[4. Как обеспечить господство добродетели]

ничего удивительного (лат.).

обеспечить господство добродетели.

Как мы уже сказали, в этом трактате идет речь о политике добродетели: он формулирует идеал этой политики, он описывает ее такой, какой она должна была бы быть, если бы что-нибудь могло быть на сей земле совершенным. Но ведь ни один философ не усомнится в том, что следует считать образцом совершенной политики; конечно—макиавеллизм. Но макиавеллизм, pur, sans melange, cru, vert, dans tou- te son aprete22, сверхчеловечен, божественен, трансценден- тен; человек никогда не осуществляет его вполне, а разве что только с ним соприкасается. И в этом рассматриваемом нами более узком роде политики, в политике добродетели, идеал этот, по-видимому, никогда не был еще достигнут. И Платон только коснулся его. Даже у самых беспристрастных и сознательных моралистов (а это ведь и есть название для таких политиков морали и всякого рода открывателей новых моральных сил) можно открыть (при условии, конечно, что у нас есть глаза для скрытых вещей), следы того, что они отдали свою дань человеческой слабости.

187 да не достигнет совершенства в своем роде. Свобода от морали, а так же от истины ради той цели, которая стоит вся- >з кой жертвы—ради господства морали: так гласит этот канон. І Моралистам нужна поза добродетели, а также поза истины. § Их ошибка начинается только там, где они уступают доб- Л родетели, где они теряют власть над добродетелью, где они g сами становятся моральными, становятся правдивыми. Великий моралист, между прочим, необходимо должен быть и g великим актером; опасность для него заключается в том, g что его притворство нечаянно может стать его натурой,— | точно так же, как его идеал в том, чтобы различать подобно богам свое esse1 и свое operari2 все, что он ни делает, он е должен делать sub specie boni,— высокий, далекий, требо- Is вательный идеал! Божественный идеал! И в самом деле, речь s идет о том, что моралист подражает как своему образцу не ^ кому иному, как самому Богу — Богу, этому величайшему амо- ралисту дела, какой только существует, но который, тем не менее, умеет оставаться тем, что он есть-добрым Богом. 305-

Опираясь исключительно на добродетель, нельзя утвердить господство добродетели; когда опираются на добродетель, то отказываются от власти, утрачивают волю к власти. 306-

Победа морального идеала достигается при помощи тех же «безнравственных» средств, как всякая победа: насилием, ложью, клеветой, несправедливостью. 307-

Кто знает, как возникает всякая слава, тот будет относиться подозрительно и к той славе, которой пользуется добродетель. 308-

Мораль столь же «безнравственна», как любая иная вещь на земле.

Великое освобождение, связанное с уразумением этого факта. Антагонизм удален из вещей, однообразие всего совершающегося сохранено.

бытие (лат.). дело (лат.).

309. Есть люди, которые тщательно разыскивают все без- 188 нравственное. Когда они высказывают суждение: «Это несправедливо», то они хотят сказать: «Надо это устранить и изменить». Наоборот,—я никак не могу успокоиться, пока я не выяснил в чем безнравственность всякой данной вещи. Раз я вывел это на свет Божий,—равновесие мое снова восстановлено. 310.

А. Пути к власти: ввести новую добродетель под именем старой,— связать ее с «интересами» личности («счастье», как ее следствие и наоборот),—искусство клеветы на оказываемое ей сопротивление, использование выгод и случаев к ее возвеличению, превращение приверженцев ее путем жертвы, обособления в ее фанатиков — великая символика.

В. Достигнутая власть: 1) принудительные средства, которыми располагает добродетель, 2) ее средства совращения, 3) этикет (придворный штат) добродетели. 311.

Какими средствами добродетель достигает власти ?— Точь- в-точь теми же средствами, что и политическая партия: клеветой, подозрением, подкапыванием под противоборствующие добродетели, уже добившиеся власти, скрещиванием их новыми именами, систематическим преследованием и насмешкой. В том числе — и при помощи явных «безнравствен- ностей».

Что делает над собой известная страсть, чтобы стать добродетелью? —Перемена имени, принципиальное отречение от своих целей,—упражнение в самонепонимании; союз с существующими и признанными добродетелями; афишированная враждебность к их противникам. Стремление по возможности заручиться покровительством освящающих властей; опьянить, вдохновить; лицемерие идеализма; привлечь на свою сторону партию, которая или одержит вместе с ней верх, или погибнет. стать бессознательным, наивным. 312.

Жестокость утончили до трагического сострадания в такой степени, что она не признается более за жестокость.

любовной страсти (фр.). 189 рабский дух—форму христианского послушания, унижение —форму смирения; заболевание nervi sympatici1, например, 1S как пессимизм, паскализм или карлейлизм и т. д.

S

8

К

i<

§ 313' Мы отнеслись бы с предубеждением к известному чеЛ ловеку, если бы мы услышали, что ему нужны особые осно- g вания, чтобы оставаться порядочным; несомненно, что мы станем избегать общения с ним. Словечко «ибо» в извест- g ных случаях компрометирует; иногда мы даже опровергаем g себя самих одним единственным «ибо». И вот, если мы еще вдобавок слышим, что такому искателю добродетели нужны плохие основания, чтобы оставаться респектабельным, е то едва ли это дает нам основание повысить наше к нему s уважение. Но он идет далее, он приходит к нам, он гово- s рит нам в лицо: «Вы мешаете моей моральности вашим неверием, господин неверующий! Пока вы не верите в мои плохие основания,— иными словами, в Бога, в кары того света, в свободу воли, вы мешаете моей добродетели. Мораль — необходимо устранить неверующих — они мешают морализации масс». 314-

Наши священнейшие убеждения, то, что неизменно в нас по отношению к высшим ценностям, это — суждения наших мускулов. 315-

Мораль в оценке рас и сословий. Так как аффекты и основные влечения у каждой расы и у каждого сословия до известной степени отражают условия их существования (или, по меньшей мере, условия, при которых они дольше всего отстаивали свое существование), то требовать, чтобы они были «добродетельны», значило бы требовать, чтобы они:

—изменили свой характер, чтобы они вылезли из своей кожи и зачеркнули свое прошлое;

— перестали различаться друг от друга; —уподобились друг другу в потребностях и притязаниях,— яснее,— чтобы они погибли.

Таким образом воля к установлению одной морали является на поверку тиранией того вида, для которого она скроена, над другими видами: это—уничтожение или пере

симпатических нервов (лат.).

обмундирование последних по образцу господствующего 190 вида (все равно,—для того ли, чтобы не внушать ему более страха, или чтобы быть им использованным).

То, в чем заключается сила враждебной расы или враждебного сословия, истолковывается как самое дурное, самое вредное в них: ибо в этом они нам вредны (их «добродетели» опорочиваются и перекрещиваются).

Если человек или народ вредит нам, то это считается достаточным доводом против него, но с его точки зрения мы желательны для него в качестве тех, из которых они могут извлечь пользу для себя.

Стремление «гуманизировать»? (которое весьма наивно полагает, что решило вопрос о том, «что человечно») есть тартюфство, под прикрытием которого вполне определенный род людей стремится достигнуть господства,—точнее, это — вполне определенный инстинкт, стадный инстинкт. «Равенство людей», то, что скрывается под тенденцией, стремящейся все большее число людей сделать равными как людей.

«Заинтересованность» в установлении общеобязательной морали. (Уловка: сделать сильные страсти—властолюбие и жадность —покровителями добродетели).

В какой мере всякого рода деловые люди и стяжатели,— словом, все, кто должны давать в кредит и брать в кредит, вынуждены стоять за одинаковый характер и одинаковое основание ценности: мировая торговля и мировой обман всяческого рода завоевывают силой и, так сказать, покупают для себя добродетель.

Таковы же отношения государства и всякого вида господства к чиновникам и солдатам; так же поступает и наука, чтобы работать с уверенностью и сберегать силы. То же самое справедливо и в отношении священнослужителей.

Здесь, следовательно, общеобязательная мораль устанавливается силой, ибо с помощью ее достигается известная выгода: а для того, чтобы обеспечить ей победу, объявляется война безнравственности и пускается в ход насилие —по какому праву? Без всякого права, а просто под давлени- 191 ем инстинкта самосохранения. Те же самые классы пользуются имморальностью там, где она им выгодна.

>3

S 316.

е пре

щ 317. Нужно защищать добродетель против проповедников I добродетели — это ее злейшие враги. Ибо они проповеду- s ют добродетель как идеал для всех; они отнимают у доброде- ^ тели прелесть чего-то редкого, неподражаемого, исключительного, незаурядного — ее аристократическое обаяние. Равным образом должно бороться с закоснелыми идеалистами, которые ревностно выстукивают все горшки и бывают очень довольны, когда при этом получают пустой звук,—какая наивность,— требовать великого и редкого и констатировать его отсутствие со злобой и презрением к людям! Например, ясно, как Божий день, что каждый брак может иметь ту ценность, какой обладают лица, вступающие в брак, т. е. что брак в общем и среднем будет чем-то жалким и непристойным: никакой пастор, никакой бургомистр не может сделать из него чего-либо иного.

Добродетель имеет против себя все инстинкты среднего человека: она невыгодна, нецелесообразна, она изолирует; она сродни страсти и мало доступна разуму; она портит характер, голову, смысл,— если мерить ее меркой среднего человека; она возбуждает вражду к порядку, ко лжи, которая в скрытом виде заключена во всяком порядке, всяком установлении, всякой действительности,— она самый вредный порок, если оценивать ее по степени ее вредного действия на других.

Я узнаю добродетель по тому, что она: 1) не стремится быть узнанной; 2) не предполагает всюду добродетели, а как раз нечто иное; 3) не страдает от отсутствия добродетели, а, наоборот, она видит в этом обстоятельстве лишь выражение расстояния, отделяющего людей, на основании которо- го добродетель имеет право на наше уважение; она не сообща- 192 ется другим; 4) она не занимается пропагандой.; 5) она никому не позволяет разыгрывать судью, потому что она всегда есть добродетель в себе; 6) она делает именно все то, что обыкновенно воспрещается; добродетель, как я ее понимаю, есть собственно vetitum1 во всяком стадном законодательстве; 7) короче говоря, она добродетель в стиле Возрождения, virtu, добродетель, свободная от моралина. 318-

Прежде всего, господа добродетельные, вы не должны иметь никаких преимуществ перед нами, мы постараемся вселить в вашу душу надлежащую скромность: то, что вам советует ваша добродетель, есть жалкое себялюбие и благоразумие. И если бы у вас было побольше силы и мужества, то вы не опускались бы в такой мере до степени добродетельных нулей. Вы делаете из себя, что вы можете: частью то, что вы должны—к чему вас вынуждают ваши обстоятельства,— частью то, что вам доставляет удовольствие, частью то, что вам кажется полезным. Но раз вы делаете только то, что подсказывается вашими склонностями или что вам приносит пользу, то в этом отношении вы не имеете права ни требовать похвал себе, ни позволять хвалить себя. Если человек только добродетелен, то он принадлежит к весьма мелкой породе людей. Тут не должно быть места заблуждению! Люди, которые в чем-нибудь выдавались, никогда не были такого рода добродетельными ослами, их глубочайший инстинкт,— инстинкт отпущенной им меры власти, не нашел бы себе в таком случае достаточного выражения, между тем как с точки зрения вашей микроскопической дозы власти нет ничего мудрее добродетели. Но за вами преимущество числа, а поскольку вы тиранизируете, мы будем вести с вами войну. 319-

Добродетельный человек уже потому низший вид человека, что он не представляет собой «личности», а получает свою ценность благодаря тому, что он отвечает известной схеме человека, которая выработана раз навсегда. У него нет ценности a part2: его можно сравнивать, у него есть равные ему, он не должен быть единичным.

воспрещенное (лат.). отдельно (фр.). 193 Переберите качества хорошего человека, почему они

нам приятны? Потому что с ним нам не нужно воевать, по- >з тому что он не вызывает в нас ни недоверия, ни осторож- I ности, ни сдержанности, ни строгости: наша лень, добро- § душие, легкомыслие чувствуют себя хорошо при этом. Наше ;ц хорошее самочувствие и есть то, что мы проецируем из себя нару- g жу и засчитываем хорошему человеку как его свойство, как его ценность.

8

g 320. Добродетель является при известных условиях про- | сто почтенной формой глупости,— кто мог бы быть из-за этого на нее в претензии? И этот вид добродетели не пере- е жит еще и по настоящее время. Некоторого рода милая кре- s стьянская простота, которая возможна, однако, во всех со- s словиях и к которой нельзя относиться иначе, как с почте- ^ нием и улыбкой, еще и теперь верит в то, что все в хороших руках, а именно: в «руце Божией»,—и когда она отстаивает это положение с такой скромной уверенностью, как будто она утверждает, что дважды два четыре, то мы, другие, поостережемся ей противоречить. Для чего смущать эту чистую глупость? Для чего омрачать ее нашими опасениями насчет человека, народа, цели, будущего? И если бы мы и хотели этого, мы не могли бы. Она вносит в вещи свою собственную почтенную глупость и доброту (ведь для нее пока жив еще старый Бог, deus myops!1), а мы—остальные, вносим в вещи нечто иное: нашу загадочную натуру, наши противоречия, нашу мудрость, более глубокую, более болезненную, более подозрительную. 321.

Кому добродетель достается легко, тот даже смеется над ней. В добродетели невозможно сохранить серьезность: достигнув ее, сейчас же спешат прыгнуть дальше—куда? В чертовщину.

Как интеллигентны стали, между тем, все наши дурные склонности и влечения! Как мучит их научное любопытство! Истинные крючки на удочках познания! 322.

Нужно связать порок с чем-нибудь явно мучительным так, чтобы заставить бежать от порока, с целью избавиться

Бог близорук! (лат..).

от того, что с ним связано. Таков знаменитый случай Тан- 194 гейзера. Тангейзер, выведенный из терпения вагнеровс- кой музыкой, не в состоянии выдерживать далее даже Венеру; добродетель вдруг приобретает привлекательность в его глазах, тюрингенская дева повышается в цене; и—что невероятнее всего—ему начинает нравиться романс Вольфрама фон Эшенбаха. 323-

Патронат добродетели. Алчность, властолюбие, леность, глупость, страх: все они заинтересованы в деле добродетели; поэтому-то она и стоит так твердо. 324-

Добродетель не встречает больше доверия, ее притягательная сила пропала; разве что кто-нибудь снова сумеет выпустить ее на рынок в виде необычной формы приключений и распутства. Она требует от своих поклонников слишком много экстравагантности и тупоумия, чем в наше время восстанавливает против себя совесть. Конечно, в глазах бессовестных и совершенно нерассудительных людей именно это и может стать источником ее нового обаяния,— и вот теперь она является тем, чем она еще никогда не была,— пороком. 325-

Добродетель остается самым дорогим пороком—пусть она им и остается! 326-

Добродетели столь же опасны, сколь и пороки, поскольку мы допускаем, чтобы они властвовали над нами извне в качестве авторитета и закона, а не порождаем их, как надлежало бы, сначала из самих себя, как наиболее личную форму самообороны, как нашу потребность, как условие именно нашего существования и роста, которое мы познаем и признаем,—независимо от того, растут ли другие вместе с нами при одинаковых или различных условиях.

Это положение об опасности добродетели, взятой независимо от личности, объективной добродетели, справедливо также и относительно скромности: из-за нее погибает много выдающихся умов. Моральность скромности способствует крайне вредному размягчению таких душ, которые одни только имеют право быть при известных условиях твердыми. s

к

195 327- Необходимо шаг за шагом суживать и ограничивать царство моральности: нужно извлечь на свет Божий подлин- 1S ные имена действующих в этом случае инстинктов и окру- I жить их заслуженным почетом, после того как их столь дол- § гое время прятали под лицемерной маской добродетели; ^ ради стыда перед нашей «честностью», все настойчивее в нас говорящей, нужно отучиться от стыда, заставляющего нас отрекаться от наших естественных инстинктов и замалчивать их. Мерою силы должна служить большая или мень- g шая способность обходиться без добродетели. Мыслима такая высота, на которой понятие «добродетели» настолько бы изменило свое содержание, что звучало бы как virtu, как є добродетель Возрождения, как свободная от моралина доб- I родетель. А пока—как далеки мы еще от этого идеала! s Сужение области морали — свидетельство ее совершен-

^ ствования. Везде, где еще не могли мыслить каузально, мыслили морально.

328- В конце концов—чего я достиг? Не станем скрывать от себя крайне странного результата: я сообщил добродетели новую привлекательность — она действует как нечто запрещенное. Против нее направлена наша утонченнейшая честность, она засолена в «cum grano salis1» угрызений научной совести; от нее отдает какой-то старомодностью и антиками, так что теперь она, наконец, привлекает рафинированных и возбуждает их любопытство,—короче говоря, она действует как порок. Только теперь, когда мы узнали, что все есть только ложь и видимость, мы получили снова право на эту прекраснейшую из форм лжи — на ложь добродетели. Нет больше инстанции, которая была бы вправе запретить ее нам: только после того, как мы вскрыли сущность добродетели как известной формы имморальности, она снова узаконена,— она водворена на надлежащее место и уравнена в правах в соответствии с ее основным значением, она составляет часть коренной безнравственности всего существующего — как первостепенный продукт роскоши, как самая высокомерная, самая драгоценная и самая редкостная форма порока. Мы разгладили ее морщины и сорвали с нее духовное облачение, мы избавили ее от навязчивости толпы,

крупинка соли (лат.).

освободили ее от бессмысленного оцепенения, пустого 196 взгляда, высокой прически, иератической мускулатуры.

329- Повредил ли я этим добродетели?.. Так же мало, как анархисты—властителям: именно с тех пор, как в них стали стрелять, они снова прочно сидят на своем троне. Ибо так было всегда и всегда будет так — нельзя какой-нибудь вещи принести больше пользы, как преследуя ее и травя ее всеми собаками. Это—сделал я.