5. Историческое познание как познание вообще

Но и здесь нельзя остановить процесс дальнейшего роста, ведь историческое суждение не есть порядок, но оно, несомненно, есть все наполняющая собой познавательная форма, не оставляющая места для чего-то иного. В самом деле, любое конкретное знание не может не быть, то же относится и к историческому суждению, связанному с жизнью, определенными ожиданиями и возможными препятствиями, преодолеть которые необходимо для нахождения цели. Знание ради знания не имеет опоры ни в аристократическом, ни в возвышенном. Праздное времяпрепровождение идиотов не имеет ничего общего с познанием, стимулируемым острой практической нуждой. Поэтому интеллектуалы, уповающие на спасительное уединение и уход от мира пошлой реальности, не отдают себе отчет в том, что их ждет смерть интеллекта. Без тягот и непрестанных испытаний на прочность нет повода для мысли, нет даже созерцания, поскольку активное поэтическое созерца- 219

ние включает в себя мир практических страстей и напряженной внуренней борьбы. Теория историчности познания, таким образом, противостоит не естествознанию, имеющему дело с заземленными мирскими проблемами, а той традиционной идее философии, взор которой устремлен к небесам и идущей с небес истине.

Историческая мысль сыграла дурную шутку с респектабельной трансцендентной философией, как, впрочем, и с религией, которую она пыталась обосновывать. Она пыталась историзировать ее понятия, доктрины, споры, скептические выпады в качестве исторических фактов, частично успешным образом. Длительное ее господство закончилось честным написанием собственного некролога.

Можно сказать, что историческая критика трансцендентной философии показала ее исчерпанность именно в силу метафизичности. Занять ее место должна была уже не философия, а история, или философия как история, или история как философия. Философия-история имеет в основе принцип тождества универсального и индивидуального, интеллекта и интуиции. Она объявляет незаконным разделение этих двух элементов, которые по сути одно целое. Тема исторических превращений, долгое время бывшая предметом смиренных изысканий, теперь встает вровень с традиционно философскими темами, отодвигая прочие на задний план. В то же время так называемая история была не историей, а всего лишь хроникой и результатом изысков эрудитов. Когда старая метафизическая история накладывала свою руку на историю, пытаясь возвысить ее, но получала в ответ лишь хронику, тогда она изобретала философию истории, угадывающую некий божественный план, которому более или менее соответствовала реальная модель. Философия истории была результатом умственной неполноценности, или ментальной нужды, как говорил Вико, сравнивая ее с мифом.

Среди разнообразных литературных форм есть продукты, считающиеся философскими, они вращаются вокруг абстрактных понятий, очищенных от интуитивного элемента. Однако, если эти понятия не снуют в пустоте, если в них есть полнота и конкретность суждений, интуитивный элемент непременно присутствует, хоть не всегда заметен привычному к хроникам глазу.

формулируемые философемы отвечают требованию осветить особо исторические условия, то узнаваемый предмет удается так или иначе прояснить. Я хочу подчеркнуть, что даже методологические пояснения не могут быть до конца поняты, пока не обнаружена их соотнесенность с политическими, моральными и интеллектуальными условиями наших дней, рядом с которыми идут описания и суждения.

Остаются все же профессора философии, долг которых, как кажется, состоит в том, чтобы противоречить филологам и эрудитам, а также историкам, увязшим в грязных фактах. Построения из фактов, выдаваемые за историю, как и цепочки из абстрактных идей, стоят друг друга по уровню непонимания сути дела. Они становятся естественными защитниками трансцендентной философии: даже когда на словах проповедуют единство философии и истории, на деле все получается наоборот. Время от времени они снисходят с воображаемых высот, чтобы изречь нечто необычайно запретное или очередную ложь, выдаваемую за историческое суждение. Все же, когда смысл историчности достаточно созреет, чтобы стать распространенным способом исторического мышления, филологи-историки займутся вновь простыми и полезными исследованиями. Ну а философов ждут обставленные по всей форме вежливые проводы. В высокой историографии философия нашла, наконец, нормальные условия продуктивной работы, то есть то, чего долго и тщетно добивалась от профессоров философии. Историография рассуждает холодно, бесстрастно и бескорыстно, без всяких кстати. Как подлинная поэзия должна быть мотивирована неподдельными страстями (вспомним по этому поводу слова Гете), так любая серьезная историография и серьезная философия невозможны вне оказии, то есть вполне конкретной практической и моральной мотивации.