19 Лейбниц, т. 2 ПЕРЕПИСКА ЛЕЙБНИЦА И Д. МЕШЭМ ЛЕЙБНИЦ - ЛЕДИ МЕШЭМ 1

ЛЕДИ МЕШЭМ - ЛЕЙБНИЦУ

Ore, 29 марта 1704 г.

Хотя я не из числа тех, кто служит подтверждением Вашего лестного мнения об англичанах, я все же достаточно знакома с учеными людьми, чтобы уметь ценить их (насколько позволяют мне мои способности) и понимать, какое место занимаете Вы в мире науки. Вот почему я давно ожидаю приятной возможности засвидетельствовать Вам свое уважение. А недавно я подумала, что, быть может, Вам небезынтересно будет ознакомиться с «Системой духа» моего отца. Высокая оценка, которую Вы даете этому труду, чрезвычайно радует меня и служит для меня новым подтверждением правильности моего поступка.

Мне было бы очень приятно, если бы я могла еще более погрузиться в мир умственных интересов; хотелось бы получить более подробные сведения о предлагаемой Вами философской системе. С этой целью, получив Ваше любезное письмо, я просмотрела статью иод названием «Рорарий» в первом издании «Словаря» г-на Бейля (за неимением 2-го издания) и, обнаружив там упоминание о Вас со ссылкой на «Journal des S^avans» за 1665 г., прочла все, что опубликовано в этом журнале. Возможно, я не привыкла к столь отвлеченным рассуждениям, но мне не совсем понятно то, что Вы говорите о formes 6, на которых, если не ошибаюсь, Вы строите Вашу гипотезу. Насколько можно судить, Вы называете их то des ames, то formes, то formes constitutives des substances7, а иногда просто субстанциями; однако они не являются ни духом, ни материей, почему я и вынуждена сознаться, что у меня нет ясного представления о том, что Вы называете formes.

Я не отважилась бы докучать человеку, переписываться с которым почитают за честь все ученые Европы, добиваясь, чтобы он расходовал свое дорогое время на обучение несведущей женщины, если бы знала Вас только как ученого человека; от тех, кто преуспел в науках и пребывает на высотах мысли, может быть, и не следует ожидать подобной снисходительности. Но Вы, я уверена, не оттолкнете от себя сахмую непросвещенную из возлюбивших истину, даже если бы мой пол не служил для меня залогом лестного отличия со стороны человека столь обходительного и принятого при дворе.

Я распорядилась, чтобы вместе с «Системой духа» Вам переслали «Рассуждение о [взглядах] лорда Саппера» (Discourse concerning the Lords Supper), также написанное моим отцом и переплетенное в одном томе с «Системой». Благосклонность, которую Вы проявили по отношению к ее автору, позволяет мне надеяться, что Вы не откажетесь взглянуть на еще один его труд. Хотя отец написал его в молодости, этот труд был весьма высоко оценен нашим знаменитым Селденом 8. Вы чрезвычайно обяжете меня, приняв эту книгу в дар от той, которая выражает Вам глубокое уважение [и проч.].

Г-н Локк, чьим обществохМ я имею счастье наслаждаться в кругу моей семьи, просил меня передать Вам уверения в своей преданности.

ЛЕЙБНИЦ - ЛЕДИ МЕШЭМ

Ганноверу начало мая 1704 г.

Удостоившись чести получить Ваш драгоценный ответ, я узнал одновременно приятную новость о том, что Ваш подарок, который я считаю чрезвычайно почетным для меня, благополучно пересек море; надеюсь в скором времени насладиться им. Я давно об этом мечтал и знаю, что книгу о системе разума с замечаниями ее знаменитого автора по очень важному теологическому вопросу, которые

Вы, сударыня, любезно присоединили к ней (за что я еще раз перед Вами в долгу), невозможно достать ни у нас в стране, ни по соседству, учитывая язык, на котором она написана. Прочитать же эту [книгу] о системе [духа] мне особенно необходимо потому, что в последнее время я задумал подвести итог своим размышлениям о предметах, имеющих отношение к этому, что позволило бы мне, сударыня, лучше справиться с Вашим поручением.

Так как я отстаиваю принцип единообразия, которое природа, но моему мнению, соблюдает в основе вещей, видоизменяясь лишь в способе и в степени совершенства, то вся моя гипотеза сводится к тому, чтобы признать в субстанциях, недоступных нашему зрению и наблюдению, нечто соразмерное (proportioned тому, что замечается в субстанциях, которые для нас доступны. Поэтому, считая ныне бесспорным, что в нас самих заключено некое простое бытие, наделенное способностью к действию и восприятию, я полагаю, что природа была бы менее связанной (liee), если бы та часть материи, которая создает человеческие тела, была бы одна одарена тем, что делает ее, эту часть, бесконечно отличной от остальной материи (даже физически) и совершенно чужеродной по отношению ко всем прочим известным телам. Это дает мне право считать, что подобные проявления активного бытия имеются повсюду среди материи и разница между ними — лишь в способе восприятия. А так как собственные наши восприятия иногда сопровождаются рефлексией, а иногда нет, из рефлексии же рождаются абстракции и всеобщие и необходимые истины, следов которых мы не находим ни у животных, ни тем более в других телах, окружающих нас, то следует полагать, что простое бытие, которое есть в нас и именуется душой, именно этим и отличается от аналогичных ему в прочих известных телах.

Как бы пи назывались теперь эти начала действия и восприятия — формы, энтелехии, души, духи — и каковы бы ни были различия между ними в зависимости от значений, которые будут вкладываться в эти термины, суть дела от этого не изменится. Меня спросят: какова судьба этих простых бытий, или душ, которые я приписываю животным и другим созданиям, поскольку они принадлежат к органическому миру? Я отвечу, что нельзя быть менее жизнеспособными (inextinguables), нежели наши души, и они не могут быть произведены или уничтожены силами природы.

Мало того, продолжая эту аналогию между другими телами и тем, что мы испытываем сейчас в наших телах, на будущее и на прошедшее, я не только утверждаю, что эти души, или энтелехии, все обладают чем-то вроде органического тела, соразмерного их восприятиям, но и считаю, что они всегда будут им обладать и всегда обладали на протяжении всего своего существования. Так что пребывает не только душа, но и сама животность (или то, что аналогично душе и животному состоянию, чтобы не спорить о терминах), и, таким образом, рождение и смерть не могут быть ничем иным, как развертыванием (deve- loppments) и свертыванием (envelopements), образцы чего природа по своему обыкновению демонстрирует нам видимым образом, помогая нам догадываться о том, что она скрывает.

Та же самая максима о том, что не следует без особой нужды предполагать в созданиях наличие того, что не отвечает нашему опыту, привела меня к моей системе предустановленной гармонии. Ибо мы убеждаемся на опыте, что тела взаимодействуют согласно механическим зако-нам, а души производят в самих себе некоторые внутренние действия. И мы не можем представить себе такое действие души на материю или материи на душу, равно как и ответное действие, которое нельзя было бы объяснить каким бы то ни было машинным устройством, порождающим восприятие иод влиянием материальных видоизменений, т. е. механических законов; нельзя также допустить, что от восприятия может произойти изменение скорости или направления движения в животных духах и других телах, какими бы нежными или грубыми они ни были. Таким образом, неправдоподобность какой-либо иной гипотезы, кроме той, которая утверждает, что разумный порядок в природе согласуется с ней самой (не говоря о других соображениях), убедила меня в том, что душа и тело полностью подчинены собственным законам: у души свои законы, у тела свои, причем телесные законы не нарушаются от действий души, тела же не находят путей воздействия на души.

Отсюда следует замечательный вывод: божьи творения бесконечно прекраснее и гармоничнее, чем можно было бы себе представить. И мы можем сказать, что уловка эпикурейцев, стремящихся опровергнуть доказательство, основанное на красоте видимых вещей (когда они заявляют, что при бесконечном множестве случайных произведений не удивительно, если какой-нибудь из миров, например наш мир, окажется относительно удачным), уничтожается тем, что извечное соответствие существ, непосредственно не влияющих друг па друга, может быть только следствием общей причины этой гармонии. Г-н Бейль, который является глубоким мыслителем, размышляя о следствиях этой гипотезы, признает, что никогда еще так возвышенно не трактовали то, что понимается под божественными совершенствами, и что бесконечная мудрость Божья, как бы пи была она велика, не является чрезмерной для того, чтобы произвести подобную предустановленную гармонию, в возможности которой он, по-видимому, сомневался. Но я обратил его внимание па то, что сами люди изготовляют автоматы, действующие так, как если бы они были разумными существами. Бог же, который является бесконечно более искусным мастером или, вернее, у которого все является искусством, поскольку оно вообще возможно, начертал путь материи, чтобы она действовала в соответствии с потребностями духов. Так что удивляться тому, что она действует так разумно, следует не больше, чем движению огней фейерверка как бы вслед за невидимой нитью, что на самом деле служит лишь внешним признаком того, что их направляет человек. Уловить Божьи предначертания можно лишь по мере того, как они проявляют себя видимыми совершенствами, и, в то время как тела изначально подчинены душахМ, чтобы в какой-то момент приспосабливаться к их произвольным действиям, душа со своей стороны служит выразительницей (est expressive) тел в силу своей исконной природы, так как она обязана воспроизводить их своими непроизвольными и смутными восприятиями; таким образом, каждое есть оригинал или копия для другого в меру совершенств или несовершенств, которые в нем заключены.

Но я совсем забыл, сударыня, что имею честь писать Вам; сознание этого вынуждает меня просить прощения за многословие, которое я позволил себе. Мне следовало помнить, что для Вашей проницательности довольно немногих слов и если что-нибудь приходится растолковывать слишком подробно, значит, это просто непонятная вещь; но, когда увлечешься, теряешь власть над собой и никак не можешь остановиться; вот мне и подумалось, что, быть может, стоит рискнуть наскучить Вам. Поэтому, несмотря на все мое многословие, я буду рад, если окажется, что я ничего не упустил из того, что должен был сказать.

Мое счастье удваивается, сударыня, оттого, что благодаря Вашей любезности я удостоился нового знака внимания со стороны столь заслуженно признанного автора, каким является г-н Локк, более меня взысканный честыо Вашего знакомства. Не знаю, смею ли я просить Вас выразить ему мое уважение и мое желание заслужить его одобрение и удостоиться его наставлений. Я внимательно прочел важный труд, который он выпустил в свет, так как в этом труде затронуто много вопросов, над которыми размышлял и я. Это побудило меня набросать свои замечания. Л так как легче продолжать дело, уже начатое сведущим человеком, то мне кажется, что я мог бы устранить кое-какие неувязки и выполнить некоторые desiderata 9. Судить о том, вправе ли я брать па себя такую задачу, можно по тому плану, который я изложил Вам, сударыня, в этом письме. Но я не решаюсь обольщаться надеждой, что сумею удовлетворить требования ума столь проницательного, как Ваш, и, если не вызову чем-либо Вашего неудовольствия, сочту себя вознагражденным. Ваше суждение просветит меня и удвоит мой долг перед Вамп, в коем я пребываю со всей почтительностью и преданностью, на какие я только способен.