ЖИЗНЬ В ПЕТЕРБУРГЕ

В конце 1904 г. Бердяев с женой переезжает в Петербург и поселяется в Саперном переулке, ще они прожили около трех лет. По приезде в Петербург у него произошла встреча с литературным миром, который он знал издалека.

называемых «идеалистов» (Булгакова, Бердяева и др.)» .

Вместе с Бердяевыми в Петербург приехал и С. Н. Булгаков, также приглашенный для работы в редакции издательства «Новый путь». Раньше «Новый путь» выпускали Мережковские, и ориентация была, главным образом, на литературную проблематику; общественно-политическая сторона в журнале была выражена слабо. Предполагалось, что с приходом в редакцию Бердяева и Булгакова этим проблемам будет уделено достаточное внимание.

Таким образом, произошла встреча «идеалистов», пришедших из марксизма, с представителями «нового религиозного сознания», издававшими «Новый путь». В редакции повеяло как бы другим воздухом, стало очень шумно, постоянно разгорались споры, выражались разносторонние протесты, собирались подписи, писались петиции. 3. Н. Гиппиус-Мережковская вспоминала: «Мы все, как нМ^ички, скромно отдалились тоща от журнала в его «общественной части». Пам была предоставлена область литературы и литературной критики» . Особенно неистовствовали на философском и общественно-политическом поприще Бердяев и Булгаков, очень разные и всеща вместе: «...обоих мы звали «Булдяевы» или «Бергаковы». Начнешь «Бул...»— кончишь же «-дяев!» Начнешь «Бер...»— кончишь же «-гаков!»... Не расплетешь их» .

В 1905 г. журнал «Новый путь» был переименован в «Вопросы жизни», и под таким названием в трудных условиях революции он просуществовал почти год.

Писатель Б. Зайцев в своих воспоминаниях о встрече с Бердяевым в это время отмечал: «В «Вопросах жизни», где и сам я сотрудничал, встретились мы впервые с Бердяевым и его женой Лидией Юдифовной.

Творческая публицистическая деятельность Бердяева в петербургский период достаточно многогранна. На страницах журналов «Новый путь» и «Вопросы жизни» он продолжает полемику с марксистами, материалистами, пишет «Дневник публициста», развивая идеи идеализма. Одновременно он осмысливает философские построения JI. Шестова и публикует многоплановую статью «Трагедия и обыденность»42. Он тщательно изучает и, в конечном счете, «открывает» для русской мысли начала XX века творчество философа реакционной романтики К. Леонтьева.

Совместно с писателем и литературным критиком Д. Мережковским Бердяев работает над обоснованием принципов «нового религиозного сознания», о которых, в первую очередь, им было заявлено в журнале «Вопросы жизни», где была помещена большая статья программного характера под названием «О новом религиозном сознании». Идеи «нового религиозного сознания» обсуждались на собраниях религиозно-философского общества, мысль об организации которых принадлежала Мережковским. Предполагалось, что они станут местом встреч представителей духовенства и светской интеллигенции. Для проведения собраний необходимо было получить разрешение у обер-прокурора Синода К. П. Победоносцева, известного своей чрезмерной строгостью, доходящей порой до гротеска. Обер-прокурор Синода являлся представителем государственной власти в церкви, главой которой считался царь, и рассматривался как «око государя и стряпчий по делам государственным».

В ноябре 1901 г. было получено разрешение на проведение собраний религиозно-философского общества, которые стали проводиться в «малой» зале Географического общества на Фонтанке, ще председательствовал епископ Сергий . Эти собрания носили полуофициальный и полупубличный характер, поэтому на них не было представителей полиции, которые обязательно присутствовали на всех публичных заседаниях и могли в любое время по своему усмотрению прервать оратора или вообще запретить выступление. Ввиду отсутствия полицейских чинов собрания стали называться «приютом свободного слова».

На этих религиозно-философских собраниях и вырабатывались идеи «нового религиозного сознания», суть которых состояла в создании новой религии, на основе которой должны быть решены вопросы переустройства общества, возрождения культуры, совершенствования личности. Идеи «нового религиозного сознания» нашли отклик среди либерально настроенного, склонного к реформам духовенства, отдельных философов, общественно-политических деятелей и литераторов. Новая религия объявлялась панацеей от всех социальных зол.

Миросозерцание представителей «нового религиозного сознания» передавало мироощущение и мировосприятие реальных исторических сил прошлого, его теоретическую основу составляли идеи В. С. Соловьева и Ф. М. Достоевского.

Бердяев активно включился в деятельность созданного в Петербурге религиозно-философского общества и религиозных собраний. На одном из заседаний общества он даже выступил с докладом «Христос и мир». Ему была предложена почетная должность председателя Петербургского религиозно-философского общества, однако, в связи с большой публицистической и издательской деятельностью, он отказался от нее, продолжая развивать идеи «нового религиозного сознания».

Центральное место в системе «нового религиозного сознания» Бердяев отводил личности, считая, что «... сам Бог воплотился в форме личности и заповедал утверждать личность для вечности, признал безмерную ценность индивидуальности» .

Вопреки православным канонам о первичности духа, он обосновывал изначальность не только духа, но и плоти, не только неба, но и земли, и религиозной их равноценности.

Власть земная, государственная должна быть отвергнута «новым религиозным сознанием»,— считает философ,— и заменена свободным религиозным союзом, в котором нет насилия, союзом, основанным на любви. Мыслитель развивал идеи «нового религиозного сознания» не вне решения проблем социального освобождения личности, не вне революционного освободительного движения. Он полагал, что борьба за социальное освобождение — свята. «Люди «нового религиозного сознания» должны принять и освятить всякую борьбу за свободу, всякое устранение насилия, гнета и властвования...» .

Осмысливая идеи «нового религиозного сознания», философ одновременно решал для себя вопрос о роли религии в жизни личности, о чем, в частности, вспоминает 3. Н. Гиппиус-Мережковская: «...с Н. Бердяевым мы, лично, очень подружились. Особенно я. Случалось, наши с ним разговоры затягивались «далеко за

полночь». Разговоры больше метафизические, так как от всякой мистики и религии он был еще на порядочном расстоянии... А что касается религии... то он опять, по его собственным словам, все время колебался «между идеалом Мадонны и идеалом содомским». Помню, я однажды вышла из терпения и, уже в передней, поздно, кричала ему: «Да Вы хотите, чтоб был Бог, или Вы не

хотите?» .

Концепция «нового религиозного сознания» законченное выражение ; получает в работе Бердяева «Новое религиозное сознание и общественность» (Спб., 1907).

В петербургский период Бердяев продолжает переживать глубокий духовный кризис.

Критически пересматривая философию марксизма и его социологию, он полемизирует с русскими «учениками» и интерпретаторами «великого немца» на страницах журнала «Новый путь»: «Было когда-то великое учение, могучее и славное, и мы находились под его гипнотической властью. То был классический марксизм и в нем трепетали творческие силы, но марксизм, родившийся в особую, уже пройденную историческую эпоху, состарился и одряхлел... Эпигоны этого учения стараются залатать его ветхие одежды, но заплатки эти делают из материи совсем не подходящей, совсем чуждой... Выжившие еще представители классического марксизма, верные рыцари... должны хмурить брови и с враждой и страхом смотреть на эти новшества»48. Однако мыслитель тут же оговаривается, подчеркивая: «Практическое движение, связанное с марксизмом, очень жизненно, и значение его я оцениваю очень высоко»49.

Русскими «учениками» и интерпретаторами Маркса Бердяев считал представителей демократической интеллигенции, которые, по его мнению, в преддверии революции 1905 года стали подменять ценности культурные, духовные ценностями утилитарнополитическими, стали пропагандировать презрение к литературе, искусству, философии, религии, красоте жизни, к утонченности и сложности душевных переживаний. Он бросает упрек демократической интеллигенции, говоря: «Те, что хотели освободить нас от тысячелетнего гнета и рабства, не только не привили нам любви и уважения к творческой свободе, к полноте жизни, но часто сами угашали дух, требовали умерщвления культурного творчества, воздержания от целого ряда запросов. И души многих из нас оказались оскопленными, упрощенными, сведенными к элементарно нужному и полезному» .

Неустанный искатель справедливости и правды, он упрекал демократическую интеллигенцию в утрате метафизического духа великих русских поэтов и писателей — Пушкина и Лермонтова,

Гоголя и Тургенева, Льва Толстого и Достоевского, Чаадаева и Белинского, Герцена и Вл.

Свою программно-критическую статью о русской интеллигенции Бердяев поместил в сборнике «Вехи» . В пренебрежении к культуре, в забвении ее традиций и духа он обвиняет и русскую православную церковь, тесно связавшую свою судьбу с государственной властью, с политикой, полагая, что служители церкви только говорят о добре и любви, дела же их не всегда достойны. В этой связи он вноЬь обращается к идеям «нового религиозного сознания».

В петербургский период в 1904 — 1907 гг. Бердяев сотрудничает в журналах «Вопросы философии и психологии», «Полярная звезда», «Московский еженедельник». Он продолжает развивать идеи о новом русском идеализме, утверждая, что новейший русский идеализм пытается решить на почве традиций, завещанных историей философской мысли, тему личности и проблему прогресса и что решение этих проблем с необходимостью приведет к «философии свободы». Большая часть этих исследований вошла в сборник «Sub specie aeternitalis». Опыты философские, социальные и литературные (1900 — 1906 гт.)» (Спб., 1907). Эти эссе отразили сложный путь мыслителя от критического марксизма к идеализму и «новому религиозному сознанию».

В Петербурге Николай Александрович участвует в деятельности литературного кружка, так называемых литературных «средах», которые проходили на квартире поэта Вячеслава Иванова. По общему признанию, Вячеслав Иванов — одна из самых ярких фигур на фоне предреволюционной России. Бердяев называл его «наиболее культурным человеком, какого он когда-либо встречал». «Во всем германски- профессорском облике поэта,— писал Ф. Степун,— в особенности же в почти манерном наклоне головы и мелодическом жесте — нечто старинно-романтическое, но и современно-декадентское... Смотрю и удивляюсь — и откуда это у людей «нового религиозного сознания»... такие облики? В академической среде, как и среди писателей- реалистов... ничего подобного нет: все люди, как люди. Если же посадить за один стол Бердяева, Вячеслава Иванова, Белого, Эллиса, Волошина, Ремизова и Кузьмина, то получится нечто среднее между Олимпом и кунсткамерой» .

На литературных «средах» собирались: Д. Мережковский с женой, Н. Бердяев с женой, А. Ремизов, А. Блок, В. Розанов, А. Белый, ф. Степун, Е. Аничков, С. Городецкий, Н. Лосский, JI. Шестов, С. Булгаков и др. Темы для обсуждения были самые различные: по проблемам культуры, нравственности и т.д., например, тема беседы — «Что есть любовь?». Вспоминая об обсуждении этой темы, А. Белый писал: «JI. Бердяева томно поведала: «Есть розы

черные: страсти!» Не помню, кто что говорил, но у всех вырывались слова:"Эротическое крыленье Платона"» .

Бердяев с удовлетворением вспоминал о литературных «средах». «Среды» Вячеслава Иванова — характерное явление русского «ренессанса» начала века. На «башне»— так называлась квартира Ивановых на седьмом этаже в доме против Таврического сада — каждую среду собирались все наиболее одаренные и примечательные люди той эпохи: поэты, философы, ученые, художники, актеры, иногда и политики. «В течение трех лет я был бессменным председателем на Ивановских «средах»,— писал Бердяев,— В. Иванов не допускал мысли, чтобы я когда-нибудь не пришел в среду и не председательствовал... Я всегда себя считал довольно плохим председателем... был слишком активным, слишком часто вмешивался в спор... не мог быть «объективным». Иногда поэты читали стихи... я не любил чтения стихов поэтами, потому что они ждали восхвалений» . На «средах» присутствовали самые разные люди: «...Там, где в среду сидел Блок и читал свою «Незнакомку» или новые стихи из «Снежной маски», в следующую среду сидит А. В. Луначарский» .

На «среды» собирались не только у Ивановых, но и у П. И. Астрова, где также бывал Бердяев. Помимо «сред» собирались и на «воскресенья» В. Розанова: «.. ."воскресенья" совершались нелепо, нестройно, разгамисто, весело; гостеприимный хозяин развязывал узы; не чувствовалось утеснения в тесненькой, белой столовой; стоял большой стол от стены до стены; и кричал десятью голосами зараз; Василий Васильевич (Розанов) где-то у края стола незаметный и тихий... рот строил ижицей; точно безглазый; ощупывал пальцами,* бесстыдничая переблеском очковых кругов; статный корпус Бердяева, всклокоченною головою ассирийца его затмевал» . На этих «воскресеньях» не только обсуждали литературные, философские, политические проблемы, но шутили, смеялись, играли, пели. А. Белый вспоминает, как однажды Ремизов начал приставать к Вяч. Иванову: «У Вячеслава Иванова — нос в табаке!»... и «вдруг, подскочивши к каталке, в которой массивный Бердяев сидел, он стремительно, дьявольски цепким движением переопрокинул качалку; все, ахнув, вскочили; Бердяев, накрытый качалкой, предстал нам JB ужаснейшем виде: там, где сапоги,— голова; там же, где голова,— лакированных два сапога; все на выручку бросились*..» .

«Воскресенья» проходили и на квартире Ф. Сологуба — писателя и литературного критика, но они не пользовались такой популярностью, как «среды» Иванова и «воскресенья» Розанова.

На страницах журналов «Новый путь» и «Вопросы жизни» Бердяев не только ведет полемику с марксистами, вырабатывает и пропагандирует идеи «нового религиозного сознания», но и обращается к анализу творческой деятельности русских мыслителей и писателей, которые были неоправданно преданы забвению, в частности, к творчеству Константина Николаевича Леонтьева (1831

—1891 гг.) — русского писателя, публициста и литературного критика.

Но положение журнала «Вопросы жизни» становится катастрофическим, так как он неудержимо катится в финансовую пропасть, и практически уже нет никакой надежды на его спасение. 3 начале 1906 г. Мережковский, Бердяев и Философов предпринимают попытку достать денег для создания нового религиозного журнала «Меч», но и эта попытка оказывается неудачной.

НИКОЛАЙ БЕРДЯЕВ О I КОНСТАНТИНЕ ЛЕОНТЬЕВЕ I

Перу Бердяева принадлежит ряд серьезных работ о К. Леонтьеве. В 1905 г. он написал большую статью, а в 1926 г., уже за границей, вышла книга «Константин Леонтьев. Очерк по истории русской религиозной мысли».

К. Леонтьев не принадлежал ни к какой школе и не основал никакой школы, он не характерен ни для какой эпохи: «Бывают писатели с невыразимо печальной судьбой, неузнанные, непонятные, никому не пригодившиеся, умирающие в духовном одиночестве, хотя по дарованиям, по уму, по оригинальности они стоят многими головами выше признанных величин. Таков был Константин Леонтьев... один из самых блестящих и своеобразных умов в русской литературе... этот одинокий, почти никому не известный русский человек во многом предвосхитил Ницше» .

Все творчество Леонтьева пронизано культом воли к власти и культом насилия. Однако, как и Ницше, он знал лишь эстетику власти, а не действительную власть* Он был первым русским эстетом в то время, когда эстетизм был чужд русским. Бердяев предполагал, что Леонтьева мало понимали и не принимали потому, что он думал не о страдающем человечестве, а о поэтическом человечестве.

Леонтьев ненавидел демократию и мещанскую среду, презирал идеалы всеобщего благополучия. Смыслом его теоретических изысканий было — спасти мир, наполнить содержанием мировую жизнь. На этом пути он возлагал надежды на Россию, на славянство, считая, что через Россию можно спасти мир, если остановить либеральноэгалитарный процесс, хотя бы ценой величайших жертв и насилия.

У Леонтьева формируется миросозерцание, называемое «эстетическим аморализмом». Впервые оно было выражено в его романе «В своем краю» устами Мильнеева: «...идеал всемирного равенства, труда и покоя? Избави, Боже!» «Нам есть указание в природе, которая обожает разнообразие, пышность форм; наша жизнь по ее примеру должна быть сложна, богата. Главный элемент разнообразия есть личность, она выше своих произведений... Многосторонняя сила личности или односторонняя доблесть ее — вот более других ясная цель истории; будут истинные люди, будут и произведения... Прекрасное — вот цель жизни» .

Леонтьеву были чужды либерально-эгалитарные идеи, и в 1862 г. он преодолевает остатки прогрессистских настроений в своем мировоззрении и делается консерватором. Как объяснял Бердяев, он сделался консерватором потому, что увидел прекрасное на стороне только церкви, монархии, войска, дворянства, неравенства. Прекрасно, по его мнению, лишь общество, основанное на разнообразии, на дифференциациях, на неравенстве. Это стало аксиомой его общественной философии. Лишь уголком прекрасного в его понимании выступает нравственность. «А как же оправдать насилие?» — спрашивают Мильнеева.— «Оправдайте прекрасным... Кровь не мешает небесному добродушию... Жанна де’Арк проливала кровь, а она разве не была добра, как ангел?.. Одно столетнее, величественное дерево дороже двух десятков безличных людей, и я не срублю его, чтобы купить мужикам лекарство от холеры» .

По мнению Бердяева, внутренняя духовная драма Леонтьева в том, что он страстно искал земной прелести и земной красоты и не верил в прочность и вечность всего земного. Аристократическая нелюбовь Леонтьева к демократизму славян была не русской чертой, он предпочитал поляков, ему нравился их аристократизм, их верность католичеству. Освободительно-уравнительные начала были ему ненавистны.

Бердяев по-своему осмысливает эскизы Леонтьева об эгалитар- ности, размышляет о пагубности буржуазно-мещанского прогресса и приходит к конструированию эсхатологических перспектив.

Леонтьев был сторонником органической теории общества и под влиянием Н. Я. Данилевского, русского публициста и социолога, создал своеобразную теорию его развития . Бердяев, оценивая органическую теорию развития общества, писал: «У Леонтьева нет и тени научного реализма и страстная натура его менее всего была способна к объективности, да и подготовки у него не было для надлежащих научно-социологических исследований. Ему нужно было во что бы то ни стало отстранить ненавистную идею всеобщего благоденствия, торжества правды и счастья на земле путем освободительного и уравнительного прогресса. Во имя этой субъективной, страстной, совсем не научной цели он схватился за совершенно несостоятельную органическую теорию развития и умирания наций и государств» .

Бердяев недоумевает и по поводу отсутствия в историософских построениях Леонтьева идеи свободы, и по поводу своеобразного толкования мыслителем культурной миссии России. Культурная миссия России будет выполнена тогда, считал Леонтьев, когда создастся оригинальная русская культура, основами же для такой культуры должны быть не свойства и особенности русского народа, русского национального духа, а византийское самодержавие и византийское православие. Россия для него светилась лишь отраженным светом Византии, силу России он видел в заимствованных византийских началах. Судя по его работам, Леонтьев не верил в Россию, смеялся над наивностью славянофилов, но горячо поклонялся русской государственности, «созданной влиянием Византии и татарщины». «Государство обязано всегда быть грозным, иногда жестоким и безжалостным, потому что ^общество всегда и везде слишком подвижно, бедно мыслью... Нужно заранее закалить наши силы терпением и любовью к предержащим властям за то уже только, что они — власть» ,— писал Леонтьев. Государственная власть, по его мнению, должна быть связана с насилием: «Без насилия нельзя. Неправда, что можно жить без насилия».

Самое печальное и непонятное,— отмечал Бердяев,— «...как это тонкий эстетик Леонтьев не чувствовал дурного запаха не только насильственной государственности, но и всякой государственности, всегда ведь уродливой, всегда замаранной грязью! Об эмпирических проявлениях нашей византийско-татарской государственности и говорить нечего, тут для восторгов совсем нужно не иметь органов обоняния» .

Не принимал Бердяев и леонтьевского толкования христианства как религии страха и насилия: «В раздвоенной и извращенной природе Леонтьева заложен был мрачный пафос зла, и насилием он дорожил .больше всего на свете» . Философ не соглашался с Леонтьевым, который интерпретировал учение о Боге как властелине и хозяине, мрачном и карающем, отношение между Богом и человеком1 сводил к страху и повиновению. Бердяев обвинял Леонтьева в том, что тот не понимает безмерной ценности человеческой личности. Не случайно он называл Леонтьева лжехристианским антигуманистом.

Философская, литературная, общественно-политическая деятельность Бердяева в Петербурге завершилась изданием в 1907 г. работы, в которой были собраны и обобщены его статьи за последние шесть лет. Книг^ называлась «Sub specie aeternitatis. Опыты философские, социальные и литературные». Ранние марксистские статьи Бердяев в сборник не включил.

В этой работе философ заявил о преодолении марксизма и частично идеализма, о переходе на позиции мистической, религиозной философии. В предисловии Бердяев искренне признавался, что представленные статьи грешат несовершенством, отрывочностью, неясностью внутренней связи: «...знаю, что будут обвинять меня в противоречиях, изменчивости, непоследовательности... Раздвоение и кризис души, отразившийся в этой книге, быть может, интересен не для меня одного. Реальный выход из этого раздвоения и кризиса мне всегда виделся только религиозный...». «...Идеализм есть переходное состояние.. .в нем нет ничего творческого, остановиться на нем нельзя, это было бы не реально и не религиозно» .

В это же время у мыслителя появляются расхождения и с группой Мережковского; Бердяев начинает переосмысливать их теоретические позиции. О его душевном состоянии можно судить по письму, написанному им 3. Гиппиус: «Я не разделяю настроения Булгакова, который сделался совсем правым и ненавидит революцию. Я в спасение революцией также не верю. Я вижу ее внутреннее банкротство, как и банкротство либерализма и царизма. С В. Ивановым у меня нет никакой идейной связи. Я не могу принимать всерьез человека, который сделался мистическим анархистом под влиянием Чулкова. Я страшно одинок. Живу духовно, / как в монастыре» .

В 1907 г. он с семьей уезжает из Петербурга в деревню, куда к ним среди других гостей заезжал и Модест Гофман — начинающий писатель, который вспоминал о своей встрече с Бердяевыми: «Я заехал в Харьковскую губернию к Бердяевым (и Николая Александровича и Лидию Юдифовну, его жену, я очень любил) и провел с ними целый день. Мы много разговаривали об истекшем годе. Бердяев говорил, что зима 1906/07 г. была такая вихревая, что этот вихрь должен унести кого-нибудь из жизни. И как раз в это время умирала Лидия Дмитриевна — Диотима, жена Вяч. Иванова» .

В январе 1908 г. Бердяев с женой приезжает в Париж, где в это время жили Д. Мережковский и 3. Гиппиус. Она отмечала, что с приездом Бердяева споры с Мережковским вспыхнули вновь, но «.. .он уже не колебался между идеалом Мадонны и идеалом содомским, как недавно, объявлял себя «христианином», чему мы за него были очень рады. Мы стали ежедневно видаться,— у нас или у него... Однако наши свидания и новые разговоры с Бердяевым не ладились, и чем дальше — тем меньше. Всех лучше, добрее, я бы сказала — нежнее,— относился к нему Дмитрий Сергеевич (Мережковский). Д. Философов ему почему-то не доверял, а может быть, его отталкивала неудержимая страсть Бердяева к полемике, даже в тех случаях, когда она не была неуместна» .

Сам же Бердяев о встрече с Мережковским в Париже писал: «Наше общение прошло в борьбе и взаимосопротивлении. Мне были неприятны и чужды их настроения». И далее, как бы подводя итог петербургской жизни, отмечал: «Годы моей петербургской жизни,, в общении с творцами культурного ренессанса, были для меня сравнительно мало творческими. Я еще не вполне себя нашел и не вполне еще определил главную тему моей жизни» .