Глава VI. ИСТОРИЧЕСКИЙ МАТЕРИАЛИЗМ МАРКСА И ПРЕСЛОВУТЫЙ ПЕРЕХОД ОТ УТОПИИ К НАУКЕ

Коммунизм пытается преодолеть все формы социального неравенства, гегелевский абсолютный дух также стремится покончить с несчастным сознанием путем некоего очищения. Так обе теории заканчивают на утопии, ибо в реальности перестают быть живыми, а дух мыслящим. 237

Маркс остановился на утопии, весьма популярной в его время благодаря Оуэну, Сен-Симону, Фурье, Кабэ и др. Выражая трогательную любовь, он прощал им заблуждения, связанные с недоразвитостью капитализма, и предрекал переход "от оружия критики к критике оружием", используя собственные слова Маркса.

Однако характер описанного им общества, новой человечности, "neue Menschheit", рожденной его тотальной критикой всего существующего (эти слова были взяты на вооружение с 1843 г.), есть нечто совершенно нереальное. В будущем обществе упразднено государство, значит, нет ни гражданского, ни уголовного права, ни индивидуальных, ни групповых различий. Еще бы, ведь свободное развитие каждого есть условие свободного развития всех. Так с приходом царства небесного на земле высыхнет пот с каждого лба, из сердца прочь уйдет тревога. Не надо много думать, чтобы обнаружить перекличку с мечтами современных анархистов. Прецеденты обнаружимы в идее технического, а не политического правительства Сен-Симона, идее Фурье о завоевании и внедрении божественного в социальный мир. Кантианская идея долженствования, мы помним, предполагала расширение человеческого до планетарного, о чем догадывался уже Ньютон ("l'attraction passionnee"). Хотя любителям иных ветров оставалась возможность выбирать на свой вкус занятия по душе. Желающие развлечений могут продолжить поиск останков Фурье в сочинениях Маркса. Например, в "Немецкой идеологии" (1845-1846) найдется возражение современной системе разделения труда, ведь при коммунизме отпадет потребность в специалистах, каждый сможет утром поохотиться, в полдень порыбачить, а вечером поработать пастухом. Затем, не будучи ни охотником, ни рыбаком, ни пастухом, покритиковать повара на кухне. Если я не обманываюсь, именно у Фурье была особая страсть к натурам-"бабочкам". Серьезная продуманность идеи коммунизма выгодно отличает Антонио Лабриолу, едва ли единственного думающего марксиста.

пятствия к свободному развитию, которые сегодня существуют, чтобы дифференцировать классы и индивидов. "Так каждый в мере, запрашиваемой обществом, найдет то, что ему доступно и необходимо делать без внешнего принуждения". Антиномия между лучшим и худшим, правами и обязанностями отомрет, поскольку каждый сможет работать по силам, а получать по потребностям. Так можно будет "отвратить большую часть поступков, уголовно наказуемых, в религиозных санкциях отпадет необходимость" (А. Лабриола. Рассуждая о социализме и философии). Если Маркс в основе остается утопистом, то как же конкретно он мыслит переход от утопии к науке? Надо полагать, не просто используя пропагандистские методы, уже обкатанные другими коммунистами, он вводит элемент насилия в духе традиции Бабе- фа и Бланка, только для него насилие - своего рода средство для обмывки новорожденного чада революции. Приговор над тем, что история уже осудила, исполняется именно путем насилия. Марксова схема истории была заимствована у Гегеля: он переходил от одного этапа к другому, следуя гегелевской логической дедукции. Однако исторический характер эпохи был другой, этапы развития были ступенями не расширения свободы, а экономического роста. Главным действующим лицом был не германский дух, а пролетариат, могильщик буржуазии, как буржуазия-могильщик феодализма, а феодализм- древнего рабовладения. Трудно не заметить теологического характера подобной метафизической конструкции, ее априорные данности Лабриола назвал "морфологическими прогнозами". Такой низкопробный вариант гегельянства, ориентированный на немецкий пролетариат, был объявлен "наукой". Метафизика чистой воды создала иллюзию прочнейшей базы коммунизма, научного в противовес предшествующему утопическому. Теперь уже коммунизм - не просто одна из испробованных социальных форм, к которой стоит вернуться, не идеал, а действующее движение, сама история, ее внутренняя логика ведет к нему.

239

старой логики и гегелевской метафизики. Маццини упрекал Маркса в недостатке глубоких философских убеждений, однако вернее сказать, что крайность была скорее противоположного плана - в упрямстве.

История развивается свободно, невзирая на схемы, сконструированные фантазией из представлений о будущем. За сорок лет политической жизни иллюзий понастроено было немало, некоторые из них обошлись весьма дорого, например, за иллюзорный образ катастрофы, нарисованный в "Манифесте коммунистической партии", или скачка из царства необходимости в царство свободы, райской гармонии фурьеристского типа. Здесь не место описанию истории политической мысли и деятельности Маркса, есть много книг, откуда можно узнать о его руководстве "Новой Рейнской газетой", основании Интернационала, создании "Готской программы" и т. д. Хочу лишь заметить, что не однажды от старой гегелевской диалектики он переходит к методу каузального детерминизма, например прогнозируя новые революции наподобие революции 1848 г., новый экономический кризис, что и отложилось в схемах исторического материализма.

Стоит остановиться и переосмыслить много раз дискутировавшийся вопрос о прибавочной стоимости и прибыли, возникающей из неоплаченного труда. Его рассматривали то независимо от морали, то с моралистической точки зрения. Маркс пришел к доктрине, противоположной экономической науке, в силу простого сравнения двух разных типов упорядочения собственности - индивидуалистского и коллективистского.

Марксова критика ошибочна и как экономическая наука, и как теория истории, тем не менее обе конструкции стали действенным средством пропаганды. Неважно, насколько истинно то, что пропагандируется, для необходимого эффекта нужно поразить воображение и возбудить души. Оружие критики, мы помним, должно материализоваться: став верой карбонариев, идеи в свою очередь становятся силой, то есть "критикой оружия". Именно поэтому я в моей юношеской книге 0

Марксе выразил восхищение его политической гениальностью, революционного идеолога я назвал "пролетарским Макиавелли". Ведь Макиавелли, будучи 240

советником принципата, всеми силами желал единства и независимости Италии. Ни в коей мере я не желал бы отрицать или недооценить эффективность марксизма в наше время. Новое коммунистическое общество стало событием большой важности, русская революция положила начало целому движению в других странах. Карл Маркс, думается мне, если бы смог узнать о событиях в России, вершившихся с его формулами и от его имени, был бы глубоко поражен и огорчен. Ведь с юных лет он жил мечтой о совершенном обществе, ради него он жертвовал собой, в опровержение онтологического аргумента Ансельма был, ни более ни менее, предикатом экзистенции. Энтузиазм и пыл верующего, нерушимая стойкость апостола помогли ему в жизни, полной жертв и лишений, а попытка его и верного друга Энгельса превратить мечту в реальность беспрецедентна.

У меня нет неприязни к Марксу, даже если я вынужден отвергнуть его теорию, рассмотрев ее в свете истины. Не причем и Россия, хотя русские коммунисты с их намерением освободить все человечество угрожают смертью классической Европе и цивилизации, к этому на деле ведет панславизм.

Россия - одна из тех европейских стран, где ощущался всегда недостаток развитой философской и методологической традиции, эта духовная сфера просто обделена опытом. Сам Маркс в своих мечтах о будущем обществе имел в виду страну не иначе как на самой вершине индустриального развития (такой была тогда Англия) и столицу науки, примером которой была Германия. О внутренней слабости русской ментальности во всеуслышанье попытался говорить Петр Чаадаев, начиная с 1829 г. Веками русская культура оставалась чуждой греко-римской и возрожденческой культурам, невнимательной к логическому воспитанию средневековой схоластики - "le syllogisme de l'Occident nous est inconnu".1 241

"Силлогизм Запада нам чужд, - писал Чаадаев, - В лучших умах наших есть что-то еще худшее, чем легковесность... это бессмысленность жизни без опыта и предвидения... А теперь я вас спрошу, где наши мудрецы, где наши мыслители? Кто за нас когда-нибудь думал, кто за нас думает теперь? Раскинувшись между двух делений мира, между Востоком и Западом, опираясь одним локтем на Китай, другим - на Германию, мы бы должны были сочетать в себе две великие основы духовной природы - воображение и разум и объединить в своем просвещении исторические судьбы всего земного шара. Не эту роль нам предоставило Провидение.. . Одинокие в мире, мы миру ничего не дали, ничего у мира не взяли, мы не внесли в массу человеческих идей ни одной мысли, мы ни в чем не содействовали движению вперед человеческого разума, а все, что досталось нам от этого движения, мы исказили... мы заимствовали одну лишь обманчивую внешность и бесполезную роскошь".2 А каковы мятежные умы, упорно отвергающие исторические и спекулятивные исследования, и даже не затрудняющие себя скрупулезным чтением текстов Маркса и Энгельса! Я имею в виду Ленина и его последователя Сталина, персонажей с большими возможностями и политическим влиянием (Троцкого, едва ли не самого образованного из них, они даже не цитируют). Каким же критерием можно оценить научный авторитет Вышинского, Молотова и маршала Тимошенко? Суетность, празднословие, рабское следование моде, карьеризм, тупоумие (за весьма редкими исключениями) господ профессоров философии, в особенности, представляются, как подсказывает долгий опыт наблюдений, неисправимыми. Именно поэтому те, кто искренне предан поискам истины, не хотят терять время на бессмысленные дебаты с ними. 1947 1

Lettres sur la philosophie de I'histoire: in (Euvres choisies de Pierre Tchaadai'ev, publiees pour la premiere fois par

le pere Gagarin de la Compagnie de Jesus, Frank, Paris-Leipzig, 1862, pp. 23, 26, 27. 2

П. Я. Чаадаев. Философические письма. -Соч. M., 1989. С. 23-25.