ПАРИЖ, 1940 — 1948 ГГ. |

В июне 1940 г. Бердяевы вместе с К. В. Мочульским уезжают из Парижа в Аркашон, но вскоре там появляются немцы, и они вынуждены вернуться.

Жизнь, полная лишений в оккупированном Париже, не умерила духовного накала философа.

Выражением патриотических чувств стало участие некоторой части эмиграции в борьбе против немцев, в движении Сопротивления. Так, возник «Союз русских», а затем «Союз советских патриотов», а вслед за его созданием зародилась мысль о выпуске газеты — органа союза. В ноябре 1943 г. вышел первый номер «Русского патриота», выходившего регулярно, но продолжалось это недолго, после четырех выпущенных номеров вся редакция была арестована гестапо, и только к 1 мая вышел пятый номер уже в новой редакции. Этот номер газеты поместил призыв к эмиграции об объединении всех русских эмигрантов. Призыв включал три положения, гласящие, что существующее в настоящее время правительство СССР является единственным, защищающим национальные интересы России; борьба должна вестись всеми возможными средствами с врагом — немцами и их союзниками; должно осуществляться сотрудничество с французскими организациями «Комитета Сопротивления»

Бердяев являлся членом «Союза патриотов», сочувствовал и помогал движению Сопротивления, выступал с докладами и лекциями, печатал в газете «Русский патриот» свои статьи.

Большим событием в жизни русской колонии был доклад мыслителя в зале «Союза патриотов» на тему: «Русская и германская идея». Доклад собрал множество слушателей, зал был переполнен. Бердяев говорил об историческом противостоянии двух мировых идей. Первая идея — германская, представленная идеологией фашизма и нашедшая выражение в германской душе. В германской душе, говорил Бердяев, элементы языческие вытеснили христианские идеалы.

Что есть Германия?— спрашивает Бердяев. И сам же отвечает: расизм, антисемитизм, порабощение всех народов новой мировой империей, выработка новой породы через подбор, применение к человеку методов скотоводства. Германская идея глубоко антихристианская и античеловеческая. Она означает право силы и вечную войну.

Вторая идея — русская. Это мессианская идея, в ней можно различить несколько этапов, утверждает Бердяев. Начиная с XVII века, наметилось противоречие между религиозным сознанием и государством. Идея мессианская становится идеей раскольничьей, протестующей против государства Левиафана, а иногда и против государства вообще. В борьбе и отрицании государства сходятся все лучшие национальные силы. Это — славянофилы и западники, Достоевский и Бакунин. Утверждается вера в русскую миссию, в призвание русского народа осуществить мессианскую идею.

Русские марксисты тоже борются против государства. В их понимании Россия должна осуществить социальную правду в коммунизме, минуя капитализм. Революция, направленная сначала к уничтожению государства, не уничтожает государственной и национальной реальности. Осознав эту реальность, революционная власть крепит русское государство, продолжая дело Петра. Однако это новое государство несет социальную идею. Оно подчинено и обусловлено исканием социальной правды. Впервые со времени православного царства мотивы государственные и мессианские сочетаются. Отсюда — мощь России и страх, который она внушает. Вся история довоенных лет определяется страхом перед Россией, а страх не доводит до добра. Довоенный мир находится в «жидком состоянии», стремление по-своему сочетать национальное и социальное начала, противопоставить русскому мессианизму иные локальные, национально ограниченные формулы порождает фашизм и гитлеризм.

В этих условиях Россия несет идею мира и братства народов, преодоления угнетения человека человеком. Цели России по существу пацифистские, только средства воинственные. Общество по образу духа, царства свободы она противопоставляет обществу по образу природы, царства силы.

Русские идеи сверхнациональны. Наступает русский период мировой истории. Вся русская история есть лишь подготовка к нему. Это должна понять эмиграция и изменить свое отношение к советской России и власти.

В своем докладе Бердяев призвал эмиграцию, признать советскую Россию и революцию. Он подчеркнул, что война ведется за освобождение мира, что лживой германской идее противопоставлена русская идея нового мира. Нельзя преуменьшать, замечает Бердяев, успехи материального строительства России. Надо поклоняться правде, а не силе. После войны предстоят радикальные социальные переустройства в мире и нужно быть лишенным христианской совести, чтобы утверждать, что капитализм совместим с христианством. Грядущее переустройство мира должно быть не только социальным, но и духовным. Лишь соединение социального движения с духовным может привести к явлению нового человека, который не может автоматически появиться из социальных изменений

Помогая движению Сопротивления во Франции, участвуя в газете «Русский патриот», Бердяев доказал свою духовную приверженность Родине, преданность стране, из которой он уехал более двадцати лет тому назад» Несомненно, что эта приверженность появилась не вдруг, а существовала на протяжении долгого времени, о чем свидетельствовал разрыв мыслителя с П. Струве.

Сотрудничать со Струве Бердяев начал давно. Он публиковался в журнале «Русская мысль», который возглавлял Струве. Но постепенно между ними возникли глубокие политические расхождения, определившие отношение Бердяева к белому движению. В принципе расходился мыслитель со Струве и в вопросе об отношении к русской революции. В дальнейшем эти расхождения углубились, в частности, когда в 1925 г. Струве обратился к Бердяеву с предложением о сотрудничестве в газете «Возрождение», редактором которой он являлся, то Николай Александрович ответил отказом.

Эпизод расхождения со своим давним единомышленником свидетельствовал об идейной принципиальности Бердяева и о том, что принимаемые им решения были не случайны, а продуманы и аргументированы. Его просоветская ориентация имела глубокую теоретическую и национальную основу.

В 1945 г. Бердяев продолжает свое сотрудничество в газете «Русский патриот». Большой резонанс вызвала его статья «О личности и толпе», в которой философ поднимает вопрос, актуальный для этого времени, о соотношении личности и общества. Он повторяет свои мысли, высказанные в работе «Философия свободы». «Нужно более всего понять,— пишет мыслитель,— что экзистенциальный центр всеща находится в человеческой личности, способной страдать и испытывать радость. Общество не может ни страдать, ни радоваться. Страдают и радуются лишь люди, его составляющие. В этом — источник экзистенциального примата личности над обществом. Но человек есть существо социальное, осуществляющее полноту своей жизни лишь в обществе. Человек не может рассматриваться как часть чего-либо, он есть некоторое целое и источник жизни, общественных реальностей» .

В своей статье Бердяев утверждает, что нужно поставить человека во главу общества, вернуть человеку полноту его человеческой природы, нужно, чтобы каждый имел достоинство личности. Мыслитель подчеркивает, что необходимо, чтобы социализм был персоналистическим и чтобы персонализм был социалистическим.

Послевоенные годы, принесшие победу над фашизмом, были очень радостными для Бердяева, но одновременно и очень тяжелыми. Его постигло большое горе — болезнь жены. В письме своей последовательнице и переводчице Е. Извольской, живущей в Америке, Николай Александрович писал 3 марта 1945 г.: «Самое тяжелое в нашей жизни — это серьезная болезнь Лидии Юдифовны. Она с трудом может говорить и глотать пищу, очень слаба... Хотим обратиться к другому доктору, очень рекомендованному. Болезнь вообще нас преследует. Годы немецкой оккупации были морально очень тяжелыми. Сейчас морально несоизмеримо лучше, но материальная жизнь все еще очень тяжелая... Некоторое находят, что моя ориентация слишком советско-патриотическая...» .

В это время в Америке выходит книга о жизни и творчестве Бердяева, написанная Е. А. Извольской. Получив от нее книгу, он писал: «Читал ее с захватывающим интересом и волнением. Это ведь главным образом личные воспоминания, очень конкретные. Меня очень тронуло, что Вы с такой симпатией и дружеским чувством написали о кламарском доме... Но есть несколько биографических неточностей. Я никогда не был профессором Богословского института и большая часть профессоров относилась ко мне подозрительно, считая меня левым и модернистом... Я также не могу себя признать учеником Вл. Соловьева, хотя очень его ценю и имею с ним родство по идее Богочеловечества, о чем Вы и говорите. Биографически Достоевский и Хомяков имели для меня больше значения. Все это может быть очень спорным, и многие черты Вами характеризованы верно. Книга будет очень полезна для Запада... Здесь жизнь во всех смыслах трудна. Ничто не улучшается. Русская атмосфера тяжелая, много вражды. У нас бывает много народу, даже больше, чем раньше, но общество изменилось. Плохо, что все время болеем...

В конце сентября 1945 г. скончалась Лидия Юдифовна, и Николай Александрович пишет печальное письмо своим американским друзьям: «... болезнь ее была мучительна, и она замечательно ее переносила. Но смерть не была тяжелой, была очень просветленной, ее духовное состояние было очень высоким. Я никогда не встречал такой силы веры, как у нее. Смерть — безумная вещь, с ней трудно примириться, но в ней есть и светлость, есть откровение любви, затемненной обыденной жизнью» .

В письме Е. Извольской от 14 декабря 1945 г. Николай Александрович пишет: «Меня очень тронуло Ваше письмо и Ваша забота. Особенно тронули меня слова о Лидии Юдифовне. Мы чувствуем себя очень сиротливо и очень тоскливо в нашем доме. Собираемся ехать с Евгенией Юдифовной на три недели в швейцарские горы, чтобы там передохнуть. Но нужно преодолеть много трудностей. У меня в плохом состоянии сердце, один клапан не в порядке, и часто бывает одышка, особенно по ночам» .

В одном из писем Бердяев просит Извольскую, использовав его гонорары за статьи, опубликованные в Америке, купить что-либо из одежды: «Мы очень обносились». Он также просит прислать свечи, так как в Париже в течение вечера на два-три часа выключают электричество.

Николай Александрович выражает обеспокоенность начавшимся нагнетанием антисоветских настроений. Он пишет статью «Почему Запад не понимает Советской России» и посылает ее Извольской «для устройства в американской печати», при этом подчеркивает: « ...статью эту считаю чрезвычайно ответственной. Сейчас очень нарастают антирусские настроения».

Просоветская ориентация самого Бердяева устойчива. Небольсин, русский адвокат и писатель, живущий в Америке, приглашает его уехать из разрушенной, послевоенной Европы. Бердяев благодарит его, но отвечает отказом: «... у меня нет достаточно сил для такого путешествия, я легко утомляюсь и часто болею... почти не знаю английского языка... мировая атмосфера сейчас очень неблагоприятная. Хотя я все-таки думаю, что войны не будет. Нужно бороться с психозом войны»

Из Америки приходят письма и посылки, в ответном письме Бердяев, просит прислать сигареты: «... если можно было бы вложить в посылку сигареты, то это бы было для меня блаженство. ...Много, вероятно, нельзя вкладывать, но немного сигар можно вложить. (Бердяев не был только охотником до сигар, они служили ему средством успокоения от нервного тика... особенно в минуты волнения или во время докладов или разговоров. Быть лишенным этого средства было для него особенно мучительно)» .

Николай Александрович печатает статьи в парижской советской газете, советует отдельным эмигрантам брать русские паспорта, его дом в Кламаре превращается в центр движения русских патриотов. Он посещает советское посольство во Франции, ведет продолжительные беседы с советским послом Богомоловым. Газета «Новое русское слово» уже после смерти Бердяева писала: «Среди тех, кто внес в русскую политическую эмиграцию смущение, смуту и разложение, Бердяев был одним из первых и наиболее авторитетных» .

14 июня 1946 г. был принят указ Президиума Верховного Совета СССР о восстановлении в гражданстве СССР подданных бывшей

Российской империи, а также лиц, утративших советское гражданство, проживающих на территории Франции. Русские эмигранты заволновались, некоторые принимают решение вернуться в Россию. Журналистка Е. Кускова вспоминала о разговоре на эту тему в Женеве с Николаем Александровичем, который тоща сказал: «Как я завидую тому человеку, который имеет возможность ездить в Россию. —

Но Вас же приглашал Богомолов вернуться? —

Для того, чтобы потерять то, что я защищаю уже 30 лет? Свободу духа? Нет, эта страна, родина моя, еще не готова даже для таких «созвучных» ей сынов, как я. Представьте себе, что я захочу вернуться в свой Кламар. Какая гарантия, что меня выпустят? —

Вы задавали этот вопрос. Богомолову? —

Задавать вопрос в Париже, коща решения принимаются в Москве — не бессмысленно ли?» .

Николай Александрович оставался советским гражданином во Франции. Он никогда не проявлял чувства враждебности к советской власти и не собирался отрешиться от своего советского подданства. По его мнению, быть советским гражданином означало быть русским гражданином. Он до конца своих дней продолжал защищать перед французской и швейцарской аудиторией советскую власть.

Немногие бывшие единомышленники и друзья Бердяева разделяли его просоветские взгляды. Николаю Александровичу довелось пережить отчуждение старых товарищей, непонимание ими его новой ориентации. В автобиографической повести «Самопознание» он писал: «Я живу в Париже более 20 лет. Париж за это время стал русским культурным центром. И тут жили в это же время люди, с которыми я был связан в прошлом, с которыми был даже близок. Но у меня не было общения и почти не было даже встреч с этими людьми моего прошлого. Большее общение было с новыми людьми. С Мережковским я не встречаюсь долгие годы. Мережковский писал против меня грубые статьи. Со Струве тоже перестал встречаться, он тоже очень резко нападал на меня в печати. С А. Карташевым я почти не встречался, мы очень разошлись политически. Также не встречаемся с Б. Зайцевым, с П. Муратовым, с О. Булгаковым у нас не было никакого разрыва, но мы встречались очень редко и больше на деловых собраниях. Боюсь, что если бы мы встречались чаще, то разошлись бы гораздо больше. Из старых отношений сохранилась и даже окрепла дружба с Л. Шестовым, с которым у меня бывали наиболее значительные разговоры» .

Некоторые соратники Николая Александровича, не принявшие его послевоенной ориентации, вообще отвернулись от мыслителя, как, например, супруги Зайцевы. О своей последней встрече с Н. Бердяевым так вспоминал Б. Зайцев: «Мы с женой шли по улице Кламара — навстречу похудевший, несколько сгорбленный и совсем не картинно-бурный. Бердяев. Увидав нас, как-то прояснел, нечто давнее, от хороших времен Сивцева Вражка, Прерова появилось в улыбке. Подошел будто как прежде. Нет, прежнего не воротишь! Жена холодно, отдаленно подала ему руку — да, это не Москва, не взморье немецкое с пляшущими немцами. Он понял. Сразу потух... Разговора не вышло никакого. Поздоровались на улице малознакомые люди, побрели каждый в свою сторону. Может быть, тик сильней дергал его гу . Может быть, и еще больше он сгорбился. Может быть, мы могли быть мягче с ним» . Так уходили старые друзья, но приходили новые, бурное послевоенное время ставило новые проблемы, треновало вхождения в новые жизненные ситуации.

Бердяев много выступал, встречался с молодежью, участвовал в диспутах и дискуссиях. Особенно популярными были выступления Бердяева на ежегодных Женевских конгрессах под рубрикой «Интернациональные встречи». Об одном из таких выступлений рассказывала Е. Ю. Рапп: «... в обширной аудитории Бердяев кончил свой доклад «Прогресс техники и морали» и был увлечен беседой на эту же тему в частном порядке. В аудитории волнение: к нему протискиваются через толпу. Молодая итальянская экс-королева, давнишняя его почитательница, хочет с ним побеседовать, приглашает его к себе. Увлеченный спором, Бердяев отмахивается:нА, что? Какая королева? Да подождите, разве вы не видите, что я не кончил разговора?" Встретившись с ней впоследствии, Николай Александрович с очень теплым чувством рассказывал об умной, симпатичной женщине, пораженной страшным несчастьем: опасностью навсегда потерять зрение»

Душевность, теплота в отношении к людям и в то же время удивительная скромность и непритязательность были присущи этому аристократу. Для него были очень тягостны официальные почести вроде избрания доктором «хонорис кауза» Кембриджского университета Англии. Среди русских эту степень имели только И. С. Тургенев и П. И. Чайковский.

Бердяев вел очень большую переписку, считая обязательным отвечать даже на письма людей, которые не называли своего имени. Так, опубликованы выдержки из его писем к госпоже X., в которых он, как всегда, искренен и прямодушен. Мысли, им выраженные, передают его позицию, образ жизни, настроение. «Вы. с трудом можете себе представить,— пишет мыслитель,— до какой степени моя жизнь прошла вне всего того, что называется «жизнью», вне того, к чему стремятся — успехов, желания власти над современниками и светской жизни с ее ресторанами, приемами и пр. У меня отвращение к роли «в жизни». Все это представляется мне «небытием». И это совсем не потому, что я считаю себя стоящим на особой нравственной высоте. Во мне самом много плохого, но другого.. .»*.

«... Вам покажется странным, что человека, который оценивает жизненные явления и суждения согласно директивам политической полезности, я считаю нравственно падшим существом, потерявшим человеческий облик».

«... Главным злом жизни я считаю ложь. На это не обращают достаточно внимания. Всякий, кто стремится к силе и власти, кто во что бы то ни стало хочет реализовать свою цель в этом мире, обречен на ложь и даже принужден считать ложь добродетелью. На этом основана низость государства».

«... Вы правы, что я очень молод. По вечному своему возрасту (каждый имеет вечный возраст) я юноша. У меня совсем нет чувства зрелого возраста, солидности, маститости, почтенности. Мне кажется, что я все тот же юноша, который искал смысл жизни и правды, жаждал познания истины. Умственная и душевная буржуазность и есть чувство зрелости, солидности, почтенности. Я ненавижу все это» .

Письма к госпоже X. свидетельствуют о творческой целеустремленности мыслителя, высоте духа, гуманизме, неустанной жажде познания. До конца дней Николаю Александровичу был свойствен юношеский порыв к познанию нового. Сам себя он часто называл философом, и придавал этому слову самое большое значение. Как добродушно смеялся он, когда ему рассказывали, что на одном съезде собралось восемьдесят философов. «Неужели восемьдесят? Так много! Да кажется за всю мировую историю едва ли наберется такое количество» .

Один из исследователей творчества Н. Бердяева на Западе К. Померанцев написал однажды: «Когда будущие исследователи

займутся биографией Н. А. Бердяева и изложением его философского учения и тех влияний, которые отразились на этом учении, они должны будут уделить Евгении Юдифовне Рапп одно из первых мест» .

Действительно, Евгения Юдифовна, Трушева в девичестве, сестра жены Бердяева — Лидии Юдифовны, много лет не просто прожила с семьей Бердяевых, но сумела стать соратником мыслителя. Евгения Юдифовна, по мужу Рапп, в начале XX в. жила в Париже, куда к ней в 1908 г. приезжали Бердяевы. После потери мужа она вошла в семью сестры и оставалась с ней до конца.

По свидетельству очевидцев, Е* Ю. Рапп не только вела хозяйство в семье, но с глубоким пониманием относилась к мыслям и идеям Бердяева. Это стало возможным потому, что одна черта была у них общая, эту черту можно назвать культом человека. Евгения Юдифовна всегда кому-то помогала или за кого-то хлопотала.

После смерти Бердяева Евгения Юдифовна жила на небольшую пенсию, выплачиваемую ей издательством «YMCA-PRESS», которому она передала все права на издание трудов мыслителя. Е. Ю. Рапп приложила немало усилий, чтобы опубликовать автобиографическую повесть «Самопознание» с подстрочными комментариями, расшифровывающими и конкретизирующими отдельные мысли философа.

Тот же К. Померанцев вспоминал об Евгении Юдифовне:

І

«Приходишь в Кламар после очередного запуска какого-нибудь спутника или после очередной статьи в «Литературной газете» о «новом коммунистическом человеке», а у Евгении Юдифовны уже сидят знакомые и друзья, и она объясняет им метафизический смысл этого запуска или примечательное в современной статье. —

А Вы разве уже прочли?

Евгения Юдифовна пожимает плечами: как можно задавать такой вопрос! —

Ведь это самое интересное и значительное. Ни (так она называла Николая Александровича) в первую очередь читал все, что относится к новому советскому человеку. Только какой же он новый? Ни утверждал, что новый человек должен раскрыть себя в свободном творчестве, которое возможно лишь в настоящем христианстве. Потому что настоящее христианство не насилует человека. А вот они создают нового человека принудительно. Описывают чувства товарищества, дисциплины, любовь к труду... Но что во всем этом нового? Прочтите, как жили средневековые каменщики, те, что строили готические соборы. Вы у них найдете все эти чувства с избытком и в превосходной степени. Только это не имеет никакого отношения к новому человеку.

Разговоры велись обыкновенно по воскресеньям, вокруг большого стола, уставленного пирогами, печеньями и тортами, состряпанными накануне Евгенией Юдифовной и племянницей Николая Александровича Софьей Сергеевной Бердяевой» .

Е. Ю. Рапп в некотором роде «благославляла» работу философа, несмотря на то, что у «единомышленников» были серьезные мировоззренческие расхождения.

В 1946 г. Бердяев публикует новую работу «Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX века и начала XX века». Содержание этой книги свидетельствует о том, что она написана русским патриотом. Книга является совокупностью очерков по философии русской истории, рассказов о наиболее крупных мыслителях России последних двух столетий.

Понятие «русская идея» Бердяев разрабатывает вслед за Вл. Соловьевым. Доклад под названием «Русская идея» был прочитан Вл. Соловьевым в Париже в 1888 г., его идеи перекликаются с другой соловьевской работой «Россия и вселенская церковь». Оба эти труда Соловьева были написаны на французском языке. Только в 1909 г. «Русская идея» 'Соловьева _была опубликована в журнале «Вопросы философии и психологии»

Содержание понятия «русская идея» Бердяев освещает очень широко. Он вкладывает в него многообразные отношения, связи, такие социальные феномены, как «русское общество», f «русская нация», «русская история», «национальное сознание», «русская философия», «русский народ».

О русском народе как судьбоносном и сугубо поляризованном Бердяев писал еще в работе «Судьба России». В «Русской идее» он продолжает развивать эту тему, акцентируя внимание- на том, что русский народ — явление среднее между Западом и Востоком. Он как бы совмещает противоположности и именно поэтому способен внушать к себе сильные чувства.

Философ утверждает, что в русском народе очень развито мессианское сознание, с которым связана тайна русской души. Русская душа, по мнению Бердяева, вобрала в себя два начала: природно-языческое и аскетическо-монашески-православное. Эти начала дополнялись стихией огромной силы и «сравнительной слабостью форм». «Русский народ не был народом культуры по преимуществу, как народы Западной Европы, он был более народом откровений и вдохновения, он не знал меры и легко впадал в крайности» .

Дуализм и противоречивость русской души определили такие характеристики и свойства русского народа, как деспотизм, гипертрофия государства и анархизм, вольность; жестокость, склонность к насилию и доброта, человечность, мягкость; обрядоверие и искание правды; индивидуализм, обостренное сознание личности и безличный коллективизм; национализм, самохвальство и универсализм, всечеловечность; эсхатологически-мессианская религиозность и внешнее благочестие; искание Бога и воинствующее безбожие; смирение и наглость; рабство и бунт .

Русская история, размышляет философ, включает в себя пять периодов: киевский период, период татарского ига, московский, петровский период и советский. Они не равноценны и не равнозначны между собой, поэтому история отличается прерывностью, и есть все основания полагать, размьлйляет Бердяев, что будет еще один период — новая Россия.

Периоды, сменяющие друг друга, порождали социальные катастрофы, во время которых не осуществлялось просвещение народа, а, наоборот, происходила его варваризация. Поэтому русский народ — очень некультурный народ. Мыслитель объясняет это тем, что духовные силы народа были не выражены, не актуализированы. Народ был подавлен той громадной тратой сил, которой требовали размеры русского государства. Надо было овладеть русскими просторами и сберечь их.

Охрана просторов земли русской издавна была связана с богатырскими подвигами, отраженными в былинах. Богатыри — это своеобразные русские рыцари. Подвиг богатыря дополняется подвигом святого мученика. Однако на русской земле не привилось рыцарства, идея героизма была заслонена идеей жертвенности. Идея жертвенности была очень характерной для русского религиозного сознания. Выражением жертвенности является юродство — принятие поношения от людей, вызов миру.

Большое значение для русской истории имел раскол XVII века. Ситуация раскола была связана с темой истории философии, с идеей мессианского призвания русского народа. Лидеры раскола увидели измену в церкви и государстве, отвергнув святость иерархической власти. Главным движущим мотивом их деятельности было сознание богооставленности царства, поэтому раскол призывал к уходу из истории, убеждая, что историей овладел князь этого мира *— антихрист, который проник на вершины церкви и государства.

Раскол, в известной мере, подорвал силы русской церкви, умалил авторитет иерархии и сделал возможной церковную реформу Петра I. Реформа Петра I, приходит к выводу мыслитель, была подготовлена предшествующими процессами, но эта реформа была насильственна, была «революцией сверху». «В Петре были черты сходства с большевиками. Он и был большевик на троне. Он устраивал шутовские, кощунственные церковные процессии, очень напоминающие большевистскую антирелигиозную пропаганду» .

Насильственные тенденции в деятельности Петра ранили народную душу, распространялись мнения, что Петр — антихрист.

Бердяев акцентирует внимание на том, что в XVIII веке образовалось очень глубокое противоречие между народом и верхними слоями, приближенными к власти. Народ по преимуществу был невежественный. Между тем Петр Великий призывал народ к науке и умственной деятельности, говоря, что русский народ даровит так же, как и все народы.

В XIX веке пропасть между народом и выразителями власти углубилась. Народ не поддержал декабристов. Народная стихия оставалась таинственной силой. Народ безмолвствовал и ждал своего часа, когда ой скажет последнее слово. Это слово он сказал в революции 1917 года, но, как утверждал философ, «не в силе Бог, в правде» интересы народа не были выражены в революции — в этом трагедия и революции, и народа.

Книга Бердяева была встречена некоторыми представителями западного мира настороженно, а иными просто враждебно. Недоброжелательное отношение к истории культуры России имеет место в отдельных западных кругах и сейчас. Это отношение основано на определенной социально-психологической базе, уходящей корнями в историю XVIII — XIX вв.

Запад боялся риощи России, и в общественном сознании культивировались потнципы политической враждебности по отношению к ней. Исследование Бердяева содержало критику милитаризма и холодной войны и утверждало идеи содружества людей и народов. Мыслитель заявил в нем о своих патриотических чувствах, о любви русского человека к «историческому величию России», о восхищении «богатырским началом» русского народа, не раз побеждавшего своих врагов и вновь победившего в войне 1941 — 1945 гг.

Идеи гуманизма проходят красной нитью через все последние работы Бердяева. В 1946 г. он публикует ряд статей, посвященных проблемам гуманизма, в периодических изданиях. В частности, в мае 1946 г. газета «Новое русское слово» откликнулась на статью Бердяева «Новый гуманизм», помещенную в сборнике «Новоселье». В данной статье философ размышляет о том, что кризис человека и связанная с ним тема о христианском гуманизме могут быть разрешены лишь на почве нового христианского гуманизма. Мыслитель приходит к неожиданному выводу о том, что русская коммунистическая революция началась совсем не с гуманизма, но Россия приходит и должна прийти к гуманизму.

В статье Бердяев выступает как культуролог. Культура и культурная человеческая жизнь интересуют и волнуют мыслителя сами по себе, а не как предлог для религиозного морализаторства.

Он много' пишет о человеческой свободе, утверждая, что вне Бога есть изначальная свобода и что свобода эта может ограничить божье всемогущество. По этому вопросу у него происходили дискуссии с представителями русского зарубежного православия, иноща доходящие до конфликтов. Когда же произошло размежевание между московской патриаршей и русской зарубежной церковью, возглавляемой митрополитом Евлогием, Николай Александрович решительно присоединился к московской патриаршей церкви и написал страстную статью «Вопль русской церкви». Как всегда, он выступал в защиту свободы духа и был в этом непримирим.

Заключительным этапом в творчестве Бердяева явилась его работа «Самопознание (опыт философской автобиографии)», в которой мыслитель, как бы подводя черту своей творческой жизни, писал: «Я чувствую себя принадлежащим к русской интеллигенции, искавшей правду. Я наследую традиции славянофилов и западников, Чаадаева и Хомякова, Герцена и Белинского, даже Бакунина и Чернышевского (несмотря на различие миросозерцаний), более всего — Достоевского и JI. Толстого, Вл. Соловьева и Н. Федорова. Я русский мыслитель и писатель... Кроме того я сознаю себя мыслителем аристократическим, признавшим правду социализма»

В этом утверждении философ как всегда искренен и правдив. Действительно, его жизнь и творчество явились развитием и продолжением традиций гуманизма в русской духовной культуре. Его волновало все, что связано с человеком, его жизнью и смертью. Недаром он писал в «Самопознании»: «Душа человека дороже царств мира, судьба личности первее всего. Этого персонализма нет, например, в теософических учениях, которые разлагают личность на космические элементы и слагают их уже в другую личность»

Бердяев говорил, что он никогда не мог примириться ни с чем тленным и преходящим, всегда жаждал вечного. Он и свою жизнь осмысливал через связь с вечностью: «У меня никогда не было особенного страха перед собственной смертью, и я мало думал о ней. Я не принадлежу к людям, одержимым страхом смерти..» Очень мучителен был для меня лишь вопрос о смерти других, близких. Но победа над смертью представлялась мне основной проблемой жизни. Смерть я считал событием более глубоким, более основный для жизни, более метафизическим, чем рождение»

На склоне дней Николай Александрович все чаще и чаще обращается к проблеме смерти, считая, что духовное общение после смерти близкого человека не только продолжается, но делается особенно сильным и напряженным. Когда после близости смерти люди возвращаются к жизни, то чувствуют, как все ничтожно по сравнению со смертью.

Даже поездка весной 1947 г. в Англию в Кембриджский университет для получения доктората «honoris causa», не сделала жизнь Бердяева более радостной. По возвращении из Англии он писал: «Я уже стар и утомлен жизнью, хотя еще очень молод душой и полон творческой умственной энергии. Но меня, как и моих близких, преследуют разнообразные болезни. Кроме того, я очень неумел в материальных делах, не способен извлекать выгоду из своей известности и постоянно испытываю материальные затруднения» .

Осенью 1947 г. Николай Александрович получил с большим трудом визу для поездки на конференцию в Женеву, организованную учеными и деятелями культуры, под названием «Международные встречи в Женеве». На конференции Бердяев выступил с докладом: «Прогресс технический и прогресс моральный». «Мой доклад,— вспоминал философ,— привлек даже самое большое количество слушателей. Но роль моя связана была главным образом с тем, что я хорошо знаю марксизм, критиковал марксистскую философию, но признавал в марксизме некоторую социальную правду»

Бердяев не предполагал, что поездка в Женеву будет для него последней. В это время он был уже очень известен, его сочинения были переведены на ряд языков и опубликованы в Европе и Америке, в Азии и Австралии. И лишь в одной стране имя Бердяева было не столь популярно — в России. Это омрачало всю жизнь Николая Александровича и особенно было мучительно для него в последние годы жизни.

Скончался Бердяев в предместье Парижа в ночь на 25 марта 1948 г., сидя за письменным столом, работая над очередной рукописью. Не стало одного из виднейших представителей русской религиозно-философской мысли.

«И вот Николай Александрович на смертном ложе, в маленькой, полупустой, аскетической спальне рядом с рабочим кабинетом, где не закрыты еще разложенные на письменном столе книги, не убраны рукописи, лишь слегка отодвинуто от стола кресло. В сложенных на груди руках — большое распятие, голова прикрыта черным беретом... Вглядываясь в его спокойное и в то же время устремленное какой-то последней устремленностью лицо, нельзя было не думать: этот человек знал, а может бщь, и сейчас знает больше, чем мы все, здесь оставшиеся, знаем»

Ушел из жизни Бердяев, но остались его профетические философские идеи, центром которых был человек. Человек-загадка, человек-тайна, человек, устремленный в будущее. В своей автобиографической довести Николай Александрович поместил следующие строки:

Молчи, скрывайся и таи И чувства и мечты свои!

Пускай в душевной глубине И всходят и зайдут оне.

Как сердцу высказать себя?

Другому, как понять тебя?

Поймет ли он, чем ты живешь?

Мысль изреченная есть ложь.

Лишь жить в самом себе умей:

Есть целый мир в душе твоей Таинственно-волшебных дум...

Человек всеща волновал философа; за абстрактными теоретическими изысканиями и выводами у него стоял живой, любящий и страдающий, униженный и просветленный человек. Его судьба стала крестом для Бердяева, который он пронес через всю свою жизнь.