Личность практическая и личность поэтическая

Может показаться излишним мое предуведомление читателя о том, что предметом критического исследования для историка искусства не является Шекспир-практик или характер его жизненного пути.

Нет ничего зазорного в любопытном интересе к жизни поэтов, мыслителей, ученых. Тем более, что любопытных чаще всего ждет разочарование, ведь за подробностями из жизни знаменитостей они не находят ничего особенного, лишь иногда нечто возбуждает ненапрасный интерес. В случае с Шекспиром хотелось бы сразу устранить налет таинственности. Духовный и этический опыт стал для него мостом к познанию самого себя. Многим исследователям, открывшим его век назад, казалось, что поэту не хватало понимания собственного величия и истинного масштаба сотворенного. В противном случае, например, он позаботился бы опубликовать свои произведения, избежав риска утраты текстов. Что это - неискушенность поэта, безразличное высокомерие или простая халатность? Возможно, он думал, что драмы, рожденные для театра, должны остаться в театре, чтобы его театральные партнеры имели возможность играть и менять пьесу по своему усмотрению? Эти и другие вопросы затрагивают биографию Шекспира, а не художественную сторону его творчества.

Нельзя сказать, что две различные серии вопросов не имеют между собой никакой связи. Именно в сути этого различия и таится связь. Если бы критик и историк искусства по нити или знаку мог распознавать хронологию, обстоятельства, при-

328

надлежность текстов, композиции и сюжетные пересечения драм Шекспира, это облегчило бы его работу. Не было бы повода для разных интерпретаций, пребывать в нерешительности по поводу некоторых странностей и поэтических несоответствий. Не было бы также опасности делать многозначительными внешние обстоятельства, ведь о произведении можно судить только по внутренним основаниям.

зяйка гостиницы или мать поэта Давенана.

Менее вероятные предположения преображаются в уточненные факты; так, переходя от одной

гипотезы к другой, под заголовком "Жизнь Шекспира" факты выстраивают в нечто вроде романа,

кстати говоря, слишком пресного, чтобы быть художественным. Конечно, иногда в поэзию

вплетены весьма информативные в биографическом плане экскурсы. Все же не будем забывать,

что отношения между поэтическими вибрациями и их практическими аналогами не

детерминистичны, как причина и следствие: они несоразмерны, как материя и форма. Чувство - в

момент его восхождения к подлинной поэзии - отрывается от своей практической почвы. Когда

один из бесконечных миров волшебных снов создан, бессмысленно искать чего-то реального; так,

капля воды, упавшая в огромный океан, под общим давлением его волн перестает быть каплей. Об

этом предупреждает одна из строф шекспировского сонета, обращенного к другу:

Nay, if you read this line, remember not

The hand that writ it; for I love you so,

That I in your sweet thoughts would be forgot,

If thinking on me then should make you woe.

(Сонет LXXI) 330

Увидев эти строки ненароком, Напрасно, друг, себя не огорчай: Тебя, любимого, казнить упреком Я не желаю даже невзначай.

Читая книгу Брандеса (упоминаю ее ввиду особой популярности), я думаю, что Ричард III, несмотря на дефекты, чувствует свое интеллектуальное превосходство, затмевающее самого Шекспира, автор при этом низведен и подавлен, но гордость гения берет верх. Удручающая смерть молодого принца Артура в "Короле Иоанне" несет на себе печать печальной судьбы маленького сына драматурга, а бесшабашная молодость Генриха V повторяет некоторые черты поведения молодого Шекспира в годы жизни в Лондоне. Брут в "Юлии Цезаре" наводит на мысль о графах Эссексе и Саутемптоне, защитниках поэта и участников неудачного заговора против королевы. С презрением отвергающий лесть и хвалу Кориолан - все тот же Шекспир в его отношении к критике и публике. Бедный, обманутый неблагодарными дочерьми король Лир не так далек от поэта, преданного коллегами, учениками и импресарио. Не исключено, что эту страшную драму писал он ночами, несмотря на обычай работать только в утренние часы. Все эти догадки даны не для подтверждения или опровержения; витающие в воздухе, они интересны только как гипотезы. Харрис, автор другой книги о Шекспире, после анализа стихов и драм вывел невропатический образ поэта, маниакально помешанного на эротике, безвольного человека, которого на протяжении всей жизни тиранила некая Мэри Фиттон. Так он объясняет тайну последних лет и причину всех трагедий: вместо того чтобы, уехав в Страсбург, как любой foenerator Appius (администратор Аппий), наслаждаться покоем в деревенской тиши, он продолжал разрушать тело и душу, пока не умер. Неслучайно период написания великих трагедий соотносят с событиями личной жизни и жизни английского общества. Однако с равной степенью вероят- 1 На берегу Вселенной. Сонеты английских поэтов XVI-XIX веков. Пер. И. Фрадкина. СПб., 1997, с. 50. 331

ности Шекспира можно представить как втянутым в водоворот событий, так и стоящим на берегу, спокойно взирающим на бушующий океан.

Индифферентность в отношении поэтической стороны творчества к биографической охлаждает нас и перед так называемой "бэконовской гипотезой". Кто скрывается за именем Шекспира - Бэкон, может, Роджер, пятый граф Рутланда, возможно, в соавторстве с Саутемптоном, а может, несколько драматургов (Шеттл, Хейвуд, Вебстер и др.), почему не Вильям Стэнли например, шестой граф Дерби и т. п.? Гипотез тысячи, можно даже предположить, что в огромном мозге Фрэнсиса Бэкона уместился не менее великий мозг поэта Шекспира, что, не будучи подтвержденным фактами, останется шуткой или чудовищной гримасой природы. Однако все это не коснется самих драм: Лир будет все так же проклинать, Отелло не перестанет захлебываться от ревности, Гамлет мучительно колебаться перед невозможностью добиться справедливости. За всеми этими персонажами мы будем угадывать покров вечности.

Пора сбросить ношу ошибочно ориентированной филологии, признать правоту другой, бережно пестующей оригинальные тексты Шекспира, толкующей лексику и исторические ссылки.

скачку, резкие и конвульсивные толчки манифестаций то ли украденных чувств, то ли оглушенного яростью непонимания. Сами поэты, которых не интересуют биографические подробности, вынуждены абстрагироваться от домыслов на свой счет, иначе трудно услышать подлинность звучания своей лиры. Художники всегда испытывают отвращение к сворам ищеек и сплетников, вынюхивающих пикантные подробности для своих писаний. Справедлива поговорка, что современники - плохие судьи великих поэтов, а хорошие судьи - за пределами своей страны. Нет пророка в своем отечестве. В упомянутых нами книгах Брандеса и Харриса мы наблюдаем погружение шекспировской поэзии в психологическую материальность. Для Брандеса король Лир и Тимон - свидетельства мизантропии из-за пережитой неблагодарности. "Макбет" критику кажется "малоинтересным", ибо "не слышно биения сердца поэта", то есть им выдуманного Шекспира Другие критики рассуждают о "социальной панораме времени". Не зная, что сказать по сути дела, они живописуют свою историческую невежественность. В "Истории английской литературы" Тейн видит в драмах репродукцию звериных нравов елизаветинской эпохи, в художественных контрастах он замечает только зеркальное отражение поножовщины и убийств. Глупостям и ядовитому сарказму критиков, проецирующих темные страсти своей души на чувства поэта, противостоит точка зрения Гете. В письме Эккерману он заметил, что шекспировские драмы суть творения "удивительно здорового и сильного телом и душой человека". Сильным и свободным следовало быть, чтобы создать такую поэзию - сильную и свободную. Нельзя не заметить ошибочность и другой детерминистической позиции, которая соотносит драмы с политическими и социальными событиями времени. Победа над великим войском, заговор Эссекса, смерть Елизаветы, восхождение Якова, колонизация, споры с пуританами и даже события театральной жизни, споры о "разных вкусах", о реалистической критике - не главное для Шекспира.

Поэзию все же следует интерпретировать в духе той истории, которая сродни поэзии, а не чужеродна ей. В противном случае, со всем ненужным мы поступаем просто - выбрасываем негодное и вредное, ибо отслужившее свой век не должно более беспокоить нас. 1919