і.«Никто не знает сегодня, на что похожа хорошая книга»

Замысел «Воли к власти» стал выкристаллизовываться в духовном мире Ницше уже с 1883 года.

Вообще, «Заратустра» сыграл решающую роль в рождении «Воли к власти». В самый разгар работы над этой философской поэмой в письме от 3 сентября 1883 года из Сильс- Марии в Энгадине (юго-восточная Швейцария) Ницше сообщает своему ближайшему другу Петеру Гасту (Генриху Ке- зелицу): «...возможно, в ближайшее время я напишу что- нибудь теоретическое; мои записи в этом духе теперь называются "Невинность становления. Руководство по освобождению от морали"»55. И хотя Ницше планировал написать еще две части этой «книги для всех и ни для кого», им все больше овладевает потребность в «венчающем» произведении, сводящем воедино все масштабные сюжетные стержни его творчества. К тому же, опасаясь, что сложнейшие образы-идеи Заратустры будут восприняты превратно, он испытывает усиливающееся желание перевести на философский язык символический мир своей поэмы: «каждый великий учитель человечества знает, что при неблагоприятном стечении обстоятельств может стать для человечества злым гением—так же, как мог бы стать благословением.

Что ж, я сам хочу сделать все возможное, чтобы по крайней мере не дать повода для грубого злоупотребления; и сейчас, после того, как я выстроил вестибюль своей фи- лософии, я должен снова неутомимо трудиться, пока и главное здание не будет построено.

Я хочу обратить внимание на то, что между «Заратуст- рой» и замыслом «Воли к власти» существует—несмотря на их внешнюю непохожесть — глубокая, неразрывная связь. Первым это заметил М. Хайдеггер: «На самом деле планируемый капитальный труд «Воля к власти» настолько же поэтичен, насколько «Заратустра» концептуален». И он вслед за Ницше подчеркивает: «Отношение между этими произведениями такое же, как между вестибюлем и главным зданием»57. Приемственность между «Заратустрой» и будущим теоретическим трудом как раз обеспечивает концепция воли к власти, которая—ключ к образу Заратустры. Совершенно естественно поэтому, что в духовном подъеме, порожденном работой над поэмой, воля к власти выдвигается на центральное место, обрастает концептуальным богатством, вступает в полемические отношения со всей предыдущей мировой философией.

Открытие воли к власти явилось крупнейшим достижением Ницше, которое было им сразу осознано в полной мере. Он резко разрывает с метафизикой воли Шопенгауэра, радикализирует сам концепт воли, увязывает его с властью, господством и очищает от пессимизма.

Дальнейшая разработка понятия воли к власти как всеобщего принципа мироустройства и миропонимания закономерно порождает в Ницше—и об этом свидетельствуют Nachlass, Посмертные (правильнее было бы назвать—«добе- зумные») фрагменты 1884 года—замысел книги, которую он сам назовет «своим главным философским трудом», «Haupt- werk»3.

Для историка философии процесс вызревания этого крупномасштабного произведения из концепции воли к власти представляет собой поистине захватывающее зрелище. Так, в V книге «Веселой науки» (октябрь 1886 года) форму- лируется по сути программа будущего труда: «Борьба за существование есть лишь исключение, временное ограничение воли к жизни; великая и малая борьба идет всегда за перевес, за рост и распределение, за власть, сообразно воле к власти, которая и есть как раз воля к жизни»58.

Хочу обратить внимание читателя на подзаголовок книги «По ту сторону добра и зла» — «Прелюдия к философии будущего». Сама же философия и должна была составить содержание «Воли к власти», то есть «По ту сторону...» мыслилось Ницше как прелюдия к главному труду. Кроме того, сравнительный анализ опубликованной работы и корпуса Посмертных фрагментов показывает, что Ницше отрезал и напечатал часть своего главного труда в виде «По ту сторону добра и зла». Сделал он это по финансовым и рекламным соображениям, надеясь, во-первых, поправить свое тяжелое материальное положение, а во-вторых, подготовить читателей к своему opus vitae. Так он сам положил начало тяжкой для любого автора практике нарезки и ком-

KGB III, 3, S. 240-241. пиляции из огромного корпуса «Воли к власти» отдельных менее крупных работ — практике, к которой отныне он, связанный соглашением со своим издателем Константином Науманном, будет вынужден неоднократно прибегать. Эта картина мыслителя, отсекающего куски от «тела» своего главного произведения, по своему трагизму не имеет равных в мировой истории философии.

Следующим таким куском стала «Генеалогия морали» (ноябрь 1887 года), на мой взгляд, наиболее значительное по своим открытиям произведение Ницше.

Конечно, Ницше мог утешать себя тем, что главный корпус «Воли к власти» не сильно пострадал от этих усекновений, что по-прежнему ураганно идет прирост материала и что «По ту сторону...» вместе с «Генеалогией...» формируют своего рода расширенное вступление к его «capo lavoro».

17 марта 1887 года появляется именно тот план, который Гаст сначала с сотрудниками Архива Ницше Эрнстом и Августом Хорнефферами, а затем с сестрой философа Элизабет Ферстер-Ницше используют как руководство для компоновки «Воли к власти». Всего таких планов в Посмертных фрагментах насчитывается более 25...

С осени того же года Ницше начинает систематизацию материалов «Воли...» и в течение зимы 1887 —1888 годов создает первый авторский протовариант, своего рода ядро книги: он пронумеровывает и выстраивает 374 фрагмен- та62, из которых первые 300 снабжены к тому же римскими цифрами от I до IV, что соответствует планировавшимся четырем книгам. Он также составляет—на основе ключевых слов — индекс, объясняющий организацию фрагментов. Для рубрикации используется специальная тетрадь.

13 февраля 1888 года он пишет Гасту: «Я закончил первую редакцию моего «опыта переоценки»... Это была настоящая пытка, и у меня не хватает мужества идти дальше, через десять лет я сделаю лучше»63.

Однако работа над «Волей...» продолжается всю весну (кстати, параллельно с «доводкой» «Казуса Вагнер», целиком пронизанного проблематикой «Hauptwerk»): уточняется количество страниц для всех четырех книг и для каждой из отдельных глав (150 страниц в каждой книге, 50 страниц в каждой главе). Ницше напряженно трудится в Сильс-Марии все лето, вплоть до 26 августа, когда появляется план, в последний раз предваренный заголовком—«Воля к власти»: «Набросок плана. Воля к власти. Опыт переоценки всех ценностей. Сильс-Мария, последнее воскресенье августа 1888 года Мы—гиперборейцы Постановка основ проблемы Первая книга: «Что есть истина?» Первая глава. Психология заблуждения. Вторая глава. Ценность истины и лжи. Третья глава. Воля к истине, оправданная исключительно как ценность, утверждающая жизнь. Вторая книга: Происхождение ценностей.

Первая глава. Метафизики.

Вторая глава. «Человек религиозный».

Третья глава. «Добрые люди» и те, кто хочет улучшить человечество.

Третья книга: Конфликт ценностей.

Первая глава. Размышления о христианстве.

Вторая глава. О физиологии искусства.

Третья глава. Об истории европейского нигилизма.

Четвертая книга: Великий Полдень.

Первая глава. Принцип «иерархической» жизни.

Вторая глава. Два пути.

Третья глава. Вечное возвращение.

Ровно через семь дней, 3 сентября 1888 года появляется новый план, в котором подзаголовок «Переоценка всех ценностей» становится заглавием, а название «Воля к власти» исчезает навсегда.

Переоценка всех ценностей

Первая книга.

Антихрист. Опыт критики христианства.

Вторая книга.

Свободный дух. Критика философии как нигилистического движения.

Третья книга.

Имморалист. Критика морали, разнообразие пагубного невежества.

Четвертая книга.

Дионис. Философия вечного возвращения.

Между этими датами—еще один показательный жест: в записях этой недели прямо упоминается «Воля к власти», но затем Ницше сам вычеркивает это название, заменяя на слово «творение».

То, что произошло между 26 августа и 3 сентября 1888 года,— крупнейшая катастрофа в его творчестве. Он пишет: «...хорошо и долго приуготовляемое произведение, которое должно было появиться этим летом, буквально "в воду кануло"»65. Этот провал «Воли к власти» является величайшей загадкой в его жизни. Нам неизвестно, что он пережил в эту роковую неделю. По-видимому, со всей неотвратимостью ему явился призрак безумия. Все существо Ницше раздирало противоречие: с одной стороны, он все последние годы был одержим навязчивой страстью завершить «Волю к власти», с другой — все больше понимал, что в том виде, в каком он задумал ее, она в принципе незавершаема. Это противоречие в буквальном смысле раскалывало его сознание.

В «Ecce Homo» он делает признание: «для задачи пере- оценкиценностей потребовалось бы, пожалуй, больше способностей, чем когда-либо соединялось в одном лице»66. Однако, несомненно, что эти дни стали кульминацией его жизни. Я ощущаю, как напряжение этой поистине страстной недели достигает пика: кажется, что вся боль и надежда, весь пафос мировой истории спрессовываются в его душе. Он как бы производит необычное взвешивание: на одной чаше весов—весь мир, а на другой... — он, бесстрашный человек, мыслитель-динамит Фридрих Вильгельм Ницше...

И вот 7 сентября 1888 года в письме к Мете фон Са- лис Ницше пишет: «Третье сентября стало очень необычным днем. Утром я написал предисловие к моей "Переоценке всех ценностей"». Он тут же назовет переоценку «самой независимой книгой, из когда-либо существовавших», и, словно заклиная, сообщит, что планирует «напечатать ее в ближайшие годы»67.

20 сентября 1888 года он покидает, словно Заратустра свою горную пещеру, Верхний Энгадин, свои горы, и устремляется вниз, в Турин, навстречу судьбе. Слова Заратус- тры призывно манят его вперед: «Пора, давно пора!». Он прибывает в Турин, как воин, знающий, что идет на свой главный бой, из которого ему не выйти живым. С собой он везет 140 кг «динамита» своих рукописей (столько, согласно багажной квитанции, весил его багаж).

Начинаются последние 100 огненных дней Ницше. Хайдеггер тонко замечает: «Особая тревога овладевает Ницше. Он больше не может ждать, пока медленно созреет широкомасштабное произведение, которое не имеет никакого преимущества, кроме как значимость собственно произве- дения»68. Дальше он действует по-военному четко и быстро. Понимая, что находится в чудовищном цейтноте и что ему уже не дано закончить свой opus magnum, он принимает решение рассечь весь комплекс «Воли...» на четыре ударных, молниеносных произведения и издать их под общим заглавием (которое до этого было подзаголовком) «Переоценка всех ценностей». Старый замысел радикально трансформируется: из достаточно научного по тематике и изложению он пронзительно персонализируется. По сути своей перед нами трагический автопортрет, в котором Ницше предстает в разных ипостасях: Антихриста, имморалиста, контрфилософа—сокрушителя старых идолов-ценностей. Прежнее название уже не может покрыть весь фронт проблем, которые Ницше разворачивает в «последнем параде». Самостоятельное значение приобретают такие большие темы, как вечное возвращение и сверхчеловек, неразрывно связанные с концепцией воли к власти, но сопоставимые с ней по масштабам и значению. Новый заголовок методологически давал Ницше больший простор для увязывания воедино всего идейного богатства его позднего творчества, для объединения «большой триады» в единый комплекс нескольких произведений. В одном из последних писем он скажет: «Работы, которые я опубликую в ближайшее время, не являются книгами; это — удары судьбы»2.

Возможно, ему становилось все очевиднее, что методологически неверно выставлять на передний план лишь одну из трех великих идей-образов, будь то Воля к власти, Вечное возвращение или же Сверхчеловек, которые статусно равноценны, неразрывно связаны между собой и обозначают лишь различные грани единого целого. Вместе с тем с философской точки зрения воля к власти и переоценка всех ценностей образуют некое теоретико-методологическое единство, где первый концепт содержательно выражает сущность мира, тогда как второе понятие — методологический принцип очищения мира от ложных толкований. Воля к власти как раз является инструментом, позволяющим осуществлять переоценку всех ценностей. Именно эта концептуальная приемственность обоих замыслов дает основания сделать вывод, что, невзирая на перемену названия, речь идет об одном и том же большом проекте, который вынужденно меняет форму. Это признает и такой непримиримый критик «Воли.», как Монтинари, отмечавший, что «с точки зрения содержания "Переоценка ценностей" была в этом смысле тем же, что и "Воля к власти", но именно по этой причине явилась ее литературным отрицанием»69.

Нам еще предстоит разобраться, почему проект «Воли к власти» растворился в серии молниеносно написанных работ и в Посмертных фрагментах. Возникает ощущение, будто в последние месяцы перед коллапсом самоидентификация с Дионисом, разорванным на куски и пожранным титанами, достигает такого накала, что разряжается в грандиозной мистерии расчленения тела «Воли к власти» на отдельные куски-произведения, которые он успевает бросить человечеству. В любом случае этот неимоверный по силе и напряжению взрыв конца 1888 года стал возможен благодаря долгой подготовительной работе над «Волей к власти». Но, даже вынужденный расчленить «Волю к власти» на куски, он эти части, например, «Сумерки кумиров», рассматривал как «аванс», как преамбулу к будущему произведению.

Ритм его творчества становится бешеным, он словно превращается в живой вулкан, из которого вырывается кипящая лава энергии. Практически одновременно за считанные сутки он исторгает «Дионисовы дифирамбы», «Сумерки идолов» (9 сентября), «краткое изложение, — как писал сам Ницше в письме к Гасту 12 сентября 1888 года, — моих философских гетеродоксий»70). А 18 октября он напишет Францу Овербеку (другому близкому другу, которому через три месяца предстоит увезти безумного мыслителя из Турина в психиатрическую клинику Базеля): «С чувством, для которого у меня нет слов, я сообщаю тебе о том, что первая книга «Переоценки всех ценностей» готова. Всего будет четыре книги, изданные по отдельности»71. Этой первой книгой — которой суждено было стать и последней—«четырехкнижия» «Переоценки» явился «Антихрист». По-видимому, Ницше, все острее чувствуя цейтнот, понимает невозможность завершения всего замысла, что вынуждает его отказаться и от подзаголовка «Переоценка всех ценностей», который он вскоре заменяет на «Проклятие христианству».

15 октября, в день своего рождения, Ницше начинает «Ecce Homo» (которая тоже была призвана подготовить публику к выходу «Переоценки») и заканчивает ее за три недели. В этой последней в его жизни книге он так и не отказывается от своего «opus magnum», прямо называет 1890 годом завершения своего главного труда и вновь пророчит «разрушительный удар молнией Переоценки, которая повергнет землю в конвульсии»72.

Он выпускает из себя такие необузданные силы, что вернуть их назад, усмирить уже было невозможно. Писать после «Сумерек идолов», «Антихриста», а главное, «Ecce Homo», было философски неоправданно. Любое произведение было бы шагом назад, потому что выше и вперед было идти уже некуда. Если Эверест покорен, то на этой планете выше подняться уже нельзя. Выше только небо. Теперь надо было штурмовать небо, эту бездну над головой. Надо было прыгнуть в нее — прыгнуть в безумие...

После такого уровня пафоса и страсти нельзя было и сохранить себя. Такие автобиографии не пишут, если планируют мирно и спокойно жить дальше. «Иногда я не понимаю, почему я все больше ускоряю трагическую катастрофу своей жизни, которая началась с «Ессе»»73, — скажет он на пороге со-шествия-с-ума. После «Ecce...» невозможно было оставаться с современниками. Последний прорыв этого философа-камикадзе оказался безудержным и губительным для него самого. Он и в самом деле погиб как воин.

Надо быть достаточно наивным (или благополучным) читателем Ницше, чтобы в «Ecce Homo» с его помпезными главами типа «Почему я так мудр?», «Почему я пишу такие хорошие книги?» усмотреть лишь патологическую манию ве- личия. Я не вижу никакого преувеличения, когда в письме Гасту от 30 октября 1888 года он прямо пишет: «...кажется, я держу судьбы человечества в собственной ладони»74. И когда Ницше, имея в виду «grosse oeuvre», открывает «Ecce Homo» грозным предсказанием: «Не далек тот день, когда я буду должен подвергнуть человечество испытанию более тяжкому, чем все те, каким оно когда-либо подвергалось»75, то поколения, пережившие XX век, воспринимают это не как мегаломанию, а как сбывшееся трагическое пророчество. «Воля к власти» в полном соответствии с авторским прогнозом стала «произведением, которым возвещается о приближении катастрофы-кризиса, какой еще не было на свете; о глубочайшей нравственной коллизии, с какой доводилось встречаться человечеству; назревшем расставании со всем, во что до сих пор верили, чего требовали и что освящали»76.

В эйфории неумолимо надвигающегося безумия Ницше формулирует свою философско-политическую программу: «Переоценка всех ценностей—вот моя формула для акта высшего самоосмысления человечества... «Переоценка» должна выйти на двух языках. Хорошо бы поначалу создать ассоциации, которые в нужный момент предоставят в мое распоряжение последователей. Прежде всего на мою сторону должны встать все офицеры и евреи-банкиры: и те, и другие воплощают волю к власти»77. Можно посчитать, что перед нами бред сумасшедшего, а можно увидеть в этом «бреду» набросок плана партийного строительства, не раз реализованного в XX веке.

Во всяком случае, он вполне адекватно оценивал в письме своему издателю Науманну от 26 ноября 1888 года значение своей книги: «"Переоценка ценностей" станет беспрецедентным событием, не только событием литературным, но событием, которое потрясет установленный порядок»78. Переписка этих ураганных дней предельно насыще- на грозовыми пророчествами: «через два года вся земля будет содрогаться в конвульсиях. Я человек рока»79.

В полном соответствии со своим девизом «Amor fati», он, обняв свою судьбу, отбрасывает всякий инстинкт самосохранения. Ницше словно «уходит в отрыв» от своей эпохи. Неконтролируемый взрыв страсти форсирует до предела весь его эмоционально-интеллектуальный аппарат. Бесстрашие отчаяния срывает последние тормоза. Безумие становится на этом пути высшим взрывом жизни. Агон превращается в агонию.

На последнем отрезке своей жизни Ницше ощущал себя спринтером, изо всех сил убегающим от несущегося за ним следом огненного вала безумия. Во взвинченном, лихорадочном темпе он едва успевает исторгнуть из себя последние творения, понимая, что свой «opus magnum» ему закончить уже не дано. Концы «Воли к власти» теряются в безумии...

Я убежден, что он знал, что сходит с ума. Берусь утверждать, что это был его выбор. Это было его решение, сопоставимое лишь с выбором ядовой чаши Сократом и распятно- го креста—Иисусом. Он понимал, что, если хочет опрокинуть эпоху, открытую ими, если стремится перевернуть ценности, утвержденные ими, то должен своим подвигом и своей жертвой превзойти этого грека и этого еврея. Только превзойдя по масштабу и страсти содеянное этими «учителями человечества», он закроет эру, открытую ими 25 веков назад, только тогда он действительно «разрубит историю человечества на две половины» и только тогда ему поверят. Не добровольное принятие смерти ради своих убеждений, ради того, чтобы показать, как надо жить (это уже сделали Сократ и Христос, два антигероя его «Сумерек...» и «Антихриста»). Лишь безумие — со-шествие-с-ума мыслителя — событие более чудовищное и более поражающее, чем отравление греческого мудреца или распятие иудейского сына Божия! Ницше ведал, что «творил». «Иногда для того, чтобы стать бессмертным, надо заплатить ценою целой жи- зни»80. Он заплатил неизмеримо более высокую цену...

Самое потрясающее в Ницше — это то, что почувствовав в какой-то миг демонию своего мастерства, чреватую ужасающей катастрофой безумия, он не убоялся самого себя, своей дороги, как, например, Рембо, в страхе отпрянувший от разверзшейся пропасти, или Достоевский, что есть силы вцепившийся в Христа. Один лишь Ницше бесстрашно шагнул в бездну и закрыл ее своим существом.

Все 11 лет безумия он словно наблюдал, как публика будет жадно ждать его произведения, как будут от его имени создаваться новые книги. Но он не сделал ни одного жеста, который поставил бы под сомнение его безумие. Выйти из состояния сумасшествия было бы «срывом стиля», повторением «жалкого мифа» о воскресении, перечеркивало бы всю значимость беспрецедентной жертвы и великой трагедии, которую он так гениально срежиссировал и неподдельно сыграл.

Ницше обрушился на пике своего дарования, своего творческого взлета. Нас, его потомков, не оставляет чувство ограбленности: труд остался незавершенным. Но завершить «Волю к власти», эту необычнейшую из книг, как заканчивают обычную книгу, было невозможно. По-видимому, выйти из этого текста можно было только в безумие, только оборвав его безумием... И в самом деле, невозможно избавиться от ощущения, что между этим венчающим, но не законченным трудом и безумием его автора существует какая- то таинственная связь. Действительно ли он не мог дописать «Волю к власти»? Мне кажется, что столкнувшись с дилеммой: либо написать еще одну, пусть великую книгу, либо создать ни с чем не сравнимое, венчающее все его мышление «метапроизведение»—безумие, Ницше делает уникальный шаг. В полном соответствии со своим намерением он изначально строит свое произведение «с расчетом на конечную катастрофу»81. И эта книга в какой-то момент начинает неумолимо требовать реальной жизненной катастрофы самого автора. Ницше сделает немыслимое: он как бы вмонтирует собственную катастрофу в тело самой книги, как ее финал. «Воля к власти» становилась, таким образом, ужасающим символом двойной катастрофы—и самораспада автора в бе- зумии, и книги — в черновые фрагменты. Безумие продолжало и завершало «opus magnus» самым ярким и убедительным способом: философия превращалась в жизнь...