ЛЕДИ МЕШЭМ - ЛЕЙБНИЦУ Отс, 8 августа 1704 г.

На этом Вы могли бы построить чрезвычайно привлекательную концепцию о мастерстве Всевышнего,— концепцию, которая может сложиться, на мой взгляд, лишь в уме человека, проникнутого чувством глубочайшего восхищения перед мудростью Творца; однако если Вы утверждаете истинность этого определения лишь на том основании, что оно более приемлемо для Ваших построений в качестве атрибута Бога, то само по себе это не кажется мне убедительным.[...]

Принцип действия, именуемый Вами force primitive, является, как Вы сказали, субстанцией. Я пока еще пе имею положительного восприятия этой субстанции, но представляю себе ее действие; что касается Ваших дополнений относительно ее восприятий, то Ваши слова: «Suivant l'analogie qu'clle doit avoir avec notre ame» 13 — вновь наводят меня на мысль, что я не вполне понимаю Вашу схему, так как прежде я думала, что душа и эта первичная сила7 или принцип действияэто одно и то же.

Я ие понимаю, почему Вы считаете, что не существует сотворенной субстанции, полностью лишенной протяженности, и почему душа (которую Вы рассматриваете как особую субстанцию) без тела, лишившись протяженности, была бы неполной субстанцией. Мое убеждение в том, что ие может быть субстанции, которая была бы непротяженпой, основано, как я уже сказала, на том, что я пе имею ни малейшего понятия о такой вещи. Я могу лишь представить себе, что в мире существуют две совершенно различные субстанции, причем обеим одинаково свойственна протяженность. Я ясно представляю себе протяженность без плотности, а также плотную протяженность. И я не вижу ничего абсурдного в утверждении, что в какую-нибудь из систем этой плотной протяженности Вог вложил мысль: ведь сами по себе протяженность и непроницаемость, или плотностьу пе содержат ничего такого, из чего естественным образом, через цепь причин могла бы возникнуть мысль, — такое предположение, я полагаю, недоказуемо.

В том, что Бог, создавая и приводя в порядок все свои творения, всегда пользуется для этого наиболее простыми средствами, я не сомневаюсь, ибо, на мой взгляд, это наиболее приличествует его мудрости; но, всегда ли эти простые средства или методы таковы, что не выходят за пределы доступного для сотворенного интеллекта, мне неведомо. Я сильно подозреваю, что пути Господни превосходят в этом смысле нашу изобретательность.

Боюсь, что, нацарапав эти строчки, я рискую утомить Вас своей глупостью. Впредь я не буду касаться ничего, что не имеет прямого отношения к Вашему письму, и не стану докучать Вам расспросами о том, в чем сумею, быть может, в известной мере разобраться сама. Все же я осмеливаюсь указать Вам на одну неясность (как мне показалось) в Вашей гипотезе — неясность, с которой я, по-видимому, не смогу справиться без Вашей помощи.

За все, что Вы пишете касательно здоровья г-на Локка, он признателен Вам. Не менее благодарю Вас и я за то, что, поручая мне заботу об одном из лучших друзей, какие только есть у меня на всем свете, Вы проявляете к нему личное участие. Если бы я могла способствовать продлению столь драгоценной жизни, какой является его жизнь, я считала бы это самым важным делом, которому я когда- либо посвящала себя. Он не только все еще у меня, но, по всей вероятности, никогда не поправится настолько, чтобы вознамериться снова покинуть дом, который он украсил своим присутствием и где много лет подряд проводил большую часть своего времени. Философские собеседования, проникнутые обоюдным доброжелательством, привлекают меня больше всего в жизни, и до сих пор я была счастлива, наслаждаясь ими. Это счастье пополнилось теперь для меня честью состоять в переписке с Вами. Позвольте заверить Вас в моем глубоком уважении [и проч.]