Глава 44 МЕТАФИЗИКА ПОЛОВОЙ ЛЮБВИ

Btlrgei*0

Эта глава последняя из четырех глав, чью многообразную взаимосвязь, посредством которой они образуют как бы некое подчиненное целое, внимательный читатель заметит сам, так что мне нет необходимости прерывать изложение ссылками и отступлениями.

Мы привыкли к тому, что поэты занимаются преимущественно описанием половой любви.

Rien n'est beau que le vrai; le vrai seul est aimable.

Boil[eau]91

Это подтверждается и опытом, хотя и не повседневным; то, что, как правило, носит характер лишь живой склонности, которую, однако, можно подавить, возрастает при определенных обстоятельствах до страсти, превосходящей любую другую, отбрасывающей все соображения, преодолевающей с невероятной силой и упорством все препятствия; стремясь ее удовлетворить, человек, не задумываясь, рискует жизнью, а если это удовлетворение оказывается невозможным, жертвует ею.

Следовательно, восстановив все это в памяти, невозможно сомневаться в реальности и важности этой проблемы и удивляться следует не тому, что философ обратился к этой теме, постоянно занимающей всех поэтов, а тому, что вопрос, который играет такую значительную роль в человеческой жизни, до сих пор, собственно, не привлекал внимания философов и оказался совершенно неразработанным. Больше других этим занимался Платон, особенно в "Пире" и в "Федре", но все сказанное им по этому поводу не выходит за пределы мифов, басен и шуток и касается главным образом распространенной в Греции любви к юношам. То немногое, что говорит по этому вопросу Руссо в "Discours sur Tinegalite" (p. 96, ed. Вір.)93, неверно и неудовлетворительно. Сказанное Кантом на эту тему в третьем разделе его работы "О чувстве прекрасного и возвышенного" (с. 435 издания Розенкранца) очень поверхностно, лишено подлинного знания предмета и поэтому неверно. Рассмотрение же этого вопроса Платнером в его "Антропологии" (§ 1347 след.) каждый сочтет плоским и мелким.

Ибо влюбленность, какой бы неземной она ни представлялась, всегда коренится только в половом инстинкте, более того, она только точнее определенный, специализированный, даже в самом строгом смысле индивидуализированный половой инстинкт. Если, помня об этом, мы обратимся к той важной роли, которую половая любовь во всех ее степенях и оттенках играет не только в пьесах и романах, но и в реальном мире, где она выступает как самая сильная и действенная после любви к жизни движущая сила, постоянно поглощает половину сил и мыслей молодой части человечества, служит конечной целью едва ли не всех человеческих устремлений, оказывает вредное влияние на важнейшие дела, ежечасно йрерывает самые серьезные занятия, иногда приводит на некоторое время в смятение самые глубокие умы, не останавливается перед тем, чтобы вмешиваться со своей мишурой в совещания государственных мужей и исследования ученых, способна вкладывать свои любовные записочки и локоны даже в министерские портфели и философские рукописи, почти ежедневно возбуждает самые запутанные и дурные споры, разрывает самые дорогие отношения, самые прочные связи, требует в жертву то жизнь и здоровье, то богатство, положение в обществе и счастье, делает добропорядочного до тех пор человека бесчестным, верного — предателем, таким образом выступает как враждебный демон, который старается все исказить, спутать и опрокинуть, — то невольно воскликнем: к чему весь этот шум, к чему стремление, неистовство, страх и страдание? Речь ведь идет лишь о том, чтобы Ганс нашел свою Грете ; почему же такой пустяк играет столь важную роль и беспрестанно привносит помехи и смуту в упорядоченную жизнь людей? Но серьезному исследователю дух истины постепенно дает следующий ответ: то, о чем здесь идет речь, совсем не мелочь; напротив, важность этого вопроса полностью соответствует серьезности и рвению, которые ему сопутствуют.

Все любовные дела данного поколения, взятые в целом, представляют собой поэтому для всего человеческого рода серьезную meditatio com- positionis generationis futurae, e qua iterum pendent innumerae generationes96. Эта особая важность дела, где речь идет не об индивидуальном благе или несчастье, как во всех остальных случаях, а о существовании и конкретных свойствах человеческого рода в грядущих веках, и поэтому воля отдельного человека выступает в своей высокой потенции как воля рода, и есть то, на чем зиждется патетическое и возвышенное в любовных делах, трансцендентность их восторгов и мук, которые поэты тысячелетиями не устают изображать в бесчисленных примерах; ведь ни одна тема не может быть равной по своему интересу этой, ибо, затрагивая вопрос о благе или горести рода, она относится ко всем другим, касающимся только блага отдельных людей, как тело к плоскости. Поэтому так трудно проявить интерес к драме без любовной интриги и поэтому, с другой стороны, эта тема никогда не устаревает, несмотря на ее постоянное повторение.

То, что в индивидуальном сознании выражается как половое влечение вообще без направленности на определенного индивида другого пола, — само по себе и вне явления — просто воля к жизни.

В конечном счете двух индивидов различного пола влечет с такой силой друг к другу проявляющаяся в роде воля к жизни, которая здесь антиципирует соответствующую ее целям объективацию своей сущности в индивиде, который могут создать влюбленные. Такой индивид наследует от отца волю или характер, от матери — интеллект; внешний облик — от обоих; но по своему общему облику этот индивид обычно похож на отца, по своим размерам — на мать в соответствии с законом, который проявляется в скрещивании животных и основан на том, что величина плода должна быть соразмерной величине матки. Подобно тому как необъяснима особая, только данному человеку присущая индивидуальность, необъяснима и совершенно особая, направленная на данную индивидуальность страсть двух влюбленных, — в своей глубочайшей основе они одно и то же: первое explicite то, чем implicite было второе. Следовательно, возникновением нового индивида и подлинным punctum salient7 его жизни следует считать тот момент, когда его родители начинают любить друг друга, — to fancy each other98, по меткому выражению англичан, — и, как было сказано, во встрече и устремлении друг к другу их страстных взглядов возникает зародыш нового существа, который, правда, как и все зародыши, обычно уничтожается. Новый индивид — в известной степени новая (пла-ґоновская) идея; так же, как все идеи со всей силой стремятся войти в явление, жадно захватывая материю, которую распределяет между ними закон причинности, так и эта особая идея человеческой индивидуальности с величайшей жадностью и силой стремится к своей реализации в явлении. Эти жадность и сила и составляют страсть обоих будущих родителей. В ней присутствуют бесчисленные степени, крайности которых можно определить как Афробітт] ясхубтщод и oupavia99; — но по своему существу она повсюду одна и та же. Напротив, по своей степени она будет тем сильнее, чем она индивидуализированнее, т.е. чем больше любимый индивид по всему своему формированию и свойствам исключительно способен удовлетворить желание и определяемую его собственной индивидуальностью потребность. В чем здесь, собственно говоря, дело, станет ясно в дальнейшем изложении. Прежде всего и в сущности склонность и влюбленность вызывают здоровье, сила и красота, следовательно, молодость, ибо воля стремится в первую очередь установить родовой характер человеческого вида как основу всякой индивидуальности: обычный флирт (Афробітг] л;ау6т]|ыод), как правило, не идет значительно дальше этого. Затем к этому присоединяются особые требования, которые мы в дальнейшем рассмотрим по отдельности и которые, обещая удовлетворение, усиливают страсть. Но высшая ее степень проистекает из такого соответствия обеих индивидуальностей друг другу, посредством которого воля, т.е. характер отца и интеллект матери, в их сочетании создадут именно тот индивид, к какому воля к жизни вообще, выражающаяся во всем роде, ощущает стремление, соответствующее ее величию и поэтому превышающее меру, доступную смертному сердцу, стремление, чьи мотивы также выходят за пределы индивидуального интеллекта. Такова, следовательно, душа подлинной большой страсти. Чем полнее соответствие двух индивидов друг другу во всех многообразных отношениях, которые будут рассмотрены ниже, тем сильнее окажется их страсть. Так как не бывает двух совершенно одинаковых индивидов, то каждому определенному мужчине должна полностью соответствовать — всегда в отношении индивида, который они произведут на свет, — определенная женщина. Так же редка, как их случайная встреча, и их действительно страстная любовь. Однако ввиду того, что каждому дана такая возможность, нам понятны изображения ее поэтами. Именно потому, что влюбленность и страсть в сущности сводятся к созданию нового индивида и к его свойствам, и в этом их ядро, между двумя молодыми образованными людьми различного пола может вследствие совпадения их убеждений, характеров, духовных интересов возникнуть дружба без всякой примеси полового влечения, более того, в этом отношении они могут даже ощущать известное нерасположение друг к другу. Причину этого следует видеть в том, что рожденный ими ребенок имел бы физически или духовно дисгармонические свойства, короче говоря, его существование и качества не соответствовали бы целям воли к жизни, выражающей себя в роде. В противоположном случае, несмотря на различные убеждения, характеры и духовные интересы и возникающую из этого антипатию, даже враждебность, может появиться и ощущаться половая любовь; и тогда она ослепляет, заставляя забыть все это; если она ведет к браку, то этот брак становится несчастным.

Перейдем теперь к основательному исследованию этого вопроса. Эгоизм — настолько глубоко коренящееся свойство каждой индивидуальности, что возбудить деятельность индивидуального существа можно только использовав в качестве стимула его эгоистические цели. Правда, род имеет на индивид более исконное, близкое и значительное право, чем сама преходящая индивидуальность; но когда индивиду надлежит действовать и даже приносить жертвы ради устойчивости и состояния рода, то довести до ясного понимания его интеллекта, рассчитанного только на индивидуальные цели, всю важность дела, чтобы заставить его действовать соответственно, невозможно. Поэтому в подобном случае природа может достигнуть своей цели только тем, что внушает индивиду известную иллюзиюу которая заставляет его считать благом для самого себя то, что в действительности составляет благо только для рода; таким образом, индивид служит роду, полагая, что служит себе; при этом ему представляется некая, сразу же затем исчезающая химера, заменяющая в качестве мотива действительность. Эта иллюзия — инстинкт. В подавляющем большинстве случаев его следует рассматривать как чувство рода, который предлагает воле то, что нужно ему самому. Поскольку же воля стала здесь индивидуальной, ее приходится обманывать таким образом, чтобы она воспринимала предлагаемое ей чувством рода посредством чувства индивидау следовательно, полагала, что преследует индивидуальные цели, тогда как в действительности она стремится к целям чисто родовым (это слово взято здесь в его самом подлинном смысле). Внешнее проявление инстинкта легче всего наблюдать на животных, где его роль наиболее значительна; но происходящий при этом внутренний процесс мы можем, как и все внутренние процессы, познать только в самих себе. Иные думают, что человек вообще лишен инстинкта, разве что он проявляется в том, как новорожденный ищет и берет материнскую грудь. В действительности же у нас есть очень определенный, отчетливый, даже сложный инстинкт, а именно инстинкт, действующий в осуществляемом нами тонком, серьезном и упрямом выборе индивида для удовлетворения половой потребности. На удовлетворение этой потребности как таковой, т.е. поскольку она представляет собой чувственное наслаждение, основанное на сильной потребности индивида, совершенно не влияет красота или безобразие другого индивида. Столь большое внимание, все- таки проявляемое к внешности, и возникающая из этого осмотрительность выбора, производится не в интересах самого выбирающего, хотя он так полагает, а в интересах истинной цели, ради того, что должно быть произведено, в чем должен быть по возможности чистым и верным сохранен тип рода. Из-за тысячи физических случайностей и моральных превратностей возникает множество искажений человеческого образа, и тем не менее его подлинный тип все время восстанавливается во всех своих частях; происходит это под действием чувства красоты, которое всегда связано с половым влечением и без которого последнее снижается до уровня отвратительной потребности. Поэтому каждый, во-первых, решительно предпочтет и будет страстно желать самых красивых индивидов, т.е. таких, в которых наиболее чисто выражен характер рода; во-вторых, будет искать в другом индивиде именно те совершенства, которых лишен он сам, сочтет прекрасными даже несовершенства, если они противоположны его собственным; поэтому, например, мужчины маленького роста влюбляются в крупных женщин, блондины — в брюнеток и т.д. Головокружительное восхищение, испытываемое мужчиной при виде женщины, красота которой соответствует его желаниям и сулит ему в соединении с этой женщиной высшее блаженство, и есть чувство рода; узнавая отчетливо выраженную на ней печать рода, это чувство хотело бы предоставить ей продолжение рода. На этой несомненной склонности к красоте зиждется сохранение родового типа, поэтому она и действует с такой силой. Отдельные моменты этого влечения мы рассмотрим ниже. Следовательно, в действительности, человеком при этом руководит инстинкт, направленный на лучшее для рода, тогда как человек полагает, что он ищет лишь собственного высшего наслаждения. Здесь перед нами в самом деле поучительные данные о внутренней сущности всякого инстинкта, который почти всегда, как и в данном случае, заставляет человека действовать на благо рода. Ведь очевидно, что заботливость, с которой насекомое ищет определенный цветок, плод, навоз, мясо или, как это делают ихневмоны, личинку другого насекомого, чтобы только туда положить свои яйца, и не останавливается ради этой цели ни перед какими усилиями, ни даже перед опасностью, аналогична той, с которой мужчина тщательно выбирает для удовлетворения половой потребности женщину определенного, соответствующего его индивидуальности типа, и столь пылко стремится к ней, что часто для достижения этой цели жертвует, вопреки доводам разума, всем счастьем своей жизни, вступая в нелепый брак или в любовную связь, которые влекут за собой потерю имущества, чести и жизни, решаясь даже на преступление, на прелюбодеяние или изнаси- лование; и все это только для того, чтобы по суверенной воле природы везде наиболее целесообразно служить роду, пусть даже за счет индивида. Инстинкт повсюду представляется деятельностью, следующей понятию цели, и все-таки совершенно без него. Природа насаждает инстинкт там, где действующий индивид оказывается неспособным понять эту цель или не хочет стремиться к ней; поэтому инстинкт, как правило, дан только животным, причем преимущественно низшим, в наименьшей степени одаренным рассудком; у человека же он действует лишь в рассмотренном здесь случае: человек, правда, мог бы понять цель, к которой инстинкт его направляет, но, вероятно, не стал бы преследовать ее с необходимым рвением, тем более за счет своего индивидуального блага. Следовательно, здесь, как и во всяком проявлении инстинкта, истина принимает образ иллюзии, чтобы воздействовать на волю. Иллюзия сладострастия внушает мужчине, что в объятиях женщины, красота которой соответствует его вкусу, он испытает большее наслаждение, чем в объятиях любой другой; если же иллюзия направляет его желание только на одну-единственную женщину, она убеждает его в том, что обладание ею даст ему ни с чем не сравнимое счастье. Таким образом, полагая, что он прилагает усилия и приносит жертвы ради своего наслаждения, он действует только ради сохранения правильного типа рода или для того, чтобы могла быть создана совершенно определенная индивидуальность, которая может произойти только от этих родителей. Настолько полно проявляется здесь характер инстинкта, следовательно, действия как бы следующего понятию цели и все-таки без него, что объятый этой иллюзией человек часто даже чувствует отвращение к цели, которая только и ведет его, старается избежать ее, т.е. рождения ребенка, что является обычным почти во всех внебрачных любовных связях. Соответственно изложенному здесь, после достигнутого наконец наслаждения каждый влюбленный ощущает какое-то странное разочарование, удивляясь тому, что столь страстно желаемое дало ему не больше, чем любая другая половая связь. Это желание относится ко всем его остальным желаниям, как род относится к индивиду, следовательно, как бесконечное к конечному. Удовлетворение же идет на благо только роду и поэтому не попадает в сознание индивида, который здесь, одухотворенный волей рода, с полным самоотвержением служил совсем не своей цели. Поэтому каждый влюбленный, после свершения великого деяния ощущает себя обманутым, — исчезла иллюзия, посредством которой индивид оказался обманутым родом. Поэтому Платон очень метко говорит: voluptas omnium maxime vaniloqua (Phileb. 45)100.

Все это бросает в свою очередь свет на инстинкты и творческие влечения животных. Без сомнения, и животные находятся во власти своего рода иллюзии, которая сулит им наслаждение, когда они так ревностно и самоотверженно трудятся на благо рода: птица вьет гнездо, насекомое ищет единственно подходящее место для яичек или даже охотится за добычей, которую оно само не станет есть, но положит в качестве корма рядом с яичками для будущих личинок, пчела, оса, муравей возводят свои искусные постройки и ведут свое столь сложное хозяйство. Нет сомнения в том, что все они совершают это под действием иллюзии, которая скрывает служение роду под маской эгоистической цели. Таков, вероятно, единственный путь для понимания внутреннего или субъективного, процесса, который лежит в основе проявлений инстинкта. Внешне же, или объективно, мы обнаруживаем у животных с сильно развитым инстинктом, в частности у насекомых, преобладание ганглиозной или субъективной нервной системы над объективной или церебральной, из чего можно заключить, что они действуют, руководствуясь не объективным правильным восприятием, а субъективными, возбуждающими определенные желания представлениями, которые возникают вследствие воздействия ганглиозной системы на мозг, другими словами, что они действуют под влиянием известной иллюзии — и это физиологическая сторона инстинкта. Упомяну также для пояснения сказанного о другом, хотя и менее ярком примере действия инстинкта в человеке, о капризном аппетите беременных женщин; он возникает, по-видимому, вследствие того, что питание эмбриона иногда требует особой или определенной модификации притекающей к нему крови; при этом пища, которая способна произвести такую модификацию, представляется беременной женщине как предмет страстного желания, следовательно и здесь возникает иллюзия. Таким образом, у женщины одним проявлением инстинкта больше, чем у мужчины, в связи с чем и ее ганглиозная система значительно более развита. Большим преобладанием мозга у человека объясняется, что его инстинкт слабее, чем инстинкт животных и что даже эти слабые проявления инстинкта легко могут пойти по неправильному пути. Так, чувство красоты, инстинктивно направляющее выбор для удовлетворения половой потребности, ведет по неправильному пути, если оно вырождается в склонность к педерастии; аналогию этому можно видеть в том, что навозная муха (musca vomitoria) вместо того чтобы, следуя своему инстинкту, класть свои яйца в гниющее мясо, кладет их в цветок arum dracunculus101, обманутая трупным запахом этого растения.

То, что в основе половой любви всегда лежит инстинкт, направленный только на будущий индивид, обретает полную достоверность при более детальном его анализе, который здесь необходимо произвести. Прежде всего следует заметить, что мужчина по своей природе склонен к непостоянству в любви, женщина — к постоянству. Любовь мужчины заметно слабеет, как только она достигает удовлетворения; едва ли не каждая женщина привлекает его больше, чем та, которой он уже обладает: он жаждет перемены. Напротив, любовь женщины с этого момента возрастает. Это — следствие целей природы, направленных на сохранение и поэтому увеличение числа индивидов рода. Мужчина может с легкостью произвести на свет больше ста детей в год, если к его услугам будет столько же женщин; женщина, напротив, сколько бы мужчин она ни знала, может произвести на свет только одного ребенка в год (если оставить в стороне рождения двойни). Поэтому он всегда ищет близости с другими женщинами, она, напротив, привязывается к одному; природа заставляет ее инстинктивно и не размышляя стремиться сохранить кормильца и защитника будущих детей. Поэтому супружеская верность для мужчины искусственна, для женщины — естественна, и нарушение супружеской верности женщиной как объективно по своим последствиям, так и субъективно по своей противоестественности гораздо более непростительно, чем нарушение супружеской верности мужчиной.

Однако чтобы быть убедительным и получить полную уверенность в том, что стремление к другому полу, сколь объективным оно нам ни представляется, в действительности не что иное, как замаскированный инстинкт, т.е. чувство рода, которое направлено на то, чтобы сохранить свой тип, нам надлежит подробнее остановиться на отдельных сторонах этого стремления и на его специфических свойствах, сколь ни странным может показаться внимание к ним в философской работе. Эти стороны делятся на относящиеся только к типу рода, т.е. к красоте, на относящиеся к психическим свойствам и, наконец, на чисто относительные, возникающие из необходимости корректировать или нейтрализовать односторонности или аномалии обоих индивидов. Рассмотрим каждую из этих групп в отдельности.

Прежде всего наш выбор и нашу склонность определяет возраст. В целом мы допускаем, что возможный возраст для рождения ребенка — период от начала менструации до ее прекращения, однако отдаем предпочтение периоду от восемнадцати до двадцати восьми лет. За пределами этих лет женщина не может нас привлекать, а старая женщина, у которой нет больше менструации, вызывает наше отвращение. Молодость и без красоты все еще привлекательна; красота без молодости привлекательности лишена. Очевидно при этом нами руководит неосознанная возможность зачатия вообще; поэтому индивид теряет свою привлекательность для другого пола по мере того как он отдаляется от периода, наиболее пригодного для производительности или зачатия. Второй момент — это здоровье; острые заболевания служат лишь временным препятствием, хронические же, а тем более истощение, отталкивают, — ведь они переходят на ребенка. Третий момент — сложение, так как оно служит основой родового типа. Помимо старости и болезни ничто не отталкивает так, как искривленная фигура; даже самое прекрасное лицо не может заставить нас забыть о некрасивой фигуре, наоборот, мы безусловно предпочтем даже самую некрасивую, но хорошо сложенную женщину. Нас сильнее всего отталкивает непропорциональность фигуры, например, укороченная, кривобокая, коротконогая фигура и т.п., также и хромота, если она не следствие случайности. Напротив, исключительно стройный стан может возместить все недостатки: он очаровывает нас.

Сюда же относится и то внимание, которое уделяется маленьким ногам: это основано на том, что они служат существенным признаком рода, ибо ни у одного животного tarsos и metatarsos102, взятые вместе, не могут быть так малы, как нога человека, что связано с прямой походкой: человек — существо прямостоящее. Поэтому у Иисуса сына Сирахова и сказано (26. 23 по улучшенному переводу Крауза): "Стройная женщина с красивыми ногами подобна золотой колонне на серебряной опоре"10*. Важны также зубы, ибо они играют существенную роль в питании и обычно передаются по наследству. Четвертый момент — известная полнота тела, следовательно, преобладание вегетативной функции, пластичности; она обещает обильное питание плода; поэтому большая худоба отталкивает нас. Полная женская грудь необычайно привлекательна для мужчины, так как она, находясь в непосредственной связи с детородными фукциями женщины, обещает новорожденному обильное питание. Но чрезмерно полные женщины вызывают в нас отвращение; объясняется это тем, что это свойство указывает на атрофию матки, следовательно, на бесплодие, что известно не рассудку, а инстинкту. Лишь в последнюю очередь принимается во внимание красота лица; и здесь в первую очередь важен костяк, поэтому мы прежде всего обращаем внимание на красивый нос, короткий вздернутый нос портит все. Счастье бесчисленных девушек зависит от небольшого изгиба носа вверх или вниз, и это справедливо, ибо речь идет о типе рода. Маленький рот, образованный маленькими челюстями, очень существенен в качестве специфической черты человеческого лица в отличие от морды животных. Уходящий назад, как бы срезанный подбородок, особенно отвратителен, так как mentum prominulum104 — признак, характеризующий исключительно человеческий род. И наконец, важны красивые глаза и лоб: лоб связан с психическими свойствами, в частности с интеллектуальными, унаследованными от матери.

Неосознанные побуждения, которым следуют в своей склонности женщины, мы, естественно, не можем привести с такой же точностью. В целом, однако, можно утверждать следующее. Женщины отдают предпочтение мужчинам в возрасте 30—35 лет, даже перед юношами, несмотря на то, что в юношеские годы красота человека достигает своего расцвета. Причина заключается в том, что в них говорит не вкус, а инстинкт, которому известно, что в этом возрасте производительная сила достигает своей кульминации. Женщины обращают мало внимания на красоту, особенно на красоту лица: дарование ее ребенку они как бы всецело берут на себя. Их привлекает главным образом сила и связанная с ней храбрость мужчины; это обещает им рождение сильных детей, а также смелого их защитника. Каждый физический недостаток мужчины, каждое отклонение от типа женщина может устранить в ребенке тем, что она либо в том же отношении безукоризненна, либо обладает противоположными отклонениями. Исключения из этого составляют только те свойства мужчины, которые присущи его полу и которые поэтому мать не может передать ребенку. К ним относятся костное строение мужчины, широкие плечи, узкие бедра, прямые ноги, мы* шечная сила, мужество, борода и т.п. Этим объясняется, что женщины часто любят некрасивых мужчин, но не мужчин, не обладающих качествами мужчины, так как они не могут нейтрализовать их недостатки.

Второй вид мотивов, лежащих в основе половой любви, — те, которые относятся к психическим свойствам. Здесь мы видим, что женщину всегда привлекают в мужчине хорошие стороны его сердца или характера, т.е. те, которые наследуются от отца. Это прежде всего сила воли, решительность и смелость, пожалуй, также правдивость и сердечная доброта. Интеллектуальные же преимущества не имеют над ней непосредственной инстинктивно ощущаемой власти, именно потому, что они наследуются не от отца. Умственная ограниченность не препятствует успеху у женщин; такое действие могут оказать скорее выдающиеся духовные способности или даже гениальность как своего рода отклонение от нормального уровня. Поэтому женщины часто предпочитают некрасивого, глупого и грубого человека человеку образованному, тонкому и любезному. Браки по любви часто заключаются между совершенно различными в духовном отношении людьми: например, он — грубый, сильный и ограниченный, она — нежная, чуткая, тонко мыслящая, образованная, эстетически восприимчивая и т.д., или он — гениален и образован, она — дуреха:

Sic visum Veneri; cui placet impares

Formas atque animos subjuga аёпеа

Saevo mittere cum joco^5

Причина в том, что здесь действуют не интеллектуальные, а совсем другие соображения, а именно инстинкт. Брак заключается не для ведения глубокомысленных разговоров, а для рождения детей: это — союз сердец, а не умов. Если женщина утверждает, что ее пленил ум мужчины, это нелепая и смешная выдумка или проявление эксцентричности в выродившемся существе. Напротив, мужчины руководствуются в своей инстинктивной любви не свойствами характера женщины; поэтому столько Сократов нашли своих Ксантипп, например, Шекспир, Альбрехт Дюрер, Байрон и т.д. Интеллектуальные свойства, правда, оказывают влияние на выбор, поскольку они наследуются от матери, но преобладает влияние физической красоты, которая как более существенная действует более непосредственно. Часто случается, что матери, чувствуя или зная по собственному опыту, какое влияние оказывает на мужчину духовное развитие девушки, обучают своих дочерей изящным искусствам, языкам и т.п., чтобы придать им привлекательность в глазах мужчины; при этом они пытаются помочь интеллекту искусственными средствами, так же, как в ряде случаев пытаются сделать более привлекательными бедра и грудь девушки. Надо иметь при этом в виду, что речь здесь все время идет о совершенно непосредственном инстинктивном влечении, которое только и ведет затем к настоящей влюбленности. То, что разумная и образованная женщина ценит в мужчине ум и одаренность, что мужчина, руководствуясь разумными соображениями, проверяет и принимает во внимание характер своей невесты, не имеет ко всему сказанному здесь никакого отношения: это лежит в основе разумного выбора при заключении брака, а не в основе страстной любви, которая служит нам темой.

До сих пор я принимал во внимание лишь абсолютные мотивы, т.е. такие, которые важны для каждого; теперь же я перехожу к мотивам относительным; они индивидуальны, так как направлены на то, чтобы исправить существующий уже с изъянами родовой тип, устранить отклонения от него в личности того, кто производит выбор, и таким образом восстановить чистое выражение родового типа. В этих случаях каждый чувствует любовь к тому, чего лишен сам. Исходящий из индивидуальных свойств и обращающийся к индивидуальным свойствам, такой основанный на относительных мотивах выбор гораздо более определенен, решителен и исключителен, чем тот, который исходит из абсолютных мотивов; именно поэтому действительно страстная любовь возникает, как правило, из этих относительных мотивов, и только обычная, поверхностная склонность — из абсолютных. Этим объясняется, что большую страсть внушает совсем не правильная, совершенная красота. Для возникновения такого действительно страстного влечения необходимо нечто такое, что может быть выражено лишь посредством химической метафоры: мужчина и женщина должны нейтрализовать друг друга, как нейтрализуются кислота и щелочь, образуя среднюю соль. Необходимые для этого существенные условия таковы: во- первых, пол всегда односторонен. Эта односторонность выражена в одном индивиде более сильно и в более высокой степени, чем в другом; поэтому она может быть в каждом индивиде дополнена и нейтрализована в большей степени одним индивидом другого пола, чем другим; ибо он нуждается в односторонности, индивидуально противоположной его собственной, чтобы восполнить тип человечества в новом индивиде, который должен быть создан и к свойствам которого здесь все сводится. Физиологам известно, что свойства мужчины и женщины допускают множество степеней, мужчина может опуститься до отвратительного гинандра и гипоспадея, а женщина возвыситься до прелестной андро- гины106: в обоих случаях это может дойти до полного гермафродитизма; на этой ступени стоят те, кто занимает середину между обоими полами, не могут быть отнесены ни к тому, ни к другому и, следовательно, неспособны к деторождению. Для взаимной нейтрализации двух индивидуальностей, о которой здесь идет речь, таким образом, необходимо, чтобы определенная степень его мужских свойств соответствовала определенной степени ее женских свойств, и обе односторонности снимали друг друга. Поэтому мужчина с самыми ярко выраженными мужскими свойствами будет искать женщину с самыми ярко выраженными

18 А. Шопенгауэр, т.И женскими свойствами и vice versa107, и так же каждый индивид — наиболее соответствующий ему по степени половой определенности. Оба инстинктивно чувствуют, насколько их союз удовлетворяет требуемому отношению, и это, наряду с другими относительными мотивами, лежит в основе высокой степени влюбленности. Поэтому в то время как влюбленные патетически разглагольствуют о гармонии их душ, в действительности в большинстве случаев суть дела в выявленном здесь соответствии ради создаваемого существа и его совершенства; и это, что очевидно, значительно важнее, чем гармония душ, которая вскоре после свадьбы превращается в вопиющую дисгармонию. К этому присоединяются дальнейшие относительные мотивы, основанные на том, что каждый человек стремится устранить с помощью другого свои слабости, недостатки и отклонения от родового типа, чтобы они не продолжали жить в ребенке, который будет рожден, или не превратились бы в нем в полную аномалию. Чем слабее мужчина, тем более вероятно, что он будет искать сильную женщину, так же поступит и женщина. Поскольку же слабая мышечная сила свойственна женщине от природы, то, как правило, женщины отдают предпочтение более сильным мужчинам. Важную роль играет, далее, рост. Невысокие мужчины проявляют решительную склонность к крупным женщинам и vice versa; причем это пристрастие мужчины маленького роста к крупным женщинам скажется особенно сильно, если его отец был высок и он сам оказался малорослым только из-за влияния матери; это объясняется тем, что он унаследовал от отца сосудистую систему и энергию, способные снабжать кровью большое тело; если же его отец и дед были маленького роста, то упомянутая склонность будет не так сильна. Отсутствие у крупных женщин влечения к крупным мужчинам основано на намерении природы не создавать слишком крупную породу, если она при силах, которые будучи даны этой женщиной, окажется слишком слабой, чтобы быть долговечной. Если такая женщина все- таки вступит в брак с крупным мужчиной для большей представительности в обществе, то за эту глупость, как правило, расплачивается потомство. Большое значение имеет также цвет волос. Блондинки обычно предпочитают брюнетов или шатенов, но лишь редко брюнеты или шатены — блондинок. Объясняется это тем, чтб светлые волосы и голубые глаза — игра природы, ненормальность, нечто вроде белых мышей или, по крайней мере, белых лошадей. Они не появляются ни в одной части света, кроме Европы, их нет даже вблизи полюсов и пришли они, по-видимому, из Скандинавии. Попутно выскажу свое мнение, что белый цвет кожи вообще не естественен для людей, от природы их кожа черная или смуглая, как у наших родоначальников индийцев, следовательно, ни один белый человек не вышел из недр природы и белой расы вообще не существует, сколько бы о ней ни говорили; каждый белый человек — просто поблекший человек. Оттесненный на чуждый ему север, где он существует, как экзотическое растение и так же, как оно, нуждается зимой в теплице, человек стал за тысячелетия белым. На примере цыган, индийского племени, переселившегося в Европу лишь около четырех столетий тому назад, можно видеть как происходил переход от цвета кожи индийцев к нашему . Поэтому в половой любви природа стремится к темным волосам и темным глазам, возвращаясь к исконному типу; белая же кожа стала нашей второй природой, правда, не настолько, чтобы темная кожа индийцев нас отталкивала. Наконец, каждый ищет корректив к своим недостаткам и отклонениям и в отдельных чертах лица и свойствах тела, и тем решительнее, чем они важнее. Поэтому курносые испытывают несказанную склонность к носам с горбинкой, к лицам, похожим на попугаев; то же относится ко всем чертам лица. Люди необычно стройного, вытянутого строения тела и членов могут считать красивым даже очень приземистого и небольшого человека. Аналогично воспринимаются особенности темперамента: каждый человек отдаст предпочтение темпераменту, противоположному своему, но лишь в той степени, в какой его темперамент вполне определенен. Тот, кто сам в каком-нибудь отношении совершенен, не станет, правда, искать и любить того, кто именно в этом отношении несовершенен, но легче примирится с этим, чем другие, ибо уверен, что сможет устранить подобное несовершенство в своих детях. Так, например, человека с очень белой кожей не оттолкнет желтоватый цвет лица другого индивида, а тот, чья кожа желтовата, сочтет ослепительную белизну другого божественно прекрасной. Редкий случай, когда мужчина влюбляется в явно некрасивую женщину, возможен, когда при упомянутой выше полной гармонии в степени выраженности пола все аномалии обоих индивидов прямо противоположны, следовательно, недостатки женщины служат коррективом недостаткам мужчины. В этих случаях влюбленность достигает высокой степени.

Глубокая серьезность, с которой мы испытующе вглядываемся в каждую часть тела женщины, и она в свою очередь поступает так же по отношению к мужчине, критическая скрупулезность, с которой мы разглядываем начинающую нам нравиться женщину, наше упорство в выборе, напряженное внимание, с которым жених следит за невестой, его осторожность, чтобы ни в чем не оказаться обманутым, и громадное значение, которое он придает всякой чрезмерности или недостаточности в ее облике, — все это вполне соответствует важности цели. Ибо ребенок, который родится от этих людей, будет всю жизнь обладать недостатком матери. Если она лишь несколько кривобока, то ребенок легко может оказаться горбатым, и так во всем. Конечно, все это не сознается; каждый считает, что он совершает этот трудный выбор, думая только о предстоящем наслаждении (которое в сущности может здесь вообще не иметь значения); но он совершает именно такой выбор, который, имея в виду его собственные физические данные, соот- ветствует интересам рода; необходимость сохранить его тип по возможности чистым и составляет здесь тайную задачу. Индивид, не зная этого, действует по велению некоего высшего рода; отсюда и важность, которую он придает тому, что ему как таковому могло, даже должно было быть безразлично. В той глубокой бессознательной серьезности, с которой два молодых человека различного пола разглядывают друг друга при первой встрече, заключено нечто совершенно своеобразное, оно проявляется в пытливых и проникновенных взглядах, которые они бросают друг на друга, в тщательном осмотре, которому подвергаются взаимно их черты и свойства. Это изучение и испытание представляет собой медитацию гения рода о возможном создании ими индивида и о комбинации его свойств. От результата этой медитации зависит, насколько они понравятся друг другу и сколь велико их влечение друг к другу. Оно может, достигнув уже значительной степени, внезапно исчезнуть из-за того, что открылось что-либо не замеченное раньше. Так размышляет о грядущем поколении гений рода во всех людях, способных производить потомство. Создание его и есть то великое дело, которым, беспрестанно действуя, рассчитывая и размышляя, занят Купидон. По сравнению с важностью этого великого дела, касающегося рода и всех грядущих поколений, дела индивидов во всей их эфемерной совокупности ничтожны: поэтому Купидон всегда готов, не задумываясь, принести их в жертву. Ибо он относится к ним как бессмертный к смертным, а его интересы к их интересам — как бесконечные к конечным. Следовательно, в сознании того, что он вершит дела более высокого рода, чем те, которые касаются только блага или горя индивидов, он занимается ими с возвышенной невозмутимостью даже в огне войны, в суете деловой жизни, среди ужасов чумы, проникая даже в уединенные монастыри.

Выше мы видели, что интенсивность влюбленности возрастает с ее индивидуализацией; мы показали, что физические свойства двух индивидов могут быть таковы, что для возможного создания родового типа один служит совершенно особым и полным дополнением другого, который поэтому желает только его. В этом случае возникает сильная страсть, которая именно потому, что она направлена на единственный объект и только на него, т.е. действует как бы по особому заданию рода, сразу же принимает более благородный и возвышенный характер. По противоположной причине просто половое влечение, которое направлено на всех без индивидуализации и стремится лишь к количественному сохранению рода, не уделяя внимания качеству, низко. Индивидуализация, а с ней и интенсивность влюбленности может достигнуть такой степени, что без ее удовлетворения все блага мира, даже сама жизнь, теряют всякую ценность. Тогда она превращается в желание, которое достигает ни с чем не сравнимой силы, ради которого человек готов на все жертвы и которое в том случае,.если в его осуществлении безусловно отказано, может привести к безумию или самоубийству. В основе такой невероятно сильной страсти должны лежать и другие бессознательные мотивы помимо названных выше, хотя и не столь очевидные. Мы должны допустить, что здесь находятся в каком-то особом соответствии не только физические свойства, но и воля мужчины и интеллект женщины, вследствие чего только они могут создать определенный индивид, существование которого входит в намерения гения рода по соображениям, относящимся к сущности вещей в себе и поэтому нам недоступным. Или, говоря более определенно: воля к жизни требует здесь объективации в совершенно определенном индивиде, который может родиться только от этого отца и этсй матери. Это метафизическое желание воли в себе имеет в царстве существ лишь одну сферу действия — сердца будущих родителей, которые поэтому и охвачены этим порывом и полагают, что только для самих себя желают того, что в данный момент направлено на чисто метафизическую, т.е. находящуюся вне ряда действительно имеющихся вещей целт». Следовательно, то, что в явлении представляется как высокая, пренебрегающая всем остальным страсть будущих родителей друг к другу, на самом деле — ни с чем не сравнимая иллюзия, заставляющая влюбленного жертвовать всеми благами мира за обладание той женщиной, которая в сущности не даст ему больше, чем любая другая, в действительности есть проистекающее из первоисточника всех существ стремление к бытию будущего индивида, который лишь здесь становится возможным. Что все дело только в этом, явствует из того, что и эта высокая страсть теряет свою силу в наслаждении, как и всякая другая, — к большому удивлению влюбленных. Она исчезает и в том случае, если вследствие бесплодности женщины (которая, по Гуфеланду, может возникнуть в результате 19 случайных физических недостатков) не может быть осуществлена подлинная метафизическая цель; так же, как это ежедневно происходит, когда растаптываются миллионы зародышей, в которых ведь стремится к бытию то же метафизическое жизненное начало; единственным утешением может служить, что перед волей к жизни открыта бесконечность пространства, времени, материи, а следовательно, и неисчерпаемая возможность возвращения к бытию.

По-видимому, Теофраст Парацельс, который не занимался этой темой и которому был чужд весь ход моих мыслей, все-таки пришел, хотя и мимолетно, к изложенному здесь воззрению, поскольку он в совершенно другом контексте написал в своей неопределенной манере следующее странное замечание: "Hi sunt, quos Deus copulavit, ut earn, quae fuit Uriae et David; quamvis ex diametro (sic enim sibi humana mens persuadebat) cum justo et legitimo matrimonio pugnaret hoc. — sed propter Salomonem, qui aliunde nasci non potuit, nisi ex Bathsebea, conjuncto David semine, quamvis meretrice, conjunxit eos Deuj" (De vita longa, 1,5)108.

Тоска любви, i|i?po<;, которую беспрестанно воспевали в бесчисленных словах и все-таки не исчерпали поэты всех времен, не найдя ей даже должного выражения, эта тоска, которая соединяет с обладанием опре- деленной женщиной представление о бесконечном блаженстве, а с мыслью о его недостижимости — несказанное страдание, — эта тоска и это страдание не могут проистекать из потребностей эфемерного индивида; они — вздох духа рода, который видит здесь незаменимое средство для достижения своей цели или опасность утратить его, и поэтому глубоко вздыхает. Только он обладает бесконечной жизнью и поэтому способен испытывать бесконечные желания, бесконечное их удовлетворение и бесконечные страдания. Они замкнуты в тесной груди смертного; что же удивительного, если она готова разорваться и не может найти выражения для переполняющего ее предчувствия бесконечного блаженства или бесконечного страдания. Это и дает материал для всей высокой эротической поэзии, возвышающейся до трансцендентных, выходящих за пределы всего земного метафор. Это — тема Петрарки, материал для создания таких литературных героев, как Сен-Прё, Вертер и Джакопо Ортизи, которых иначе нельзя ни понять, ни объяснить. Ибо на каких-либо духовных, вообще объективных, реальных преимуществах любимой такая несоизмеримая оценка ее достоинств основана быть не может, хотя бы потому, что влюбленный часто вообще недостаточно ее знает, как, например, Петрарка Лауру. Только дух рода способен одним взглядом оценить, какое значение данная женщина имеет для него, для его целей. И большие страсти действительно возникают, как правило, с первого взгляда:

Who ever lov'd, that lov'd not at first sight?

Shakespeare. As you like it, III, 5109.

Любопытно в этой связи одно место в знаменитом уже 250 лет романе Маттео Алемана "Гусман де Альфараче": "No es necessario, para que uno ame, que pase distancia de tiempo, que siga discurso, ni haga eleccion, sino que con aquella primera у sola vista, concurran juntamente cierta correspondencia б consonancia, 6 lo que acd solemos vulgarmente decir, una confrontation de san- gre, a que por particular influxo suelen mover las estrellas". (Для того чтобы полюбить, не нужно долгое время, не нужно раздумывать и делать выбор; достаточно, чтобы при первом единственном взгляде возникло известное взаимное соответствие и согласие, то, что мы в обычной жизни называем симпатией крови и что обычно возникает при особом влиянии созвездий). P. II, L. Ill, cap. 5. Поэтому и утрата любимой вследствие появления соперника или ее смерти приносит страстно любящему такое страдание, которое превосходит любое другое, именно потому, что оно носит трансцендентный характер, поражая его не только как индивида, а в его essentia aetema, в жизни рода, особую волю и поручение которого он здесь выполнял. Поэтому ревность так мучительна и яростна и отречение от любимой — величайшая из жертв. Герой стыдится всех жалоб, только не жалоб любви, так как в них плачет не он, а род. В "Великой Зиновии" Кальдерона есть во втором

акте сцена между Зиновией и Децием, где тот говорит:

Cielos, luego tu me quieres?

Perdiera cien mil victorias,

Volvi?rame, etc.

(О небо! Ты любишь меня?! За это я отдал бы сто тысяч побед, ушел бы с поля брани и т.д.)

Здесь честь, превосходившая дО сих пор все интересы, сейчас же отступает, как только вопрос идет о половой любви, т.е. об интересе рода, преимущество которого бесспорно, ибо он преобладает над всеми другими интересами индивидов, какими бы важными они ни были. Только перед интересом рода отступают поэтому честь, долг и верность, противостоявшие ранее всем другим искушениям, даже угрозе смерти. В частной жизни мы также обнаруживаем, что нигде совестливость' не встречается так редко, как в этой сфере; даже в остальном честные и добропорядочные люди поступаются ею и, не задумываясь, нарушают супружескую верность, когда ими овладевает страстная любовь, т.е. предъявляет свои требования интерес рода. Создается даже впечатление, будто они находят в этом более высокое оправдание, нежели то, которое могли бы им дать интересы индивидов, — именно потому, что они действуют в интересах рода. Интересно в этой связи высказывание Шамфора: "Quand un homme et une femme ontl'un pour Г autre une passion violente, il me semble toujours que, quelque soient les obstacles qui les separent, un man, des parens ets., les deux amans sont Tun к l'autre, de par la Nature, qu'ils s'appartiennent de droit divin, malgr? les lois et les conventions humaines"110. Тому, кто возмутился бы этим, следовало бы напомнить о поразительном снисхождении, с которым Спаситель отнесся в Евангелии к грешнице, предполагая, что эту вину разделяют с ней все присутствующие111. С этой точки зрения, большая часть "Декамерона" являет собой просто насмешку и глумление гения рода над попираемыми им интересами индивидов. С такой же легкостью устраняются гением рода все сословные различия и другие подобные препятствия, если они противостоят соединению страстно влюбленных; преследуя свои связанные с бесконечными поколениями цели, он как плевелы сдувает такие установления и соображения людей. По той же глубоко лежащей причине там, где речь идет о цели, к которой стремится страстная любовь, каждый легко идет на преодоление опасности и даже робкий человек становится отважным. В пьесах и романах мы также с участием и радостью следим за борьбой молодых людей за свою любовь, т.е. за интересы рода, за их победой над стариками, которые думают только о благе индивидов. Ибо стремление влюбленных представляется нам настолько важнее, возвышеннее и поэтому справедливее, чем любое противостоящее ему, насколько род значительнее индивида. Поэтому основной темой едва ли не всех комедий служит появление гения рода с его целями, которые противостоят личному интересу выступающих в пьесе индивидов и грозят разрушить их счастье. Как правило, это ему удается и, соответствуя поэтической справедливости, дает зрителю удовлетворение, ибо он чувствует, что цели рода значительно превосходят по своему значению цели индивидов. Поэтому он, вполне утешенный, покидает в конце пьесы увенчанных победой влюбленных, разделяя с ними иллюзию, будто они создали свое счастье, тогда как они в действительности принесли его в жертву роду вопреки воле заботливых стариков. В некоторых необычных комедиях делалась попытка представить все наоборот и построить счастье влюбленных за счет целей рода; однако в этих случаях зритель ощущает скорбь, которую испытывает гений рода и не утешается полученными таким образом преимуществами индивидов. В качестве примеров мне припоминаются две хорошо известные маленькие пьесы: "La reine de 16 ans" и "Le manage de raison"112. В большинстве трагедий с любовной интригой пренебрежение целями рода большей частью влечет за собой гибель влюбленных, которые служили ему орудием, — например, в "Ромео и Джульетте", "Танкреде", "Дон Карлосе", "Валленштейне", "Мессинской невесте" и т.п.

Влюбленность человека часто ведет к комическим, а иногда и к трагическим феноменам; то и другое потому, что, попав во власть духа рода, он подчиняется ему и не принадлежит больше самому себе; тем самым его поступки становятся несоответствующими индивиду. То, что при высшей степени влюбленности мысли индивида обретают столь поэтический и возвышенный характер, даже трансцендентную и выходящую за пределы физического мира направленность, вследствие чего он как будто совершенно теряет из виду свою вполне физическую цель, объясняется в сущности тем, что теперь он вдохновлен гением рода, чьи цели значительно важнее всего касающегося индивидов; и это необходимо для того, чтобы по особому поручению гения рода основать, исполняя его особое поручение, неопределенное по продолжительности своего существования потомство с этими индивидуально и точно определенными свойствами, которые оно может получить только от него, как отца и от его возлюбленной как матери; это потомство как таковое никогда бы не достигло вне этих условий бытия, между тем как объективация воли к жизни настойчиво его требует. Чувство влюбленного, что он участвует в делах такой трансцендентной важности, настолько возвышает его над всем земным, даже над самим собой, придавая его физическим желаниям такую выходящую за пределы физического окраску, что любовь становится поэтическим эпизодом в жизни самого прозаического человека; в последнем случае, правда, все это принимает несколько комический характер. Поручение объективирующейся в роде воли представляется сознанию влюбленного под маской предвосхищения безграничного блаженства, которое ждет его в соединении с данной женщиной. При высшей степени влюбленности эта химера обретает такое сияние, что вне ее жизнь теряет всякую привлекательность и становится настолько безрадостной, пустой и неприемлемой, что отвращение к ней оказывается даже сильнее страха смерти, и человек подчас добровольно обрывает свою жизнь. Воля его попала в водоворот воли рода, другими словами, воля рода получает такое преобладание над индивидуальной волей, что при невозможности действовать в первом качестве она презрительно отвергает возможность действовать в качестве второй. Индивид представляет собой слишком хрупкий сосуд и не может выдержать бесконечную тоску воли рода, сосредоточенную на определенном объекте. Поэтому в таком случае исходом становится самоубийство, иногда самоубийство обоих влюбленных, разве что природа прибегает как к средству спасения к безумию, которое обволакивает своим покровом сознание безнадежного состояния. Не проходит ни одного года без того, чтобы несколько случаев такого рода не подтвердили реальность того, что здесь сказано.

Но к трагическому исходу ведет не только неудовлетворенная страсть, и удовлетворенная страсть чаще ведет к несчастью, чем к счастью, Ибо ее требования часто настолько противоречат личному благополучию влюбленного, что уничтожают это благополучие, поскольку они несовместимы с остальными сторонами его существования и нарушают весь построенный на них распорядок его жизни. Любовь вступает в противоречие отнюдь не только с внешними условиями, но и с собственной индивидуальностью, так как обращается на тех, кто вне половых отношений возбуждали бы у него неприязнь, презрение, даже отвращение. Однако воля рода настолько сильнее воли индивида, что заставляет его закрывать глаза на все эти противные ему свойства; он ничего не замечает, ничего не сознает и навек соединяется с предметом своей любви: так ослепляет его эта иллюзия, которая, как только воля рода удовлетворена, исчезает, оставляя ненавистную спутницу жизни. Только этим и можно объяснить, что умные, даже выдающиеся мужчины соединяют свою жизнь с какими-то драконами и дьяволицами, и мы не можем понять, как они могли совершить подобный выбор. Поэтому Амур и изображался в древности слепым. Влюбленный может даже ясно видеть и с горечью ощущать, какую несчастную жизнь сулят ему невыносимые недостатки темперамента и характера его невесты, и все-таки не отступиться:

I ask not, I саге not,

If guilt's in thy heart;

I khow that I love thee,

Whatever thou art113.

Ведь в сущности он действует не в своих интересах, а в интересах некоего третьего, который еще только должен возникнуть, — хотя и подвластен иллюзии, что действует в своих интересах. Но именно это действие не в своих интересах, которое и ставит на все печать величия, придает страстной любви оттенок возвышенности и превращает ее в достойный предмет поэзии. Половая любовь совмещается даже с сильной ненавистью к своему предмету, поэтому уже Платон сравнивал ее с любовью волков к овцам. Это происходит в тех случаях, когда страстно влюбленный, невзирая на все усилия и мольбы, никак не может добиться взаимности:

I love and hate her.

Shakespeare, Cymb., 111,5і ,4.

Возникшая в этом случае ненависть к возлюбленной может дойти до такой степени, что влюбленный убивает ее, а затем и себя. Несколько таких случаев происходят, как правило, ежегодно. Сообщения о них можно прочесть в газетах. Поэтому совершенно правильны слова Гёте:

Постылые исчадья преисподней!

Мне жаль, что нет ругательств попригодней!115

Если влюбленный называет холодность возлюбленной и ее тщеславное удовольствие от его страданий жестокостью, — это отнюдь не гипербола. Ибо он подвластен влечению, близкому инстинкту насекомого, который заставляет его вопреки всем доводам разума настойчиво преследовать свою цель, подчиняя ей все остальное: он не может отказаться от нее. Был не один Петрарка, таких людей, которые вынуждены были всю свою жизнь влачить за собой свою любовь, как оковы, как колоду на ноге, и изливать свои стоны в одиночестве лесов, было много, но только одному Петрарке был одновременно дан поэтический дар, так что о нем гласит прекрасный стих Гете:

Там, где немеет в муках человек,

Мне дал господь поведать, как я стражду1

В самом деле, гений рода постоянно ведет борьбу с гениями- хранителями индивидов, он их преследователь и враг, всегда готовый ради своих целей разрушить личное счастье людей; подчас даже благополучие целых народов приносилось в жертву его настроениям; пример такого рода предлагает нам Шекспир в "Генрихе VIм (часть 3, акт 3, сцены 2 и 3). Все это основано на том, что род, в котором находятся корни нашего существа, имеет на нас более непосредственное и раннее право, чем индивид, и поэтому интересы рода имеют преимущественное значение. Чувствуя это, древние олицетворяли гений рода в Купидоне, враждебном, несмотря на свой детский облик, жестоком и поэтому ославленном боге, капризном, деспотичном демоне, и все-таки властелине богов и людей:

Tu, deorum hominumque tyranne, Amor!117

Его атрибуты — убийственное оружие, слепота и крылья. Крылья указывают на его непостоянство; оно обыкновенно связано с разочарованием, которое следует за удовлетворением.

Поскольку страсть зиждется на иллюзии, представляющей то, что имеет значение только для рода, как величайшую ценность для индивида, постольку после достигнутой цели заблуждение должно исчезнуть. Дух рода, подчинивший себе индивида, вновь дает ему свободу. Отпущенный духом рода индивид возвращается к своей исконной ограниченности и бедности, с удивлением видя, что столь высокое, героическое и беспредельное стремление не дало ему большего наслаждения, чем любое удовлетворение полового влечения; сверх ожидания он не чувствует себя счастливее, чем прежде, и обнаруживает, что был обманут духом рода. Поэтому осчастливленный Тезей обычно покидает свою Ариадну. Если бы Петрарка удовлетворил свою страсть, смолкли бы его песни, как песнь птицы, с того момента, когда она положит яйца.

Замечу попутно, что как бы моя метафизика любви ни была неприемлема именно для того, кто опутан сетями этой страсти, тем не менее, если доводы разума вообще имеют здесь какую-либо силу, то открытая мной основная истина должна в большей степени, чем что- либо другое, способствовать преодолению этой страсти. Одйако, несомненно, изречение древнего автора комедий сохранит свою силу: "Quae res іп se neque consilium, neque modum habet ullum, earn consilio regere non potes"118.

Браки по любви заключаются в интересах рода, а не индивидов. Правда, влюбленные полагают, что они ищут своего счастья, однако действительная цель остается им неизвестной, ибо она заключается в рождении индивида, которого могут создать только они. Соединенные этой целью, они должны впредь по возможности уживаться друг с другом. Но очень часто люди, соединенные инстинктивной иллюзией, которая составляет сущность страстной любви, в остальном совершенно различны по свойствам своего характера. И это обнаруживается сразу, как только иллюзия исчезает, что неизбежно. Поэтому браки, заключенные по любви, как правило, несчастны, ибо посредством них забота о будущих поколениях осуществляется ценой настоящего. Quin se casa рог amores, ha de vivir con dolores (Кто вступает в брак по любви, будет жить в печали) — гласит испанская поговорка. Иначе обстоит дело с браками по расчету, большей частью заключаемых по указанию родителей. Действующие здесь соображения, какими бы они ни были, во всяком случае реальны и не могут просто исчезнуть. В этих браках заботятся о счастье данного поколения, но за счет будущего, причем это счастье также проблематично. Мужчина, который вступает в брак ради денег, а не ради удовлетворения своей склонности, живет больше в своей индивидуальности, чем в роде; это противоречит истинному порядку вещей, противоестественно и поэтому вызывает презрение. Девушка, которая, вопреки совету родителей отвергает богатого и нестарого человека, чтобы, пренебрегая всеми соображениями, связанными с расчетом, сделать выбор, следуя только своему инстинктивному влечению, приносит свое индивидуальное благополучие в жертву благополучию рода и поэтому встречает известное одобрение: она предпочла более важное и действовала так, как того требует природа (точнее, род); родители же советовали, исходя из индивидуального эгоизма. В силу всего этого создается впечатление, что при заключении брака приходится жертвовать либо интересами индивида, либо интересами рода. Большей частью дело обстоит именно так, ибо соединение соображений расчета и страстной любви — очень редкий случай. Физическое, моральное и интеллектуальное убожество большинства людей объясняется отчасти, вероятно, тем, что браки заключаются обычно не по непосредственному выбору и склонности, а исходя из различных внешних соображений и случайных обстоятельств. Если же наряду с расчетом в известной степени принимается в соображение и склонность, то в этом следует видеть как бы договоренность с гением рода. Счастливые браки, как известно, встречаются редко; ведь уже сама сущность брака такова, что главная его цель — не настоящее, а будущее поколение. В утешение нежным и любящим душам можно добавить, что иногда с чувством страстной любви соединяется чувство совсем иного типа, подлинная, основанная на совпадении убеждений дружба, которая обычно, впрочем, большей частью возникает только после того, как половая любовь в своем удовлетворении угасает. Такая дружба возникает большей частью благодаря тому, что дополняющие друг друга и соответствующие друг другу физические, моральные и интеллектуальные свойства обоих индивидов, на основании которых ради будущего создания зародилась любовь, дополняют друг друга как противоположные свойства темперамента и духовные особенности самих индивидов и ведут к гармонии душ.

Изложенная здесь метафизика любви находится в прямой связи со всей моей метафизикой, и свет, который она на нее проливает, можно резюмировать следующим образом.

Оказалось, что тщательный выбор для удовлетворения полового влечения, восходящий по бесчисленным ступеням до страстной любви, основан на очень серьезном внимании человека к особым личным свойствам будущего рода. Это поразительное его участие подтверждает две высказанные в предшествующих главах истины: 1) нерушимость сущности человека самой по себе, продолжающей жить в грядущем поколении. Ибо это столь живое и ревностное участие, основанное не на размышлении и преднамеренности, а на сокровенном свойстве и стремлении нашего существа, не могло бы быть столь неистребимым и иметь такую власть над человеком, если бы оно было абсолютно преходящим и за ним только во времени следовало бы совершенно отличное от него поколение. 2) Что сущность в себе лежит больше в роде, чем в человеке. Ибо интерес к особым свойствам рода, корень всех видов любви, от поверхностной склонности до серьезной страсти, представляет собой для каждого человека, собственно говоря, самое важное, удача или неудача в чем затрагивает его самым чувствительным образом; именно поэтому это и называют обычно сердечны- ми делами. В тех случаях, когда такой интерес выражен сильно и решительно, перед ним отступает и, если необходимо, приносится ему в жертву любой другой интерес, касающийся личности индивида. Этим человек доказывает, что род ему ближе, чем индивид, и он более непосредственно живет в нем, чем в индивиде. Почему влюбленный не отрывает глаз от своей избранницы и готов принести ей любую жертву? — Потому что к ней стремится то, что в нем бессмертно, а всего остального требует лишь смертное в нем. Таким образом живое, даже пылкое желание, направленное на определенную женщину, представляет собой непосредственный залог нерушимости ядра нашего существа и продолжения его существования в роде. Считать его чем-то незначительным и недостаточным — заблуждение, проистекающее из тбго, что под продолжающейся жизнью в роде мыслят не что иное, как грядущее бытие подобных нам, но ни в чем не тождественных с нами существ; а это происходит потому, что, исходя из направленного вовне познания, мы принимаем во внимание только внешний образ рода, как мы его воспринимаем в созерцании, а не его внутреннюю сущность. Между тем, именно эта внутренняя сущность лежит в основе нашего собственного сознания как его ядро, поэтому она даже более непосредственна, чем само сознание, и будучи в качестве вещи в себе свободна от principio individuationis, есть, собственно, одно и то же, тождественное во всех индивидах, существуют ли они одновременно или друг после друга. Это — воля к жизни, следовательно, именно то, что столь настойчиво требует продолжения существования. Именно то, что щадит и не затрагивает смерть. Однако оно не может обрести лучшего состояния, чем то, которым оно располагает в настоящем, поэтому с жизнью ему даны страдания и смерть индивидов. Освободить его от этого дано отрицанию воли к жизни, посредством которого индивидуальная воля отрывается от рода и отказывается от своего бытия в нем. Для того чтобы понять, чем она становится тогда, у нас нет ни понятий, ни данных. Мы можем это обозначить как то, что свободно быть волей к жизни или не быть ею. Последнее буддизм определяет словом нирвана, этимология которого дана в примечании к концу 41 главы. Это навсегда останется как таковое недоступным человеческому познанию.

Если мы, исходя из этого последнего рассмотрения, взглянем на суету жизни, то увидим, что все, испытывая нужду и мучения, напрягают все свои силы, чтобы удовлетворить бесконечные потребности и устранить многообразные страдания без какой-либо надежды на что-либо, кроме возможности сохранять еще короткое время это мучительное индивидуальное существование. И среди всей этой жизненной суеты мы видим страстные взоры двух влюбленных — но почему они такие тайные, боязливые и скрытые? — Потому, что эти влюбленные — предатели, тайно стремящиеся к продолжению всей этой нужды и этих мучений, которые без их вмешательства скоро бы пришли к концу; именно этого они и хотят избежать, как избегали этого раньше другие, подобные им. Однако эти соображения ведут нас уже к следующей главе.

Приложение к предыдущей главе

Оитах; avaibux; є^єкі\т|аад тобе то ртща каї лои

тоггсо фси^еспЗаь бокєїд; Пєфєггуа' т'аХг|ОЕд yap loxupov трефо.

Soph11^

На странице 541 я упомянул о педерастии и определил ее как вступивший на ложный путь инстинкт. Когда я работал над вторым изданием книги, это казалось мне достаточным. С тех пор дальнейшее размышление над этим открыло мне в ней удивительную проблему, а также ее решение. Это решение предполагает предыдущую главу, но вместе с тем проливает и новый свет на нее и таким образом служит дополнением и доказательством изложенного в ней воззрения.

Педерастия, рассмотренная сама по себе, предстает не только как просто противоестественное, но и как в высшей степени противное, вызывающее отвращение чудовищное извращение, действие, на которое однажды оказалась способна совершенно искаженная, испорченная и выродившаяся натура и которое повторялось затем лишь в самых редких случаях. Если же мы обратимся к опыту, то обнаружим обратное; мы увидим, что этот порок, несмотря на его отвратительность, встречается во все времена и во всех странах достаточно часто. Общеизвестно, что у греков и римлян он был широко распространен, что в нем открыто признавались и предавались ему, не боясь и не стыдясь. Об этом более чем достаточно свидетельств у античных авторов. В первую очередь этим полны произведения поэтов, не исключая даже произведений целомудренного Вергилия (Eel. 2). Такое извращение приписывают даже самым древним поэтам: Орфею (которого за это разорвали менады) и Фамирису, даже самим богам. Философы также говорят гораздо больше о нем, чем о любви к женщинам; Платон, по-видимому, вообще не знает иной любви, также и стоики, упоминающие о ней как о достойной мудреца (Stob. eel. eth. L. И, с. 7)120. Даже Сократа Платон прославляет в "Пире" за беспримерный подвиг, который заключался в том, что он отверг предложение такого рода, сделанное ему Алкивиадом121. В "Меморабилиях" Ксенофонта Сократ говорит о педерастии как о невинной и даже похвальной вещи (Stob., Flor., I, 57). Там же, в "Меморабилиях", где Сократ предостерегает от опасностей любви, он говорит лишь о любви к мальчикам, так что можно подумать, будто в Греции совсем не было женщин (L. I, cap. 3, § 8). Аристотель (Рої. П, 9) говорит о педерастии как о чем-то вполне обычном, не порицая ее, и указывает на то, что у кельтов она пользовалась общественным признанием, а у жителей Крита даже поощрялась законами как средство против перенаселения; он рассказывает (с. 10) о любви к юношам законодателя Филолая и т.п. Цицерон даже утверждает: Apud Graecos opprobrio fuit adolescentibus, si amatores поп haberent*22. Для образованных читателей здесь вообще не нужны доказательства, они могут при- помнить сотни их, ибо античные произведения полны ими. Но и у народов менее цивилизованных, в частности у галлов, этот порок был очень распространен. Если мы обратимся к Азии, то увидим, что ему предавались во всех странах этой части света, начиная с древнейших времен до наших дней, причем его даже не особенно скрывали; он распространен как среди индийцев и китайцев, так и среди исламских народов, поэты которых также гораздо больше говорят о любви к мальчикам, чем к женщинам; так, например, в Гулистане Саа^и книга "О любви" полна высказываний только о ней. Известен был этот порок и иудеям, ибо в Ветхом и Новом завете упоминают о каре за него. В христианской Европе религия, законодательство и общественное мнение упорно боролись с ним: в средние века он повсюду карался смертной казнью, во Франции в XVI в. виновные сжигались на костре, а в Англии еще в первой трети этого века они без всякого снисхождения предавались смерти; в настоящее время смертная казнь заменена пожизненной ссылкой. Настолько решительные меры потребовались, следовательно, чтобы остановить распространение этого порока; в известной степени это удалось, но отнюдь не полностью; он крадется под покровом глубочайшей тайны всегда и повсюду, во всех странах и во всех сословиях и внезапно обнаруживается там, где его меньше всего ждали. Так же обстояло дело, несмотря на грозящую казнь, и в давние века: об этом свидетельствуют упоминания и намеки в произведениях тех времен. Принимая во внимание и взвесив все это, мы видим, что педерастия играет во все времена и во всех странах совсем не ту роль, какую мы приписывали ей раньше, когда рассматривали ее только как саму по себе, следовательно, a priori. Распространенность и неискоренимость этого порока доказывает, что он каким-то образом проистекает из человеческой природы, ибо лишь в этом случае он может всегда и повсюду постоянно выступать, как бы подтверждая правило:

Naturam expelles furca, tamen usque recurret1^.

Поэтому мы не можем отказаться от этого вывода, если хотим быть добросовестны. Конечно, пренебречь всем этим и ограничиться бранью и руганью по этому поводу легко, однако это не соответствует моему способу решения проблем; следуя и здесь моему врожденному призванию всегда смотреть в корень вещей, я прежде всего стремлюсь познать обнаруженный требующий объяснения феномен со всеми вытекающими из него последствиями. Однако чтобы нечто столь противоестественное в своей основе, противодействующее природе в достижении ее самой важной и серьезной цели проистекало из самой природы, — такой неслыханный парадокс, что решение его представляет собой трудную задачу, которую я, однако, теперь предполагаю решить, открыв лежащую в ее основе тайну природы.

Исходным пунктом послужит мне место в Polit. VII, 14 Аристотеля. Там он говорит, что слишком молодые люди производят на свет плохих, слабых, болезненных и тщедушных детей, и то же относится к потомству людей слишком старых: "nam, ut juniorum, ita et grandiorum natu foetus inchoatis atque imperfectis corporibus mentibusque nascuntur: eorum vero, qui senio confecti sunt, suboles infirma et imbecilla est"124. To, что Аристотель предлагает, как правило, для отдельных людей, Стобей устанавливает в конце своего изложения перипатетической философии как закон для общества (Eel. eth. L. И, cap. 7): "oportet, corporum roboris et perfectionis causa, nec juniores justo, nec seniores matrimonio jungi, quea circa utramque aetatem proles fieret imbecillis et imperfecta"125. Поэтому Аристотель указывает, что с 54 лет больше не следует иметь детей, хотя половые сношения, если они необходимы для здоровья или по какой-либо другой причине, дозволены. Как осуществить это, Аристотель не говорит; очевидно, он считает, что зачатых в таком возрасте детей следует устранять посредством аборта, поскольку несколькими строчками выше он это рекомендует. Природа не может отрицать лежащий в основе предписания Аристотеля факт, но и устранить его не может. Ибо в соответствии со своим принципом natura non facit saltus126 она не может внезапно прекратить у мужчины выделение семени; здесь, как и при всяком отмирании, ослаблении функции должно происходить постепенно. Однако в этот период рождались бы слабые, тупые, хилые, жалкие и недолговечные люди. И это происходит достаточно часто: рожденные от старых родителей дети обычно рано умирают, во всяком случае никогда не достигают преклонного возраста; они в большей или меньшей степени тщедушны, болезненны, слабы, а их потомство отличается теми же свойствами. То, что говорится о рождении детей старыми родителями, относится и к детям людей незрелых. Между тем природе важнее всего сохранение вида и правильного типа; средствами для этой цели служат здоровые, деятельные, сильные индивиды, и только они ей нужны. Ведь она (как я показал в 41 главе) рассматривает индивиды только как средство и соответственно относится к ним, цель же для нее только вид. Таким образом, мы видим, что природа, следуя собственным законам и целям, попала в трудную ситуацию и оказалась в затруднительном положении. Рассчитывать на насильственное и зависящее от чужого произвола средство, как то, на которое указывал Аристотель, она по самой своей сущности не могла, не могла она рассчитывать и на то, что люди, наученные опытом, поймут, насколько вредно иметь детей в слишком раннем и слишком позднем возрасте, и сумеют, разумно и трезво поразмыслив, обуздать свое вожделение. Следовательно, то и другое не было приемлемо для природы. Ей не оставалось ничего другого, как избрать из двух зол меньшее. Для этой цели она и в данном случае должна была использовать свое излюбленное орудие, инстинкт, который, как было показано в предыдущей главе, повсюду направляет столь важное дело зачатия и создает при этом столь удивительные иллюзии; но здесь природа могла достигнуть своей цели, только поведя его по ложному пути (lui donna le changa). Природе ведомо только физическое, ие моральное, между ней и моралью существует даже прямой антагонизм. Ее единственная цель — сохранить индивид, особенно же вид в наибольшем по возможности совершенстве. Правда, педерастия и физически вредна для вовлеченных в этот порок юношей, однако не настолько, чтобы не считать ее из двух зол меньшим, и природа избирает его, чтобы избежать значительно большего, вырождения вида, и предотвратить непреходящее и возрастающее несчастье.

Вследствие этой предусмотрительности природы приблизительно в возрасте, указанном Аристотелем, как правило, постепенно появляется слабая склонность к педерастии, а в возрасте, когда способность производить на свет сильных и здоровых детей уменьшается, она становится все определеннее и решительнее. Такое решение приняла природа. Следует, однако, иметь в виду, что от зарождения этой склонности еще очень далеко до порока как такового. Если, однако, она не встретит противодействия, как это было в Древней Греции и Риме и во все времена в Азии, эта склонность, поощряемая примером, легко может дойти до порока, который в этом случае и получит широкое распространение. В Европе же ему противостоят такие могущественные мотивы религии, морали, закона и чести, что едва ли не каждый человек содрогнется при одной мысли об этом, и мы можем поэтому считать, что, скажем, из трехсот ощущающих подобную склонность, найдется не более одного, столь слабого и безмозглого, чтобы поддаться ей; тем более, что она появляется лишь в том возрасте, когда кровь охладевает и половое влечение вообще ослабевает и когда ей так решительно противостоят уже зрелый разум, сложившаяся благодаря опыту осмотрительность и выработанная твердость духа, что поддаться этой склонности может лишь в корне испорченная натура.

Между тем цель природы достигается при этом тем, что возникает равнодушие к женщинам, которое все более усиливается, превращается в антипатию и возрастает до отвращения. Природа достигает своей действительной цели тем вернее, что по мере ослабления в мужчине производительной силы сильнее проявляется ее противоестественная направленность. Поэтому педарастия всегда — порок старых мужчин. Лишь их уличают в ней время от времени, вызывая общественный скандал. Зрелым мужчинам она чужда и даже непонятна. Если же иногда и встречаются исключения, то лишь как следствие преждевременного ослабления производительной силы, способной создавать лишь дурное потомство, для предотвращения чего природа и направляет ее по иному пути. Поэтому, к сожалению, нередко встречающиеся в больших городах педерасты всегда обращаются со своими намеками и предложениями к пожилым мужчинам, а не к находящимся в расцвете сил или молодым людям. И у греков, где примеры и привычки иногда вели к исключениям из этого правила, писатели, в частности философы Платон и Аристотель, обычно говорят о влюбленном в юношу как о человеке пожилом. Особенно достойно внимания в этом отношении одно место в "Liber amatorius" Плутарха (с. 5): "Puerorum amor, qui, quum tarde in vita et intempestive, quasi spurius et occultus, exstitisset, germanum et natu majorem amorem expellit"127. Даже среди богов лишь стареющие имеют любовников мужского пола, а именно Зевс и Геракл, но не Марс, Аполлон, Вакх и Меркурий. На востоке, где вследствие полигамии возникает недостаток в женщинах, время от времени встречаются вынужденные этим обстоятельством исключения из правила; это же возможно и в новых колониях, где нет женщин, [в] таких, как Калифорния и других. Далее, ввиду того, что незрелое семя, так же, как выродившееся в старости, может дать лишь слабое, плохое и несчастное потомство, эротическое влечение такого рода часто встречается и в молодости между юношами, однако, оно лишь очень редко ведет к действительному пороку, ибо, кроме названных выше мотивов, от этого предохраняет невинность, чистота, порядочность и стыдливость этого возраста.

Из всего сказанного явствует, что, хотя рассматриваемый здесь порок как будто противодействует целям природы, причем самым важным и существенным для нее, он в действительности служит именно этим целям, правда, лишь косвенно, как средство, предотвращающее большее зло. Он — феномен отмирающей, а также незрелой производительной силы, которая грозит опасностью виду, и хотя по моральным соображениям в том и другом случае она не должна была бы вообще действовать, на это нельзя было рассчитывать, так как природа в своей деятельности не принимает во внимание подлинно моральных мотивов. Поэтому загнанная в угол своими собственными законами природа обратилась посредством извращения инстинкта к крайнему средству, к хитрости, она как бы применила искусственный способ, чтобы, как было сказано выше, предотвратить большее из двух зол. Она видит перед собой важную цель — избежать появления слабого потомства, которое постепенно могло бы привести к вырождению всего вида, а в этом случае она, как мы уже видели, не столь тщательно выбирает средства. Природа действует здесь так же, как в тех случаях, когда заставляет ос убивать личинки, — что было показано в главе 27; в обоих случаях она прибегает к дурному, чтобы избежать худшего: она ведет половое влечение по ложному пути, чтобы предотвратить его наиболее гибельные последствия. Цель моего изложения — прежде всего решить упомянутую выше проблему, а также подтвердить мое приведенное в предыдущей главе учение, согласно которому половой любовью всегда руководит инстинкт, создавая иллюзии, ибо природе интересы рода важнее всех остальных, и это остается в силе даже в рассмотренном здесь отвратительном заблуждении и вырождении полового влечения; ведь и здесь в качестве последнего основания выступают цели рода, хотя в данном случае они лишь негативны по своему характеру, так как природа действует при этом профилактически. Это соображение проливает свет на всю мою метафизику половой любви. В целом же здесь выявлена некая до сих пор скрытая истина, которая при всей своей странности по-новому освещает внутреннюю сущность, дух и деятельность природы. Речь идет при этом не о моральном предостережении от порока, а о понимании сути дела. Впрочем, истинное, последнее, глубокое метафизическое основание порочности педерастии заключается в том, что в то время как воля к жизни утверждается в ней, результат этого утверждения, открывающий путь к освобождению, следовательно, возобновлению жизни, полностью исключается. И, наконец, изложением этих парадоксальных мыслей я хотел оказать некоторое благодеяние профессорам философии, столь озадаченным все большим распространением моей философии, которую они так тщательно скрывали, предоставив им возможность к клевете, будто я защищаю педерастию и призываю к ней.