С. МЕДИЦИНА ПРОТИВ МАГИИ

С так называемой священной болезнью дело обстоит так. По-моему, она ничуть не более божественна и священна, чем другие болезни, но имеет естественную причину (cujiv xai rcpdcpaciv), а люди сочли ее чем-то божественным от невежества и удивления перед тем, что совершенно непохоже на остальное.

Думается мне, что люди, впервые признавшие эту болезнь священной, были вроде нынешних магов, очистителей, шарлатанов (агпртов) и жуликов, которые прикидываются, будто они чрезвычайно благочестивы и обладают сверхчеловеческим знанием (rJ.eov її eiSevai). Выставляя божество как прикрытие собственной беспомощности и неимения действенных средств лечения, а также, чтобы не обнаружилось их полное невежество, они признали эту болезнь священной и присочинив еще подобающие речи, установили способ лечения, который обеспечивал их собственную безопасность.

Поэтому я думаю, что те, кто применяет такой способ лечения, [на самом деле] не считают эти болезни ни священными, ни божественными. Ибо если эти болезни устраняются такими очищениями и таким лечением, то что мешает им поражать людей благодаря иным искусственным приемам того же рода? Так что уже не божественное оказывается причиной, а человеческое. Ибо кто с помощью очищений и магии может отвести такую болезнь, тот и наведет ее с помощью иных приемов, и от божества тем самым ничего не остается.

Болезнь же эта представляется мне ничуть не более божественной, чем все остальные: она имеет такую же природу, как и все болезни, и возникает по той же причине. И излечима она ничуть не менее прочих, если только не запущена в течение долгого времени настолько, что ее уже не берут применяемые лекарства. Как и прочие болезни, она имеет наследственное происхождение. Раз от флегматика родится флегматик, от холерика — холерик, от чахоточного — чахоточный, от снленетика — спленетик, то если у кого-то страдали этой болезнью отец или мать, что мешает и кому-то из потомков тоже ею страдать? Ведь семя исходит от всех частей тела: здоровое — от здоровых, больное — от больных. Вот еще важное доказательство (тє-л- firjpiov) того, что она ничуть не божественней прочих болезней: у флегматиков она возникает естественно, а холериков не поражает.

Причина этой болезни, как и других тяжелых болезней, — головной мозг, а каким образом и по какому поводу она возникает, я изложу со всей ясностью. Мозг человека, как и всех остальных животных, — двойной; посередине он разделен гонкой перепонкой. Поэтому головная боль ощущается не всегда с одной и той же стороны, но поочередно то с одной, то с другой, а иной раз и во всей голове. К мозгу протянуты вены со всего тела, многочисленные и тонкие, а две — толстые, одна из- печени, другая из селезенки. Та, что из печени, такова: одна ее часть тянется вниз с правой стороны мимо почки и поясницы во внутреннюю часть бедра и достигает стопы; она называется полой веной. Другая часть тянется вверх через правую диафрагму и легкое; от нее отходит ответвление в сердце и правую руку. Далее она идет вверх через ключицу в правую часть шеи до самой кожи, так что становится видна. Возле самого уха она прячется и здесь разветвляется, причем одна ее часть, самая толстая, большая и объемистая, заканчивается в мозгу; другая — в правом ухе, третья — в правом глазу, четвертая — в ноздре. Так обстоит дело с венами, идущими из печени. Из селезенки тоже протянута вена — влево, вверх и вниз, как и та, что из печени, но только эта потоньше и послабей. (VII)

По этим венам мы и получаем большую часть дыхания; они служат отдушинами тела, втягивают в себя воздух и разносят его по остальному телу по ветвящимся жилкам, а потом делают передышку и выдыхают снова. Дыхание не может остановиться, но движется туда-сюда. Если оно где-то остановится и окажется спертым, эта часть тела парализуется. Об этом свидетельствует такой факт: если лежа или сидя отдавить маленькие вены, так что дыхание через них не проходит, тут же наступает оцепенение. О венах достаточно. [. . .]

(XVII) Люди должны знать, что именно отсюда [=из мозга], и ниоткуда больше, возникают удовольствия и радость, смех и шутки, печали и огорчения, неудовольствие и плач.

С. МЕДИЦИНА ПРОТИВ МАГИИ 569

из [собственной] пользы. Им же распознаем мы удовольствия и неудовольствия, исходя из момента, и [в разное время] нам нравится не одно и то же. По вине мозга мы сходим с ума и бредим, и на нас находят страхи и ужасы (одни ночью, другие днем), бессонница, несвоевременные блуждания, навязчивые мысли, забвение установленных правил и странное поведение. И все это с нами происходит от мозга, когда он не здоров, но делается либо теплее естественной нормы (pots), либо холоднее, либо влажнее, либо суше, либо подвергается еще какому-нибудь воздействию, которое выводит его из состояния естественной нормы. С ума мы сходим от влажности. Когда мозг влажнее естественной нормы, он неизбежно начинает колебаться, а колебание его приводит к тому, что ни зрение, ни слух не могут быть неподвижно фиксированными. Тогда [человек начинает] видеть и слышать то одно, то другое, а язык начинает говорить обо всем, что он видит и слышит в каждый отдельный момент. Но в течение всего времени, что мозг остается неподвижным, человек находится в здравом уме. (XVIII) Порчу мозга вызывают флегма и желчь. [. . .] (XIX)

Поэтому я полагаю, что мозг обладает величайшей силой в человеке, ибо когда он здоров, то служит нам истолкователем [ощущений], вызываемых воздухом. Именно воздух дает сознание (ypdvip.s). А глаза, уши, язык, руки и ноги делают то, что решит мозг. Во всем теле возникает некоторое сознание в зависимости от того, насколько [та или иная часть тела] причастна воздуху; мозг же служит для интеллекта (juvea'.s) вестником-передатчиком. Когда человек втягивает в себя воздух, то он сначала попадает в мозг, а уж потом рассеивается по остальному телу, оставив в мозгу отборную часть самого себя —ту, которая обладает сознанием и умом (уыоцц). А если бы он сначала достигал тела и лишь затем мозга, оставив в мясе и венах способность распознавания (StaYvjoat;), то он шел бы в мозг теплым и не чистым, но с примесью влаги из мяса и крови, так что он уже не был бы подлинным. (XX)

Поэтому я утверждаю, что мозг — истолкователь [собств. «переводчик»] интеллекта. Что же касается диафрагмы, то ей зто имя [«орган сознания»] присвоено напрасно — в силу случайности и условности (vo;хш), а не в соответствии с реальностью (та) EQvxt) и природой. Я, признаться, даже не знаю, какой вообще способностью к мышлению и сознанию (fpovs; ;) обладает диафрагма(^eves). Разве что когда человек неожиданно испытывает чрезмерную радость или горе, диафрагма подпрыгивает и вызывает щемящее чувство: поскольку она тонка, протянута внутри тела больше [любого другого органа] и не имеет внутренней полости для [различающего] восприятия поступающих извне положительных и отрицательных [сигналов], то и теми, и другими она приводится в [одинаковое] состояние волнения в силу слабости своей природы. Диафрагма ощущает не раньше, чем любая другая часть тела; ей дали это имя и [усмотрели в ней] причину [сознания] напрасно — подобно тому, как предсердия называют «ушками», хотя к слуху они не имеют никакого отношения. Некоторые, впрочем, говорят, что сознание находится в сердце и что именно сердце испытывает печаль и заботу [—внимание]. Но это не так: подобно диафрагме, и даже еще больше, оно испытывает судороги, и вот по какой причине. Со всего тела к сердцу протянуты вены и в нем есть закрытые полости, чтобы ощущать любую боль или напряжение, которые приключаются с человеком. В состоянии горя тело по необходимости должно содрогаться и испытывать напряжение, и то же самое с ним должно происходить при чрезмерной радости, поскольку сердце и диафрагма в высшей степени наделены ощущением. Однако ни сердцу, ни диафрагме не присуще сознание: причина всех этих [способностей] — мозг. И подобно тому, как мозг — первый из телесных органов.

воспринимающий воздушное сознание, так и в случае, если в воздухе произойдет резкая перемена, обусловленная временами года, мозг становится отличным от самого себя. Поэтому я считаю, что и болезни, поражающие его, — самые острые, самые серьезные, самые смертельные и самые труднораспознаваемые для неопытных.

(XXI) Эта болезнь, называемая священной, возникает от тех же самых причин, что и прочие болезни: от того, что поступает в тело [с пищей] и выводится из него, от холода, солнца и от никогда не прекращающейся смены ветров. Все эти [явления] — божественны, а потому нет нужды отделять зту болезнь от прочих и считать ее более божественной: все болезни — божественные и все — человеческие. Каждая из них обладает своей собственной природой и силой и ни одна не является безнадежно неизлечимой. Большинство излечимо теми же самыми [факторами], которыми они порождаются. Ибо одно другому — пища, а порой и вред. Поэтому врач должен уметь распознавать надлежащие моменты для каждого [фактора] с тем, чтобы одному из них назначать питание и рост, а другому — уменьшение и вред. В случае с этой болезнью, как и со всеми остальными, следует не усиливать болезнь, а изнурять ее, применяя к каждой болезни то, что ей больше всего враждебно, а не сродно. Ибо от сродного она процветает и усиливается, а от враждебного чахнет и ослабевает. Кто умеет с помощью диеты производить в человеке сухое и влажное, холодное и горячее, тот (если будет распознавать благоприятные моменты) исцелит и эту болезнь, не прибегая к очищениям и магии.