг, что столько написал низкой прозой без какой-либо надежды увидеть что-нибудь из этого напечатанным прп моей жизни. У меня нет мужества, чтобы предпринимать длительную работу, моя память слабеет с каждым днем.

Totus tuus Г.

Из Воре, 15 октября 1771 г.

Г-НУ МАРКИЗУ ДЕ ***5* Прибыв в свое пмение, сударь, я получил новые сочинения о земледелии, которые Вы мне послали. В них содержится, несомненно, очень хорошее собрание физических наблюдений, но было бы ошибкой считать их непосредственно полезными для Франции. Прежде чем извлечь пз них пользу, крестьянину надо научиться читать, а чтобы научиться читать, ему нужно быть более богатым. Нужно даже, чтобы он был в состоянии делать опыты и покупать новые орудия. Может ли он это сделать? Еслп бы у кре- стьянина п были необходимые для этого средства, то не помешали ли бы ему попытаться сделать это его косность и предрассудки?

Извлекут ли выгоду из этих наблюдений сами помещики? Но все богатые помещпки, которые в состоянии проводить опыты в своих имениях, живут в Париже, занимаются другими делами и уделяют лишь немного времени занятиям земледелием. Если они и живут в деревне, то недолгое время и скорее для того, чтобы опустошать кошелек своих арендаторов, чем их подбадривать. Нужно жить в Париже. Есть дети, которых нужно пристроить, и покровители, с которыми нужно поддерживать отношения. Следовательно, сама форма правления противодействует тому, чтобы богатые помещики оставались в деревне. Что касается небогатых помещиков, которые вынуждены там поселяться, у них складываются такие же обстоятельства, как и у крестьянина.

Значит, все трактаты по земледелию следует начинать с трактата о финансах и форме правления, чтобы сделать обитателя деревни более богатым.

Однако всегда хорошо, когда умы направлены на достижение общественной пользы и на то, что необходимо в первую очередь. Если говорить об этом и заниматься этим, то какому-нибудь министру может прийти в голову фантазия также об этом подумать. И почему бы и не пришла ему в голову именно эта фантазия, как и любая другая? Итак, если обратиться к пстпнным принципам, которые являются основой земледелия, то наблюдения, собранные по этому вопросу, найдут свое место и будут полезны для проведения опытов.

Г-НУ ГРАФУ ДЕ ***6* президенту академии в Санкт-Петербурге

Сударь! Не останавливаясь на том, что в Вашем письме было лестного для моего самолюбия, я поздравляю Вас п Ваших соотечественников с просвещенным рвением, которое Вы проявляете по отношению к прогрессу познания и разума. Оно исходит от людей, которые посланы самим небом, чтобы придать возвышенность духу и характеру нации и заложить основу ее грядущей славы. Царь начал дело, которое Вы сейчас завершаете. Чтобы привести в движение всю массу великой нации, нужно, чтобы много великих людей следовали таким образом друг за другом. Несомненно, государь имеет более могущественные средства для того, чтобы поощрять просвещение, чем вельможа, пусть даже самый уважаемый. Но возвышенный дух в таком человеке, как Вы, восполняет недостаток средств. Вы соединяете в себе все дары судьбы.

Мы разделяем еще то уважение, с которым величайшие гении Рима относились к благотворительности Мецената и Августа. Именно ей мы обязаны бессмертными произведениями Горация и Вергилия. Вы идете по их стопам, поощряя в Вашем отечестве свободу мысли. Нельзя допустить, чтобы ножницы суеверия и теологии подрезали крылья гения. Что опасного в свободе говорить все? Даже помрачение разума часто рождает свет из лона тьмы. Только заблуждения, которые фанатизм и суеверие хотели освятить, всегда сеяли смуту и раздоры. Мне показалось, что в письме, которым удостоило 4менц Ваше сиятельство, Вы несколько сомневаетесь в ус- пехе Ваших усилий, и это сомнение, быть может, основано на трудности предоставить известную свободу писате- ляхМ Вашей нации. Однако эта свобода абсолютно необходима. С цепями на ногах не бегут, а ползут.

Чтобы создать людей, выдающихся в науках и искусствах, недостаточно осыпать их щедротами, более того, даже не надо им их расточать. Иногда изобилие притупляет гений. Богач гасит любовь к славе в наслаждениях. Литературные заслуги следует вознаграждать главным образом почестями и отличиями. Тщеславие, пущенное в ход, развивает силу ума; приманка наживы опошляет его и склоняет к низости. Разве заслужил бы Аполлон славу и хвалу поэтов, если бы он был только богом и не сошел бы к Адмету 7*, чтобы пасти его стада и петь в хоре муз?

Почести в руках государей напоминают те талисманы, которые феп дарят в наших сказках своим фаворитам.

Чтобы еще теснее связать русских ученых с людьми науки в Европе и побудить их соревноваться друг с другом, надо награждать по примеру Людовика XIV иностранцев почестями, которыми вы жалуете ваших соотечественников.

Русский единомышленник Вольтера, если речь идет о Франции, Юма, если речь идет об Англии, будет с интересом читать их произведения и вскоре сам пожелает создавать подобные им. Так распространится просвещение, разовьется соревнование.

Ваше сиятельство видит, что живой интерес, который Вы проявляете к наукам, искусствам и вообще к прогрессу человеческого ума, нашел отзвук в моей душе и заставил меня настаивать на истинах, которые Вам известны. Но в чем я искренно желаю, чтобы Вы были убеждены, так это в почтении и глубоком уважении, с которым я имею честь быть

Вашего сиятельства,

весьма и т. д.

ЮМУ

Сударь, Когда я воздал должное превосходству Вашего гения и Вашей просвещенности, я присоединил свой голос к голосам моих сограждан, и я весьма польщен, что Вы соизволили его выделить. Ваше имя делает честь моей книге, и я ссылался бы на него гораздо чаще, еслп бы мне это позволила строгость цензора.

Вот уже десять месяцев я служу предметом ненависти и преследования ханжей, и я, к сожалению, убедился на горьком опыте, насколько эти придворные царства небесного неумолимы в своей мести. Но сколько бы зла они мне ни причинили, я за это получил хорошее возмещение, раз Вы оказываете известное уважение моему произведению и проявляете чувство дружбы к его автору.

Когда была объявлена война между двумя нациями, я имел намерение поехать в Англию, чтобы провести там несколько месяцев с некоторыми пз моих друзей-англичан; теперь, когда Вы соизволили оказать мне честь Вашей дружбой, не сомневайтесь, что желание повидать там человека, которым я восхищаюсь, приведет меня туда, как только мне это позволит заключение мира.

Возражение, которое Вы мне сделали в Вашем письме, представляется мне весьма основательным, и если позволено клясться in verba magistri8*, то я, конечно, буду следовать Вам — поэтому я готов сознаться в ошибке.

Я выполнил Ваше поручение. Я повидал г-на аббата Прево, он перевел Ваше сочинение, и, к сожалению, два первых тома уже напечатаны. Однако мы условились, что в приложении, помещенном после перевода, он сошлется на те изменения, которые Вы сделали в Вашем новом издании. Мне показалось, что г-н аббат весьма расположен к тому, чтобы перевести «Историю Шотландии» г. Ро- бертсона9*, и я принял меры, чтобы ему доставили эту книгу.

Позвольте поблагодарить Вас здесь за бесценный подарок — Ваши сочинения. Мне пришлось заняться исследованием некоторых вопросов, II это отвлекло меня от изучения английского языка; я снова возвращаюсь к нему, чтобы читать Вас и просвещаться.

Вы знаете, что г-н Стюарт уехал в Мадрид. Он обещал мне на обратном путп проехать через мои владения. Дай бог, чтобы наступил мир и я смог отправиться вместе с г-ном Стюартом и под его покровительством, дабы засвидетельствовать Вам свое почтение в Лондоне! Если Вы откроете имя того, кто изъявляет согласие перевести мое сочинение, сообщите его мне, чтобы я мог это сочинение ему послать. Получите, пожалуйста, экземпляр его, который мой книгопродавец пошлет для Вас г-ну Дегонд- ту 10* в Голландию. По сравнению с подарком, сделанным мне Вамп, это — драхма вдовы, которую я прошу Вас принять с благосклонностью.

Остаюсь и т. д.

1 апреля 1759 г.

ЕМУ ЖЕ

Я только что получпл, сударь и знаменитый друг, Ваше письмо, врученное мне г-ном Жорденом. Друг, который должен был передать г-ну Стюарту рукопись для перевода на английский язык, передумал11*. Мотив, вызвавший это,— боязнь преследования. С каждым днем опасность подвергнуться преследованию возрастает, равно как и влияние священников. II хотя они являются врагами парламентов, но последние довольно охотно готовы доставить им удовольствие, пролив кровь нескольких философов, не дожидаясь даже каких-нибудь доказательств. Поэтому я посоветовал своему другу отложить до его смерти опубликование его сочинений. Он уже принял после этого необходимые меры предосторожности п придерживается пх.

Книга моего друга составляет приблизительно 750 плп 800 страниц, напечатанных ин-кварто, шрпфтом «Духа законов».

Наша злополучная страна находится в состояппи кризиса, о котором Вам сообщали. Ей нанесен удар 12*, и этот удар значительно ускорит ее падение, если некоторые события за рубежом, которые в данный момент трудно предвидеть, не замедлят его. Если положение останется таким, как сейчас, то какую роль можем мы падеяться играть в Европе?

«Вениамин без силы, а Иуда без добродетели».

Вы должны пожалеть своих друзей, которые Вам преданны. Многие присоединились бы к Вам в Эдинбурге, если бы не затруднения с продажей имущества: ничего невозможно продать, все кошельки закрыты наглухо. Никаких оборотов, ибо никто не увереп, что он не умрет от голода.

Сохраните дружеские чувства ко мне: я их заслуживаю за то почтение и глубокое уважение, которое я испытываю к Вашему таланту и Вашему характеру.

Имею честь быть и т. д.

Г-НУ АББАТУ ШОВЛЕНУ, советнику парламента

Благодарю Вас, господин аббат, за доброту, которую Вы ко мне проявили во время моего пребывания в Париже, и за участие, которое Вы соблаговолили принять в моих делах. Вам, несомненно, известно, что на меня послан донос в Сорбонну первого октября. Я не знаю, какие последствия он может повлечь и можно ли избежать того, чтобы Сорбонна предприняла шаги. Во всем этом я полагаюсь на Вас. Между тем я обращаю Ваше внимание на то, что оба мы — Вы и я — считали это дело приостановленным, ио мне теперь кажется, что это вовсе не так. Меня даже уверили, что г-н дофин 13* настроен в мою пользу до такой степени, что не хочет к этому делу когда- либо возвращаться. Вы можете узнать, кто в этом замешан. Сообщите мне об этом, не обнадеживая меня, чтобы я смог принять соответствующее решение. Я боюсь, чтобы, заставляя меня подписать отречение, мне не устроили ловушку и не вознамерились поставить меня в такие обстоятельства, чтобы я не смог отказаться от своей книги на том основании, что мое дело хотят передать в парламент. Злоба теологов вошла в поговорку, и я знаю, что она так же хитра, как и неумолима. Вы видите, каково мое доверие к Вам. Я не опасаюсь, что оно будет обмануто.

ЕМУ ЖЕ

Сударь,

Если парламент требовал непременно третьего отречения, то есть только одно, которое было мне подсказано уважаемым человеком, п оно находится в руках г-на графа де Сен-Флорентена. Оно честно, правдиво, сообразуется с моим предисловием, и это единственное, что я могу подписать. Но я очень хотел бы, чтобы Вы могли избавить мепя от этого третьего отречения. После знаков расположения, оказанных Вами мне, я надеюсь, сударь, как Вы мне обещали, что Вы пустите его в ход лишь в крайнем случае, что Вы не дадите его напечатать и что Вы оставите его в канцелярии суда, раз это зависит от Вас. Я не думал, что после двух отречений парламент захочет потребовать третье. Я посылаю Вам копию письма, которое только что получил от кардинала Пассионеи. В нем Вы увидите, что этот прелат считает достаточными два отречения, сделанные мною. Будет ли парламент менее снисходителен, чем прелат, бывший великим инквизитором на Мальте и сейчас входящий в конгрегацию пропаганды веры? Вы сами увидите по тону письма этого кардинала, что он не считает мою книгу столь опасной, как хотят представить ее здесь, ибо в конце концов этот прелат знал о преследованиях, затеянных против меня, тем не менее когда он мне написал, он не утверждал, как Вы увидите из его письма, что моя книга допускает дурные истолкования и что она могла бы дать повод к этому. А ведь какая книга защищена от дурных истолкований? Разве не основаны все самые чудовищные и смехотворные ереси на некоторых дурно истолкованных местах Священного писания? Какие только истолкования не давала злоба самым мудрым ремонстрациям парламента?

Впрочем, моп намерения не внушают сомнений, раз я подчинялся цензуре и, следовательно, закону, которому магистраты подчинили всех граждан. Это закон, который парламент может изменить, но который считается законом до тех пор, пока не будет объявлено, что он утратил силу; в противном случае это былп бы сетп, расставленные гражданам; а эта уважаемая корпорация не способна пх расставлять. Если я впал в ошибку, соблюдая закон, то это вина самого закона, и моп намерения по крайней мере оправданны.

Имею честь быть п т. д.

ЕМУ ЖЕ

То, что Вы сообщили мне, сударь, о нынешнем состоянии Ваших парламентских дел, заставило меня задуматься о причинах, которые помешали этой корпорации, являющейся посредником между королем и его подданными, пользоваться всем доверием и всей властью, которыми она должна быть облечена. Я искал, каковы Ваши естественные враги. Я увидел, с одной стороны, министров, желающих быть самовластными, крупных вельмож, возмущенных тем, что буржуа имеют право пх судить; с другой стороны — духовенство, ревниво относящееся к тому, что не все виды власти находятся у него в руках, и стремящееся подчинить себе всякую власть в государстве. Не следует, чтобы парламент льстил себя надеждой когда-нибудь взять верх над этими двумя видами врагов. Ему следует надеяться на непоследовательность и сменяемость первых. Но никогда не надо заключать перемирие с последними. Это — существующее с незапамятных времен сословие, которое под давлением обстоятельств иногда бывает вынуждено изменять правила поведения, но которое никогда не отказывается от них, потому что его интерес очень тесно с ними связан и этот интерес никогда не совпадает с интересом нарла*ментов или граждан, которых парламенты защищают. В самой нашей истории находятся все доказательства этого, которые я мог бы Вам представить. Почти так же невозможно для парламента привлечь на свою сторону эти два вида врагов, как для Франции считать себя другом Англии. Эти государства могут заключать кратковременные перемирия, но их обоюдное положение и различие их интересов всегда будут делать их врагами. В отношениях между ними речь идет только о том, чтобы обманывать друг друга.

Каковы прирожденные друзья парламента? Народ, который не может ему вредить и которому он может оказывать большое доверие. Кто может поддержать его против тирании вельмож и тайных интриг духовенства? Народ, чье мнение в конце концов заставляет власть быть справедливой. Но это мнение основывается только на уверенности, что парламент является защитником законов, свободы и имущества граждан. Это — титул, который, надо это признать, парламенты не всегда уважали, то отказываясь ради своих собственных интересов от интересов народа, когда министры хотели их попрать, то поддаваясь внушениям духовенства, когда оно хотело преследовать ученых. Духовенство всегда искусно превращало свой интерес в государственный, и парламент никогда не хотел сознавать, что он отказывается от своих интересов ради интересов священников.

Мало есть писателей, преследуемых в последнее время, которые не преследовались бы именно за утверждение в своих сочинениях принципов, благоприятных для магистратов. Духовенство это ясно увидело. Поэтому оно не упускало случая забить тревогу, испуская обычные крики о безбожии и неверии, и вовлекать Вас в преследования лучших друзей, которых вы имеете в народе. Не обманывайте себя: знаменитый писатель имеет множество сторонников, он даже обладает известностью лишь благодаря тому, что указал людям истины, которые их задевают плп им льстят. О нем судят именно по этим истинам, а не по Вашим приговорам. Что выигрываете Вы, осуждая его? Вы предоставляете оружие священникам, влияние которых Вы увеличиваете. Не превращая их в своих друзей, Вы умножаете чпсло Ваших врагов, которыми становятся все сторонники писателя, которого Вы стремитесь преследовать.

Давным-давно доказано, что духовенство добивается земных благ, проповедуя блага небесные. Всякий талантливый человек, восстающий против таких притязаний духовенства, обязательно должен подвергнуться за это преследованиям. Будьте его защитником; установите естественное, соответствующее Вашим склонностям право на веротерпимость; это — средство для разрушения мощи Ваших соперников, духовенства: Вы увеличите число Ваших приверженцев, потому что все люди, преданные определенным мнениям, узнают, что Вы одни помешали их преследованию. В Вас они увидят только защитников, и притом таких защитников, которых обожествят ревностно отстаивающие свои мнения члены любой секты.

Пусть парламент всегда помнит, что он ничто без народа, что лишь благодаря защите народа он может уравновешивать силу своих врагов. Прогресс просвещения ослабляет ее с каждым днем, и, если Вы умеете пользоваться обстоятельствами, Вы заставите ваших соперников быть лишь полезными Вам и отказаться от интриг. Сами иезуиты перестанут внушать Вам опасения. Вы обезвредите все капканы, которые эти опасные монахи расставляют почтенным и талантливым людям.

Свобода печати всегда будет полезна парламенту, еслп он проявит себя как прирожденный защитник ученых и граждан. Если вы отнесетесь пренебрежительно к этим положениям, то можно предсказать, что вскоре парламент станет предметом презрения вельмож — за его слабость и простых людей — за его смешные претензии, которые он не сможет отстаивать.

Ваша дружба, сударь, позволила мне высказать эти соображения; мне подсказало их ревностное отношение к учреждению, которое я считаю полезным для государства. Преследования, которым оно хотело подвергнуть меня, не мешают мне видеть его истинные интересы. Я считаю, что они тесно связаны со славой государя и благом его народа.