8. Историография как освобождение от истории

Мы - продукты прошлого, оно окружает нас со всех сторон. Как можно двигаться к новой жизни без того, чтобы не выйти из прошлого? Как подняться над прошлым, если оно в нас, а мы - в нем? Есть единственный выход, и это - мысль, философия, которая не рвет отношения с прошлым, она поднимается идеально, переплавляет его в познание. Необходимо увидеть прошлое глаза в глаза и без всяких метафор свести его в ментальную проблему. Пропозиция истины станет идеальной предпосылкой к новому действию и новой жизни. Именно так мы действуем в повседневной жизни. Вместо того чтобы стонать от безвыходности положения, стыдиться сделанных ошибок, мы анализируем ситуацию, причины произошедшего, чтобы затем, следуя внутреннему побуждению, выбрать путь решения проблемы.

Только невольное или злонамеренное замутнение смысла идей может помешать исполнению историографией своей очистительной миссии. Аналогичную роль выполняет поэзия, освобождающая нас от ига страстей. Историография освобождает от давления фактов и прошлого, так разве можно, находясь в здравом рассудке, называть тюремщиком того, кто открывает двери карцера? Ведь иначе мы навсегда останемся в темнице. Гениальные историки (их не надо путать с монахами, составляющими реестры хроник, коллекционирующими документы эрудитами, а также схоластами-компиляторами) были всегда неутомимыми путниками, ибо понимали нелегкость мысленных перевалов; преодолев их сами, они помогали другим подняться над прошлым и пережить его. Политики, философы, художники, создавшие исторические панорамы, показывающие пути развития цивилизации - все они были мужественными и пытливыми людьми. В эпохи реформ особенно важно быть чутким к прошлому, ко всему, что стремится укоренить его нити и вплести в новую ткань. В размеренные и лениво привычные времена люди предпочитают разные сказания и детективные романы. Замкнутые на собственные эгоистические интересы, они равнодушны к происходящему в огромном мире, им наплевать на все, что за пределами убогого круга их мелочных корыстных желаний.

9. Историография как приуготовление к борьбе ценности с подделками

Недруги историографии, или называющие себя антиисторицистами, говоря о памяти прошлого, пытаются тайно сохранить его тяжкое наследие. Свой идеал блаженства они возлагают на те народы, у которых нет истории, либо на забывших уроки своего прошлого. Так они присваивают себе право рассказывать факты, не вынося при этом неизбежного в любой ситуации суждения.

гического принципа неотделимости предиката существования от предиката, устанавливающего качество.

Суждение, порицающее оценки, не есть суждение (ведь суждение как таковое есть всегда мыслительный акт), это - на самом деле осуждение определенных идеальных целей и тех, кто их защищает, обеспечивает им победу. Словно на трибунал, вызывают эти горе-судьи деятелей прошедших времен для дачи показаний, чтобы затем выдать премии или заклеймить как злодеев, ничтожеств или кем-то в этом роде. Им и в голову не приходит, что вершащие сегодня суд - это трибуналы настоящего над живыми и действующими людьми, в то время как подсудимые ушедших эпох уже выслушали приговоры своего времени и не могут быть судимы дважды. Они освобождены от ответственности именно благодаря тому, что вошли под мирную тень прошлого. Став исключительно предметами прошлого, они безразличны к любому суждению, кроме того, которое проникает и постигает дух ими сотворенного. Не так, как говорится в пословице: понять, значит все простить. Прощают, ибо они по ту сторону суровости и индульгенции, хулы, проклятий и милостивых почестей. Историки, повествующие о прошлом, полагают своим долгом судить, но понимают метафору буквально материальным образом (говорят, даже Александр Мандзони не был свободен от этого). Суждения подобного рода оставляют привкус навязчивости, словно кто-то с кулаками нападает на статую. "Цезарь виноват, ибо лишил Рим свободы" - говорят, например, с угрозой в голосе.

ские условия для действия, оппозиций, понять, как благо противостоит злу, полезное - вредному, прекрасное - безобразному, истинное - лжи, короче, ценности - всем фальшивым подделкам. Так вполне законно выстраиваются в ответ принятие и отвержение, похвалы и проклятия. Это не суждения, все же философия чувствует необходимость не только в дефинициях, указующих, что данная вещь есть то, ценность чего совпадает с ее бытием. Ей нужно также нечто ценное в противовес тому, что бесполезно. Такие суждения можно окрестить ценностными или просто аффективными выражениями. Среди подобных выражений есть такой исторический материал, как персонажи и поступки, символизирующие то, что любят и ненавидят в настоящем, символы свободы и тирании, щедрости и эгоизма, святости и дьявольского коварства, силы и вялости, высокой интеллигентности и тупости. Таковы любовь к Сократу и Иисусу, восхищение Александром и Наполеоном, презрение к Иуде, ненависть к Александру VI и Филиппу II, споры о Цезаре и Помпее.

Когда ищут причины бесполезной, но очевидно желанной трансляции ценностных суждений, опрокидывая нечто присутствующее в настоящем на представления о прошлом, то среди таких нагромождений лишь отдаляются от предмета исследования. Следует понять, насколько суетной выглядит слабость тех, кто не только пытается ускользнуть от опасной борьбы, чтобы не растрачивать якобы понапрасну сил, но и сотрясает воздух обвинениями против тех, кто не может ответить из безмолвных катакомб прошлого. Подобострастные литераторы, обслуживающие власть предержащих, щедры на поучения и не устают обвинять исторических персонажей, рядясь

при этом в строгих историков. Разве иногда деятелей прошлого берут под защиту те, кто чув-

228

ствует задетым собственный интерес в настоящем, в этом случае моралисты тут же меняют пластинку. Необходимо воспрепятствовать публичной лжи подобных льстивых историографов, ибо наше время, в отличие от прошлого - хотелось бы верить - не терпит услужливого угодничества. Однако судебная историография обещает быть восстановленной, во всяком случае, ее новое появление не исключено.