ИММАНУИЛ КАНТ - РОДОНАЧАЛЬНИК КЛАССИЧЕСКОЙ НЕМЕЦКОЙ ФИЛОСОФИИ

Классики немецкой философии были прогрессивными мыслителями. Их учения — правда в весьма непоследовательной, компромиссной и к тому же еще крайне умозрительной форме — составляли содержание так называемой философской революции, которая в Германии конца XVIII и начала XIX в. (так же как во Франции середины XVIII в.) представляла собой идеологическую подготовку буржуазной революции. Маркс и Энгельс выступили на историческую арену накануне немецкой буржуазно-демократической революции 1848 г. Выдающиеся представители немецкой классической философии, в особенности Гегель и ^Фейербах, были ближайшими предшественниками Маркса и Энгельса, а их учение — одним из теоретических источников марксизма.

Энгельс, характеризуя отношение научного социализма к немецкой классической философии, писал в 1891 г.: «... мы, немецкие социалисты, гордимся тем, что ведем свое происхождение не только от Сен-Симона, Фурье и Оуэна, но также и от Канта, Фихте и Гегеля»1. В каком же смысле классики немецкой философии являются предшественниками научного социализма? Прежде всего в том смысле, что немецкая классическая философия теоретически подготовила необходимые предпосылки для перехода от метафизическ'ого материализма к материализму диалектическому, без которого немыслим научный социализм.

Немецкая классическая философия представляла -собой (вопреки утверждениям некоторых буржуазных исследователей, сближающих ее с реакционным романтизмом), закономерное продолжение буржуазного просвещения XVIII в., хотя она и полемизировала с ним по ряду существенных вопросов. А буржуазное просвещение поставило вопрос не только об овладении стихийными силами природы, но и о разумном преобразовании общественной жизни, о преодолении конфликта между личностью и обществом. Но разве не эти же идеи вдохновляли классиков немецкой философии, которые, правда, не отличались решительностью и смелостью . своих французских предшественников, но зато превосходили их своим историческим чутьем?

Будущее общество представлялось просветителям царством разума, свободы и справедливости. Конечно, это были буржуазно-демократические иллюзии относительно социальных последствий развития капитализма, но в этих представлениях заключалось вместе с тем и смутное предвосхищение такого переустройства общественной жизни, которое действительно осуществит принципы свободы, равенства и братства.

Буржуазные просветители полагали, что достаточно ликвидировать феодальные сословия, крепостничество и другие формы феодального порабощения и угнетения, чтобы вообще навсегда покончить с господством человека над человеком. Они, следовательно, не видели, что угнетение и эксплуатация коренятся в существовании частной собственности на средства производства, одной из-исторических и к тому же неразвитых форм которой является собственность феодалов.

Таким образом, хотя буржуазные просветители (и классики немецкой философии) не ставили проблемы социалистического переустройства общества, однако своими представлениями о будущем цивилизации они подготовили почву для принципиально новой, социалистической постановки вопроса. Отсюда понятно, в каком смысле Энгельс называл просветителей, а также классиков немецкой идеалистической философии предшественниками научного социализма.

Историческая преемственность в развитии философии—многообразный, диалектически противоречивый процесс, который никоим образом не может быть сведен к простому наследованию, сохранению того, что существовало в прошлом, включению его в новую систему взглядов. Современные буржуазные философы, отрекаясь от прогрессивных философских традиций, гальванизируют наиболее реакционные философские идеи безвозвратно ушедшего прошлого. Такого рода концепция преемственности вполне соответствует положению и интересам отживающего социального класса.

Совершенно иным является отношение преемственности между прогрессивными философскими учениями. В этом случае новая философская теория опирается на действительные достижения предшествующей философии, что в свою очередь предполагает критическое освоение этйх достижений независимо от того, в какой форме они были выражены. Само собой разумеется, что такая преемственность, образующая один из необходимых элементов развития философии, включает в себя полемику, диалектическое отрицание, «снятие», т. е. сохранение рационального содержания, заключавшегося в предшествующих философских учениях, и отказ рт старой, исторически изжившей себя формы выражения.

Упрощенный, метафизический подход к исторической связи идей делает невозможным объяснение не только отношения научного социализма к прогрессивной буржуазной идеологии XVIII в., но и отношения диалектического материализма к идеалистическим учениям Канта, Фихте, Гегеля.

В. И. Ленин писал, что вся гениальность Маркса заключалась в том, что он ответил на вопросы, поставленные предшествующей общественной мыслью. Следовательно, выяснение действительного отношения основоположников марксизма к выдающимся представителям классической немецкой философии предполагает ответ на вопрос: какие проблемы поставлены этими предшественниками марксизма? Краткий ответ на этот вопрос таков: проблемы диалектики в самом широком смысле слова, т. е. не только вопросы метода, логики, но и вопросы диалектического истолкования процессов природы и особенно истории человечества во всей их сложности и противоречивости.

В этой связи, естественно, возникает вопрос о роли Канта в исторической подготовке научной диалектики. Сложность этого вопроса заключается в том, что Кант в отличие от Гегеля и Фихте не был сознательным диалектиком, создателем диалектической системы взглядов. И тем не менее Кант поставил проблемы, развитие которых привело к диалектическому идеализму Гегеля. Анализ этих проблем, делающих Канта родоначальником немецкой классической философии,— главная задача настоящего предисловия.

Германия времен И. Канта (1724—1804 гг.) представляла собой отсталую феодальную страну, которая в отличие от других феодальных стран тогдашней Европы не была единым государством, а состояла из нескольких сотен формально самостоятельных королевств, кур- фюршеств, герцогств, эрцгерцогств, княжеств, баронств, вольных имперских городов и т. д. В каждом из этих карликовых государств существовали своя армия, полиция, деньги, налоги, таможня и т.

Энгельс отмечает, что немецкая литература и философия второй половины XVIII в. давали, однако, надежду на лучшее будущее. Именно в это время выступили на историческую арену Гёте и Шиллер, Кант и Фихте. В их произведениях получил, правда далеко не последовательное, выражение протест против господствовавших в немецких государствах феодальных порядков. Когда же в 1789 г. разразилась французская буржуазная революция, она точно молния ударила в немецкую почву. Буржуазия и лучшие представители дворянства приветствовали французскую революцию. Правда, после установления якобинской диктатуры это воодушевление сменилось страхом и ненавистью. Однако это уже не могло остановить освободительное влияние крупнейшей буржуазной революции на Германию.

Одним из крупнейших немецких государств второй половины XVIII в. была родина Канта — Пруссия.

И. Кант родился в восточной части прусского королевства, в Кенигсберге, в семье скромного ремесленника (шорника) 22 апреля 1724 г. Дед Канта был выходцем

из Шотландии, переселившимся в Пруссию, по-видимому, в конце XVII или начале XVIII в. В семье будущего философа господствовал дух религиозного благочестия и строгой требовательности в вопросах нравственности. Впоследствии, на склоне своих лет, Кант с гордостью писал, что «мои родители, происходя из сословия ремесленников, будучи людьми образцовой честности, нравственной благопристойности и порядочности, не оставив состояния (но также и долгов), дали мне воспитание, которое, если смотреть на него с моральной стороны, не могло быть лучше и за которое я, при каждом воспоминании о них, чувствую глубочайшую благодарность» 5.

В школе, куда Кант поступил в девятилетнем возрасте, он увлекался древними языками, в особенности латынью, которую хорошо изучил. В это время он еще не испытывал интереса к философии и мечтал заниматься в будущем классической филологией. Родители Канта, обладавшие небольшими средствами (и их они вскоре лишились), мечтали сделать своего способного сына пастором. В 1740 г. Кант стал студентом теологического факультета Кёнигсбергского университета. Однако теология, которой он, правда, занимался со всей присущей ему основательностью, отнюдь не находилась в центре его интересов. Больше всего Кант занимался естествознанием, философией, математикой (впрочем, одно время он подумывал и о том, чтобы стать медиком).

Чтобы иметь возможность учиться, Кант давал частные уроки. После окончания университета, с 1746 по 1755 г., Кант работал домашним учителем сначала в семье одного протестантского священника, а затем в двух семьях помещиков-аристократов. Лишь в этот период он выезжает на несколько лет из своего родного города.

В 1755 г. Кант начинает свою преподавательскую деятельность в Кёнигсбергском университете. Для этого ему пришлось (в соответствии с существовавшим тогда порядком) защитить в течение 1755—1756 гг. три диссертации, из которых первая давала право на преподавание в университете, вторая — звание приват- доцента, а третья — право на занятие должности экстраординарного профессора; впрочем, должность профессора Кант получил лишь в 1770 г., т. е. почти через пятнадцать лет после своего назначения приват-доцентом. А так как приват-доценты, согласно университетскому уставу, не получали жалованья, то Канту пришлось ходатайствовать о должности помощника библиотекаря, которая была ему, «способному и прославившемуся своими учеными сочинениями магистру Канту», как сказано в королевском указе, предоставлена лишь в 1766 г.

В течение своей многолетней профессорской деятельности Кант читал лекции не только по философским дисциплинам (метафизика, логика, моральная философия), но также по математике, физике, физической географии, антропологии. Каждый день он читал не менее одной двухчасовой лекции в одни и те же твердо установленные часы, иногда же, особенно в начале своей препода- вательской работы, он давал до пяти лекционных часов в день. В 1786 г. Кант был избран ректором университета, а в 1788 г. был переизбран на второй срок. К этому времени его известность как философа вышла далеко за пределы Германии.

Внешне жизнь Канта протекала крайне однообразно. Он никогда не был женат, не выезжал за пределы родного города, общался лишь с небольшим кругом людей, преимущественно своих учеников, никогда не изменял своим еще со студенческих лет заведенным привычкам, подчиняя всю свою деятельность строгому неизменному распорядку. В этой связи Г. Гейне замечает: «Он жил механически размеренной, почти абстрактной жизнью холостяка в тихой, отдаленной улочке Кёнигсберга... Не думаю, чтобы большие часы на тамошнем соборе бесстрастнее и равномернее исполняли свои ежедневные внешние обязанности, чем их земляк Иммануил Кант. Вставание, утренний кофе, писание, чтение лекций, обед, гуляние — все совершалось в определенный час, и соседи знали совершенно точно, что на часах половина четвертого, когда Иммануил Кант в своем сером сюртуке, с камышовой тросточкой в руке выходил из дому и направлялся к маленькой липовой аллее, которая в память о нем до сих пор называется философской дорожкой. Восемь раз проходил он ее ежедневно взад и вперед во всякое время года, а когда бывало пасмурно или серые тучи предвещали дождь, появлялся его слуга старый Лампе, с тревожной заботливостью следовавший за ним словно символ провидения, с длинным зонтом под мышкой» 6.

Само собой разумеется, что за внешним, наводящим скуку однообразием повседневной жизни философа скрывалась громадная интеллектуальная работа, непрерывная, упорная, плодотворная. Кант любил говорить, что жить стоит главным образом для того, чтобы работать. И когда в 1797 г. Кант вынужден был по состоянию здоровья отказаться от чтения лекций, а затем через несколько лет и вовсе прекратить свои научные занятия, он начал тяготиться своей жизнью. Он умер 12 фев-

в Г• Гейне, Собрание сочинений, т. 6, М., 1958, стр. 97.

раля 1804 г. с чувством облегчения и чуть ли не удовлетворения, как утверждает один из его биографов.

В интеллектуальной биографии Канта обычно различают два периода: ранний, или «докритический», продолжавшийся до 1770 г., и последующий, «критический», когда он создал свою философскую систему, названную им «критической философией». Эта система была изложена Кантом в его произведениях: «Критика чистого разума» (1781), «Критика практического разума» (1788), «Критика способности суждения» (1790). Следует, конечно, иметь в виду, что эта терминология отнюдь не является научной, поскольку «докритиче- ской» философией Кант именует материализм и в известной мере рационалистические теории XVII в., а критицизмом называет созданную им идеалистическую систему взглядов. Однако эта терминология все же не лишена определенного условного значения, поскольку она отражает наличие двух качественно различных периодов в развитии философских воззрений Канта.

В своих ранних произведениях Кант стоит на позициях непоследовательного естественнонаучного материализма, сочетая его с элементами лейбницевско-воль- фовской идеалистической философии. X. Вольф, как известно, был систематизатором, но вместе с тем и вульгаризатором философии Лейбница, крупнейшего немецкого философа предшествующего кантовской философии периода. Г. В. Лейбниц пытался с позиций идеалистического рационализма преодолеть дуализм Декарта и ограниченность спинозовского учения о субстанции как пассивной, чуждой движения всеобщей основе вещей. По учению Лейбница, все материальные тела обладают духовной сущностью, а мир в целом представляет собой иерархию этих субстанциальных, обладающих неповторимой индивидуальностью духовных сущностей (монад, по терминологии Лейбница), которые являются активными силами: их деятельность заключается в представлении, в восприятии, отражении всей окружающей действительности. Иерархию монад, согласно Лейбницу, увенчивает бог, который сотворил все эти субстанциальные сущности и установил между ними отношение гармонии. В. И. Ленин отмечал, что Лейбниц преобразовал ешь нозовское понимание субстанции, соединив его с понятием силы. «Лейбниц,— писал В. И. Ленин,— через теологию подходил к принципу неразрывной (и универсальной, абсолютной) связи материи и движения» 6. Однако наиболее ценные, диалектические идеи Лейбница не были восприняты Вольфом, который построил эклектическую идеалистическую систему, дополнявшую философию Лейбница противоречащими ей учениями, и изложил эту систему в сугубо догматической форме. Она состояла из так называемой естественной теологии, теоретически обосновывавшей необходимость божественного первоначала и божественной основы всего сущего, из рациональной космологии и рациональной психологии, задача которой заключалась в обосновании субстанциальности души, ее независимости от тела, ее бессмертия.

Кант прошел школу лейбницевско-вольфовской философии, и в первых его произведениях влияние идей этой школы сказывается со всей очевидностью. С одной стороны, он стремится объяснить природу из нее самой, из материи и присущего ей механического движения. С другой же стороны, он утверждает, что для объяснения живых существ, в особенности их возникновения, недостаточно материи и движения.

Наиболее выдающимся произведением Канта так называемого докритического периода является анонимно изданная им в 1755 г. «Всеобщая естественная история и теория неба». Это сочинение, к несчастью, не поступило в продажу вследствие банкротства издателя; большинство экземпляров его было утеряно, так что оно долгое время оставалось неизвестным не только широкой публике, но и многим специалистам.

17

2 Иммануил Кант

Космогоническая гипотеза Канта нанесла первый серьезный удар по метафизическому мировоззрению, господствовавшему в естествознании XVIII в., она впервые показала необходимость и научную значимость исторического воззрения на природу. Правда, еще задолго до Канта Р. Декарт выступил со своей по существу

Первой в историй науки систематически развитой космогонической гипотезой. Однако гипотеза Декарта не объясняла фактов, известных астрономам: эллиптические орбиты планет, их движение примерно в одной и той же плоскости, различие их массы, наличие колец Сатурна и т. д. Поэтому, несмотря на величие замысла— вскрыть генезис солнечной системы, гипотеза Декарта не получила признания среди естествоиспытателей, тем более что в XVII в. ничто еще не могло поколебать позиции метафизического способа мышления.

В отличие от Декарта Кант в своей космогонии дает вполне удовлетворительное для тогдашнего уровня естествознания объяснение известных в то время структурных особенностей солнечной системы. При этом Кант исходит из положения, что движение (механическое) имманентно присуще материи, и руководствуется законом всемирного тяготения, открытым И. Ньютоном. Все это, несомненно, придало гипотезе Канта научную убедительность. В дальнейшем, когда принципы кан- товской небулярной гипотезы были развиты Лапласом, эта гипотеза получила почти всеобщее признание.

Нельзя не отметить, что, с точки зрения Канта, космогоническая гипотеза вполне примирима с религиозным представлением о сверхприродном абсолютном существе. Больше того, в работе «Единственно возможное основание для доказательства бытия бога», которая также относится к «докритическому» периоду, Кант рассматривает свою космогонию как новый, усовершенствованный вариант «физикотеологического доказательства» бытия божьего, исходным пунктом которого являлось представление о целесообразности всего существующего в природе. Выступая против вульгарно-телеологического рассмотрения явлений природы, Кант оценивает взаимосвязь, единство явлений природы как высшую целесообразность и гармонию, причина которой может носить лишь божественный характер. Доказывая, что движение не было сообщено планетам богом, а является результатом действия определенных физических причин, Кант прибегает к вполне схоластическим аргументам. Так, например, он утверждает: «Если бы бог непосредственно сообщал планетам <ЗЙЯу движения брошенного тела й устанавливал их орбиты, то следует предположить, что в таком случае они не обнаруживали бы признака несовершенства и отклонения, который можно найти в каждом произведении природы» 7. В этой связи Кант считает ошибкой «непосредственное подчинение устройства планетного мира божественным замыслам», ни в малейшей мере не оспаривая традиционного представления о боге как первоначальной причине всего существующего в неорганическом мире и более или менее непосредственной причине всего живого, в строении которого, по мнению Канта, «обнаруживается величайшая правильность и соразмерность», воочию свидетельствующая о «непосредственном божественном распорядке» 8.

Пытаясь примирить передовые естественнонаучные воззрения с религиозными представлениями, которые философски обосновывались лейбницевско-вольфов- ской философией, Кант вместе с тем решительно выступает против мистицизма, «духовидения», спиритуализма и прочих антинаучных концепций. Если основные представления религиозного миросозерцания кажутся Канту вполне согласующимися с разумом, то претензии известного в то время «духовидца» Сведенборга и его поклонников Кант беспощадно осмеивает, доказывая, что никакое сверхчувственное, сверхопытное знание, а тем более предвидение принципиально невозможно. Эта мысль о возможности лишь опытного знания существенно отличает Канта от Лейбница и других рационалистов, которые рассматривали разум как независимый от чувственности, чувственного опыта источник знания о так называемых умопостигаемых и якобы сверхопытных, сверхчувственных сущностях 10.

В 1770 г. Кант защищает свою последнюю диссертацию, дающую право на занятие должности ординарного профессора. В отличие от предыдущих диссерта-

Цйонных работ это сочинение — «О форме и принцйпах чувственно воспринимаемого и умопостигаемого мира»— составляет поворотный пункт в интеллектуальной биографии Канта: оно знаменует начало «критического» периода, закладывает основы «критической философии», которая, собственно, и делает Канта родоначальником немецкого классического идеализма. В этой работе Кант рассматривает отношение между чувственно воспринимаемыми явлениями и умопостигаемым миром (этим понятием Кант обозначает якобы недоступную чувственным восприятиям, непознаваемую объективную реальность, т. е. по существу нечто сверхопытное, трансцендентное). Анализ соотношения между чувственностью и мышлением приводит Канта к выводу, что теоретические знания не могут быть сведены к чувственному опыту как к своему источнику, так как теоретическое мышление предцолагает в качестве своих предпосылок и форм, в которых оно осуществляется, принципы, имеющие всеобщее и необходимое значение. Эти принципы, утверждает Кант, следует считать доопытными, или априорными. С этих же позиций Кант пересматривает свое прежнее в основном материалистическое воззрение на пространство и время: всеобщность и необходимость последних свидетельствует, по его мнению, о том, что они представляют собой априорные формы чувственного созерцания, относящиеся лишь к чувственно воспринимаемому, так как о независимой от субъекта, объективной, реальности ничего знать нельзя. Последующие труды Канта, и прежде всего его знаменитые три «Критики», представляют собой дальнейшее развитие основных положений, высказанных философом в этой его диссертационной работе.

Для того чтобы понять ход мыслей Канта, место его учения в истории философии, гносеологические корни его великих заблуждений и те рациональные идеи, постановку проблем, которые содержатся в его идеалистическом и агностическом учении, необходимо прежде всего рассмотреть его критику так называемого догматизма в философии (кантовский «критицизм»), его понимание задач и основных проблем философии, в особенности в ее отношении к другим наукам.

Кант называет догматическими представления тех философов, как материалистов, так и идеалистов, которые без предварительного гносеологического анализа и оценки формулируют исходные теоретические положения своего учения. Такими догматическими положениями являются, с точки зрения Канта, утверждение материалистов о существовании независимого от познающего субъекта чувственно воспринимаемого мира, а также утверждение идеалистов о существовании трансцендентных сущностей, свободной воли и т. д. Кант не видит — ив этом его роковая ошибка — принципиального различия между этими утверждениями; он не сознает, что отправные теоретические положения материализма вытекают из всей человеческой практики и поэтому не имеют ничего общего с бездоказательными, лишь на вере основывающимися догмами. И тем не менее Кант косвенным образом указывает на действительную ограниченность метафизических материалистов, которые, хотя и исходили из положений, подтверждаемых общественной практикой, не исследовали этого реального базиса своих теоретических утверждений, не считали ее основой познания и тем более философского знания. В силу этого метафизические материалисты не сумели противопоставить точку зрения философского материализма действительно некритической позиции повседневного обыденного сознания (наивного реализма), которое, будучи стихийно материалистическим, не является вместе с тем философским сознанием, так как лишь бессознательно принимает предпосылки, из которых оно исходит, и не анализирует, во всяком случае в систематической форме, своих собственных представлений. Таким образом, Кант, косвенно указывая на созерцательность старого материализма, не исправляет этого действительно присущего ему недостатка, а переходит на позиции идеализма. Поэтому его критика идеалистического догматизма оказывается непоследовательной уже в исходном пункте: речь идет лишь об отказе от объективного идеализма, допускающего бытие каких-то сверхчувственных, сверхприродных сущностей. Этой идеалистической метафизике XVII в. Кант противо- полагает субъективно-идеалистическое воззрение; оно, впрочем, также не носит у Канта последовательного характера, поскольку допускается существование объективных «вещей в себе» (Dinge an sich), которые, конечно, не вещи в обычном смысле слова (последние представляют собой явления), а некие непознаваемые, потусторонние, сверхчувственные сущности.

В повороте Канта от так называемого догматизма к «критицизму» большую роль сыграл Д. Юм, который, как писал сам Кант, пробудил его, пребывавшего до этого в «догматической» дремоте. Юм называл «метафизиками» (и догматиками) всех философов, признающих какую бы то ни было независимую от человека реальность. Здесь, утверждал шотландский философ, следует занимать скептическую позицию, т. е. считать принципиально невозможным ответ на вопрос, существует ли независимый от субъекта внешний мир. Что же касается наших ощущений, которые обычно считаются образами внешних предметов, то они, по мнению Юма, не указывают на существование чего бы то ни было другого, отличного от ощущений, и должны быть поэтому признаны единственными, первичными объектами человеческого знания. Кант в основном согласился с юмовской оценкой ощущений, но в отличие от Юма пытался доказать, что объективная реальность, правда непознаваемая, все же существует и каким-то непостижимым образом воздействует на нашу чувственную способность, вызывая ощущения. Этот вывод отнюдь не вытекал из той идеалистически-агностической интерпретации сенсуализма и эмпиризма, которая была развита Юмом. В этом смысле Юм более последователен, чем Кант. Однако непоследовательность Канта представляет собой в данном случае достоинство, поскольку немецкий философ все же сохраняет в своей системе внешний мир, объективную реальность, категорически утверждая, что без нее невозможно существование самосознания, человеческого я, которое является таковым лишь постольку, поскольку оно отличает себя от этой внешней, независимой от него реальности. Поэтому Кант писал, что «сознание моего собственного существования есть вместе с тем непосредственное сознание существования других вещей вне меня» п. Это положение наглядно иллюстрирует характерное для всего учения Канта стремление сочетать, согласовать субъективный идеализм в гносеологии с признанием объективной реальности. В этом основное противоречие, дуализм кантовского учения, на который неоднократно указывали уже современники Канта. Известно, например, замечание Ф. Якоби о том, что без допущения понятия «вещь в себе» нельзя войти в философию Канта, однако с этим допущением невозможно оставаться в рамках кантовской системы9.

Одни философы критиковали Канта за признание «вещи в себе», другие подвергали его критике за то, что он превращает «вещь в себе» в какую-то трансцендентную сущность. Истинный смысл этой критики Канта как слева, так и справа раскрыл В. И. Ленин, который писал: «Основная черта философии Канта есть примирение материализма с идеализмом, компромисс между тем и другим, сочетание в одной системе разнородных, противоположных философских направлений. Когда Кант допускает, что нашим представлениям соответствует нечто вне нас, какая-то вещь в себе,— то тут Кант материалист. Когда он объявляет эту вещь в себе непознаваемой, трансцендентной, потусторонней,— Кант выступает как идеалист» 10.

Следует отметить, что в юмовской критике «метафизики» имелась еще одна весьма важная особенность, которая привлекла пристальное внимание Канта и сыграла немалую роль в теоретической подготовке его «критической философии». Юм вслед за рационалистами XVII в., но в гораздо более резкой форме (и к тому же с позиций гносеологического субъективизма) подверг критике тезис об эмпирическом происхождении понятий и суждений, имеющих всеобщее и необходимое значение. Он утверждал, что такие понятия и суждения не могут быть выведены из опыта; опыт приводит лишь к индуктивным заключениям, которые по самой своей природе не могут иметь необходимое и всеобщее значение. Отсюда, по мнению Юма, вытекает, что все категории науки основаны на привычке известным образом воспринимать наши впечатления и поэтому лишены какого бы то ни было объективного значения. Правда, в математике мы встречаемся с положениями, имеющими всеобщее и необходимое значение, но эти положения не извлечены из опыта и не имеют к нему никакого отношения: это чисто логические конструкции нашего рассудка.

Кант согласился с утверждениями Т. Гоббса, Г. Лейбница и Д. Юма о том, что чувственный опыт, индукция не могут быть основанием теоретических положений, имеющих всеобщее и необходимое значение. Однако он выступил против скептического вывода Юма о том, что такого рода теоретические положения принципиально невозможны в естествознании и опытных науках вообще. Кант поставил перед собой задачу доказать, что категории науки имеют действительно всеобщее и необходимое значение, ибо в ином случае наука как теоретическая система, как система понятий вообще невозможна. Соглашаясь с Юмом (и рационалистами XVII в.) в том, что математические положения не могут быть выведены из опыта, Кант вместе с тем решительно выступил против их утверждений, что априорные положения неприменимы к опыгу, к эмпирическому исследованию. Одной из главных своих задач Кант считал доказательство того, что теоретические положения, имеющие всеобщее и необходимое значение, хотя и не возникают из опыта, представляют собой необходимые предпосылки, обязательные условия ЗСЯЦОГО ВОЗМОЩЦОГО опыта. Таким образом, вопрос об отношении априорного и эмпирического, исследование которого составляет важнейшую проблему в гносеологии Канта, представляет собой не какой-то надуманный, а насущный вопрос развития научного знания, вопрос о соотношении между теоретическим знанием и опытными данными.

Не приходится указывать, как велико значение этого вопроса вообще и в частности для науки конца XVIII в. В конце XVIII и начале XIX в. естествознание еще, как правило, не выходило за пределы эмпирического описания явлений природы. Это было необходимо и неизбежно на определенной стадии развития познания, пока еще вследствие недостатка эмпирических данных были по существу невозможны широкие теоретические обобщения, вскрывающие законы движения (и в особенности развития) неживой и живой природы. Однако к концу XVIII в. наиболее выдающиеся философы и ученые начинали уже сознавать необходимость теоретического естествознания, тем более что натурфилософия все более вступала в конфликт с фактическими данными, которыми располагали науки о природе. Возможность и плодотворность теоретического исследования были блестяще доказаны всей историей математики и механики, которые уже в XVII в. рассматривались не только естествоиспытателями, но и философами как образец строго научного исследования природы. Механицизм как основная особенность естествознания (а частью и философии) рассматриваемого периода был исторически связан с признанием теоретического значения математики и механики. Отсюда же проистекали попытки некоторых философов построить свои учения математическим способом, т. е. применить свойственный, например, геометрии метод логического доказательства к философским и социологическим вопросам. Все это свидетельствовало о том, что потребность в теоретической разработке научных вопросов, в теоретическом обобщении пробивает себе дорогу в науку на протяжении XVII—XVIII вв. Космогония Канта была гениальной попыткой с помощью теоретического анализа и обобщения объяснить эмпирически установленные 'факты, про- стая констатация которых, как это обнаруживается даже у великого Ньютона, совмещалась с теологическими выводами (например, в связи с вопросом о причинах движения планет вокруг Солнца, которое не может быть объяснено одним лишь законом всемирного тяготения). Удивительно ли, что автор гениальной космогонической гипотезы Кант поставил вопрос о природе и структуре науки, о соотношении теоретического и эмпирического знания, об условиях, делающих возможными научный опыт и теоретические выводы, отличающиеся строгой всеобщностью и необходимостью?

Каждая наука, поскольку она представляет собой систему абстракций, теорию, которая исходит из определенных положений и приходит к определенным выводам, обладает специфическими понятиями, категориями. Так, классическая механика оперирует пбнятиями массы, количества движения, ускорения и т. д. Вместе с тем существуют общенаучные понятия, или категории, которые применяются во всех науках: материя, движение, пространство, время, причинность, необходимость, возможность и пр. Что дает ученому право утверждать, что все явления (а следовательно, и те, которые не были или даже не могут быть предметом наблюдения) имеют определенную причину, вызывающую определенное действие, что все они (без исключения) существуют во времени и в пространстве? На каком основании тот или иной закон, открытый естествоиспытателем, скажем закон всемирного тяготения, определяется как всеобщее и необходимое отношение, одинаково действительное не только для настоящего, но и для прошлого и будущего? Именно эти вопросы ставит Кант, и совершенно очевидно, что они имеют первостепенное значение для науки, ибо речь идет об основных философских предпосылках теоретического естествознания и науки вообще. Даже в наши дни, когда все эти вопросы можно считать в основном уже решенными диалектическим материализмом, который вскрыл диалектическую относительность и противоречивость категорий и всех теоретических обобщений, имеющих неограниченный объем, даже в наши дни, повторяем, эти вопросы вновь и вновь ставятся на обсуждение. Достаточно указать на совре- менных позитивистов, которые утверждают, что всеобщность применяемых наукой понятий и формулируемых ею законов основывается на соглашении между учеными, носит конвенциональный (условный), а не необходимый характер и в этом смысле ничем не отличается, например, от правил игры в шахматы.

В. И. Ленин отмечал в «Материализме и эмпириокритицизме», что махисты очищают кантианство от априоризма, подчищают Канта под Юма. Это же делают и неопозитивисты; полемизируя с Кантом, они отрицают возможность научных положений, имеющих всеобщее и необходимое значение. Это критика кантовского априоризма справа. Диалектический материализм критикует философию Канта слева и, вскрывая ее гносеологические корни, показывает, какие реальные проблемы поставлены ею и почему несостоятельно кантовское решение этих проблем. Философия марксизма, следовательно, не отбрасывает эти проблемы, а дает их решение с более высокой, диалектико-материалистической точки зрения.

Основной вопрос «Критики чистого разума» Канта— как возможны априорные синтетические суждения. Лейбниц и другие рационалисты утверждали, что априорные суждения лишь аналитичны, т. е. они расчленяют, выявляют содержание субъекта суждения, но не добавляют к нему ничего нового, не расширяют нашего знания. Но если синтетические суждения, дающие новую информацию о предметах, могут носить лишь эмпирический характер, то как в таком случае наука обогащается новым теоретическим знанием, т. е. теоретическими положениями, имеющими всеобщее и необходимое значение? То, что такие теоретические положения существуют, не вызывает у Канта сомнения. Он прямо ссылается на математику, механику, теоретическое естествознание. Задача, следовательно, заключается лишь в том, чтобы объяснить, как возможны такого рода теоретические положения, без которых, в сущности, немыслима наука.

Не видя путей, ведущих от опыта к общим теоретическим положениям и категориям, Кант приходит к выводу, что эти положения и категории априорны, т. е. почерпнуты не из опыта, не из исследования объективной реальности, а представляют собой до- опытные формы чувственного созерцания и мышления. Отвергая субъективизм этого кантовского вывода, мы, однако, не можем игнорировать реальное содержание и значение поставленных Кантом вопросов.

В «Критике чистого разума» Кант формулирует и пытается решить следующие вопросы: как возможна чистая математика, как возможно чистое естествознание, как возможна «метафизика», т. е. философия? У Канта нет ни малейшего сомнения в том, что «чистая», т. е. неприкладная, математика существует, необходимо лишь выявить гносеологические условия ее возможности. Кант не сомневается также и в том, что «чистое», т. е. теоретическое (правда, основанное на априорных принципах), естествознание существует, хотя во времена Канта оно лишь зарождалось; задача состоит в том, чтобы исследовать его философские предпосылки. Что же касается философии, то, поскольку имеется в виду научная философия, Кант категорически заявляет, что ее еще не существует: ее-то и предстоит создать. Эту задачу и ставит перед собой Кант.

Кант не решил поставленной им задачи, поскольку он объявил объективную реальность («вещь в себе») принципиально непознаваемой, абсолютно противопоставил друг другу явление и сущность и пришел к выводу, что все то, что мы познаем, субъективно, ибо оно существует не безотносительно к процессу познания, а в неразрывной связи с ним. Тем не менее Кант поставил вопросы, в известной мере определившие направление дальнейших философских исследований, особенно в рамках классической немецкой философии.

«Наукоучение» И. Г. Фихте является непосредственным продолжением философии Канта. Этот мыслитель отбросил кантовскую «вещь в себе» и вместе с нею также агностицизмчКанта. Фихте поставил вопрос о развитии знания, о диалектически-противоречивом отношении теории и практики; но он также довел до предела кан- товский субъективизм, вследствие чего природа была сведена просто к «не-Я», не имеющему какой бы то ни было самостоятельной, независимой от «Я» характери- 6їйки. Внешний мир, писал Фихте, есть маїерйаЛ дгій осуществления нашего долга... В этом именно и состоит истинная сущность вещей, субстанция всего видимого 11.

Ф. В. Шеллинг, отвергнув фихтеанский субъективный идеализм, пытался с позиций объективного идеализма разработать^учение о происхождении человеческого интеллекта путем развития бессознательного духовного первоначала, которое не есть ни субъект, ни объект, а их изначальное абсолютное тождество. Натурфилософия Шеллинга не решила, однако, проблем, поставленных кантовской «критической философией» и фих- товским наукоучением, несмотря на то что Шеллинг высказал много замечательных диалектических идей и впервые в истории философии попытался, правда с позиций идеализма, дать целостную систематическую картину развития природы. В конечном счете именно бессознательное оказывалось у Шеллинга высшей, субстанциальной действительностью, вследствие чего уже ранний- Шеллинг был близок к иррационализму, а в дальнейшем полностью перешел на позиции этого реакционного учения. Естественно поэтому, что в системе Шеллинга анализ логического процесса, теоретического мышления не занимал сколько-нибудь существенного места: познание, особенно в его философской форме, характеризовалось с точки зрения интеллектуального аристократизма как дело гения, который не столько мыслит, сколько интуитивно, по существу бессознательно схватывает истину.

Гегель постоянно полемизировал с Кантом. Он неоднократно осмеивал претензию Канта исследовать процесс познания вне связи с реальным прогрессом научного познания. Однако Гегель, так же как до него Кант, поставил в центре своего учения проблему познания, хотя и совсем в ином, онтологическом плане: гегелевская «абсолютная идея» есть объективированный, составляющий духовную сущность мира процесс познания и самопознания. Все многообразие процесса развития сйодйтся Гегелем к диалектически-противоречивому ДВЙ- жению познания, которое завершается абсолютным знанием, т. е. опять-таки познанием «абсолютной идеей» своей собственной сути. Противоречия преодолеваются, согласно Гегелю, только познанием, которое абсолютизируется и истолковывается как по существу единственная творческая сила. Диалектика, таким образом, сводится к анализу понятий, их связи, взаимопереходов. Априорные формы, изображавшиеся Кантом как формы человеческого сознания, обожествляются Гегелем, который, отождествляя бытие и мышление, считал их формами развития объективного, вне человека существующего мышления, «абсолютной идеи» и «абсолютного духа». Однако в силу этого логические формы, категории отрываются Гегелем от реального человеческого опыта, от действительной истории человечества.

Один из ранних представителей неокантианства, О. Либман, утверждал, что Фихте, Шеллинг и Гегель были просто эпигонами Канта. Нет ничего более неправильного, чем эта точка зрения, ибо каждый из названных мыслителей шел значительно дальше Канта и не только пытался решить поставленные этим мыслителем вопросы, но и ставил новые проблемы, которых не было у Канта. Достаточно сравнить учение Канта об антиномиях чистого разума с последующим развитием диалектики в немецкой классической философии, чтобы эта истина стала совершенно очевидной. В своей «Критике чистого разума» Кант утверждал, что разум, пытаясь постигнуть объективную реальность (а это стремление неотделимо от его природы и образует один из важнейших стимулов познания), неизбежно применяет к «вещам в себе» категории рассудка, имеющие значение лишь в границах мира явлений, вследствие чего впадает в неразрешимые противоречия, антиномии. Правда, Кант полагал, что эти антиномии представляют собой следствие заблуждения человеческого разума. Однако то, что он доказывал закономерность, необходимость диалектических противоречий в разуме, составляет его выдающуюся заслугу. Как отмечает В. Ф. Асмус, «открытие Канта, утверждавшее, что противоречие есть— при известных условиях — совершенно неизбежное и необ- &одймое состояние разума, означало целый переворот» Своим учением об антиномиях разума Кант вписал новую, яркую страницу в историю домарксовской диалектики. Не случайно поэтому то, что Гегель, критикуя Канта за агностицизм и субъективизм, неоднократно подчеркивал выдающуюся историческую заслугу этого мыслителя. Гегель писал, что философия Канта «составляет основу и исходный пункт новейшей немецкой философии и что эта ее заслуга, какой бы критике ее ни подвергали, остается за нею непререкаемо»12. С этим признанием Гегеля нельзя не согласиться.

Предметом «Критики чистого разума» является теоретический разум — наука и философия. Речь идет об изучении условий, делающих возможным теоретическое знание во всех его формах. Такое исследование, хотя оно и составляет важнейшую часть учения Канта, имеет, по мнению философа, значение пропедевтики. Впрочем, и философская пропедевтика не может ограничиться критикой теоретического разума; не менее важная ее задача — критика практического разума, который, согласно Канту, главенствует над разумом теоретическим. Правда, практическим разумом Кант называет не всю сознательную и целесообразную деятельность людей, а лишь моральное сознание, нравственность, поведение, согласующееся с принципами морали. И все же учение Канта о практическом разуме как определяющей духовной способности человека содержит в себе в зародыше положение о практике как основе познания, что в известной мере уже выявилось в последующем развитии классической немецкой философии.

Как и следовало ожидать, в своей этике Кант исходит из утверждения, что основой морального сознания может быть лишь априорный принцип, так как чувственные мотивы какого бы то ни было поступка не обеспечивают его согласия с нравственной нормой, которая по самой природе своей должна носить всеобщий и необходимый, или априорный, согласно кантовской концепции, характер. В этом убеждении Канта есть та Доля йстйны, 4fo основанием нравственного поступка не может быть лишь субъективный мотив; только определенная объективная основа человеческого поведения делает его моральным. Такой объективной (у Канта это означает: независимой от чувственности, от произвола единичного человека) основой нравственности Кант считает категорический императив, т. е. некое безусловное нравственное повеление, которое имманентно моральному сознанию и требует от него неукоснительного следования нравственным принципам. Категорический императив гласит: действуй так, чтобы максима (как побудительный мотив твоей деятельности) могла бы быть принципом всеобщего законодательства. То, что Кант формулирует как априорное, независимое от чувственности и от какого бы то ни было интереса долженствование, французские просветители провозглашали как требование разумного эгоизма, базирующегося на человеческой чувственности (поступай так, как ты хотел бы, чтобы другие поступали по отношению к тебе), а Руссо просто называл нравственным чувством, совестью. Кант сознавал свою связь с французским просвещением, в особенности с Руссо, но он полагал, что сенсуализм не может быть теоретической основой этики, так как субъективные в своей основе ощущения удовольствия или неудовольствия, эмоции, личные интересы (хотя бы и правильно понятые), так же как и стремление к счастью, не побуждают с необходимостью к выполнению долга. Между тем именно долг, с точки зрения Канта, образует важнейшее содержание нравственного сознания человека. Понятие долга, поскольку оно включает в себя сознание безусловной, непререкаемой необходимости определенных действий, является, по мнению философа, априорным и вытекает из категорического императива самым непосредственным образом.

Этика Канта есть этика абстрактного долженствования, поскольку она требует полного отвлечения от чувственной жизни человека, в том числе и от тех чувственных побуждений, которые носят альтруистический и по существу в высшей степени нравственный характер. Но человек (что хорошо понимал и сам Кант) не может отг влечься от самого себя, не может поступать как бес- *іувствеййое существо, руководствующееся лишь абстрактным, априорным принципом. Поэтому категорический императив остается лишь требованием, осуществление которого, во всяком случае в полной мере, невозможно.

Нравственное поведение, с точки зрения Канта, возможно лишь постольку, поскольку человек представляет собой «вещь в себе» и, следовательно, выходит за пределы явлений; в сфере явлений он неизбежно выступает как чувственное существо, действия которого, с точки зрения Канта, следует называть не нравственными, а легальными, т. е. согласующимися с официально провозглашаемыми требованиями, нормами. Но поскольку в своей реальной, сознательной жизни индивидуум обнаруживает себя как чувственный субъект («явление»), категорический императив оказывается на деле отнюдь не категорическим, а чисто формальным велением абстрактно понимаемой совести.

Маркс указывал, что христианский культ абстрактного человека вполне соответствует природе товарного производства. Этический субъект в философии Канта и есть такого рода абстрактный человек. Именно поэтому «Критика практического разума» объявляет постулатом нравственного сознания признание бога, бессмертия души и загробного воздаяния, устанавливающего гармонию между добром и злом, которой не может быть в этом бренном мире явлений. Это не значит, конечно, что Кант считает существование бога, бессмертной души и загробного воздаяния истиной; в «Критике чистого разума» он ведь доказал, что эти христианские догматы принципиально недоказуемы и всякая попытка теоретически доказать их заранее обречена на провал. Кант утверждает лишь, что эти христианские догматы представляют собой необходимые условия нравственности, что последняя невозможна там, где не верят в бога, в бессмертие души и т. д.

33

3 Иммануил Кант

Французские просветители доказывали, что общество атеистов было бы несравненно более нравственным, чем общество религиозных людей. Подлинная нравственность и религия, утверждали они, несовместимы. Кант отказался от этой великой просветительской идеи, противопоставив ей утверждение, что тёоретйческй недоказуемые догматы ^религии должны быть- просто приняты на веру без всяких рассуждений.

Еще в «Критике чистого разума» Кант считал необходимым ограничить разум, чтобы освободить место вере. В «Критике практического разума» Кант идет еще дальше: здесь он пытается доказать необходимость признания существования бога и тем самым в известной мере вступает в противоречие с «Критикой чистого разума».

Этика Канта в ряде существенных отношений представляет собой шаг назад по сравнению с его гносеологией, поставившей коренные проблемы теоретического обоснования научного знания. Тем не менее и здесь у Канта имеются рациональные идеи, сыгравшие выдающуюся роль в последующем развитии философской мысли. Подвергая критике кантовский этический формализм, априоризм и отдающий филистерством ригоризм, мы не можем не согласиться с тем, что «прежде всего я,— как говорит Кант,— должен быть уверен, что не поступаю противно долгу. Только после этого мне позволено будет искать счастья...»13 Конечно, в марксистской этике долг и стремление к счастью не противостоят друг другу как взаимоисключающие противоположности. Но ясно также и то, что они не совпадают друг с другом, во всяком случае непосредственно и повсеместно. Долг остается долгом, важнейшей обязанностью человека безотносительно к его склонностям и симпатиям, независимо от того, доставляет ли ему удовольствие выполнение долга в той или иной конкретной жизненной ситуации. Если бы долг и удовлетворение естественного стремления к счастью совпадали, не существовало бы самой проблемы долга и каких бы то ни'было трудностей, связанных с воспитанием чувства долга.

Вопрос о нравственном долге неотделим от вопроса о соотношении личного и общественного. Кант это сознавал, несмотря на свой априоризм, но абстрактное понимание общественной природы человека закрывало для него дорогу к научному решению проблемы долга. Тем fie менее кайтовская постановка вопроса о том, что нравственное поведение определяется не частными, индивидуальными, а общими, необходимыми мотивами, имеет выдающееся принципиальное значение. «Без сомнения, воля должна иметь мотивы,— писал Кант,— но эти мотивы не суть известные, выставленные, как цели, объекты, относящиеся к физическому чувству, а только сам ничем не обусловленный закон» 14.

Несостоятельность кантовского представления о ничем не обусловленном нравственном законе, противостоящем всякому определенному стремлению людей к вполне определенным целям, сразу бросается в глаза. Но гораздо важнее вычленить рациональное в этой постановке вопроса — идею нравственного идеала, которая вопреки убеждению Канта отнюдь не априорна. Для нас, марксистов-ленинцев, нравственным идеалом является коммунистический строй, коммунистический труд, коммунистическое отношение человека к человеку. Это означает, что мотивы нравственного поведения принципиально несводимы к одним лишь индивидуальным, субъективным побуждениям. Современные буржуазные идеологи, открещиваясь от прогрессивных идейных традиций своего собственного класса, отбрасывают и кантовское учение о долге и нравственном законе. Кантовскому пониманию свободной воли как воли, подчиняющейся нравственному закону, они противополагают субъективистскую идейку морального произвола индивида. Эта идейка составляет лейтмотив почти всех новейших концепций этического релятивизма, который отвергает необходимый и интерсубъективный характер нравственных предписаний как якобы недопустимый догматизм и посягательство на свободу личности. Свобода противопоставляется долгу, противоречие между личностью и обществом трактуется как принципиально неустранимое и тем самым полностью исключающее возможность каких бы то ни было нравственных предписаний: каждый человек переживает свою особую, неповторимую индивидуальную ситуа- цию, й его действия нельзя оценить исходя из представлений, понятий, критериев другого индивида. Но эта концепция, проповедуемая в качестве новой, якобы принципиально враждебной всякому догматизму этики, означает на деле оправдание аморализма, порожденного общим кризисом капиталистической системы и идейной деградацией буржуазной идеологии. Совершенно ясно, что в этом знаменательном споре между новейшими представителями реакционной буржуазии и великим представителем прогрессивной буржуазной общественной мысли мы выступаем на стороне Канта, хотя ни в какой мере не разделяем его ошибочных воззрений.

В «Критике чистого разума» Канта человек рассматривается как явление (в специфическом, кантовском смысле этого слова); в «Критике практического разума» человеческая личность, поскольку она нравственна, выступает как ноумен («вещь в себе»), свободный от присущей явлениям детерминации и потому способный к нравственному самоопределению. В мире «вещей в себе» нет, согласно Канту, естественной необходимости, здесь действует свободная причинность, или автономная воля. Идея этой ноуменальной свободы делает человека «членом умопостигаемого мира», т. е., как полагает Кант, действительно свободным и поэтому моральным, существом. Таким образом, и в этом вопросе «Критика практического разума» вступает в противоречие с «Критикой чистого разума», которая принципиально отвергла возможность какого бы то ни было знания о «вещах в себе».

Это противоречие, противоречие между знанием и верой, необходимостью и свободой, явлением и сущностью, Кант попытался разрешить в третьей своей «Критике», в «Критике способности суждения», в которой исследуется эстетическая способность человека и истолковывается (конечно, с позиций априоризма) соотношение между физической необходимостью и целесообразностью, наблюдаемой в природе, т. е. в мире явлений.

Эстетическую деятельность Кант считал проявлением высшей человеческой способности, в которой сливается воедино теоретический и практический разум. Он даже утверждал, что гениальность имеет место лишь в сфере художественного творчества. В этом отношении Кант близок к романтикам, которые ставили искусство выше науки и считали художественное творчество проявлением божественной одаренности гения. Поскольку, с точки зрения Канта, мир явлений не существует независимо от познавательной деятельности людей и создается бессознательной «продуктивной силой воображения» (а это утверждение было необходимо немецкому философу, чтобы объяснить, почему человек не знает о том, что он творит мир явлений со всеми присущими ему пространственно-временными формами, законами и т. д.), постольку это реакционное по своей основной тенденции истолкование сущности искусства было неизбежным. Ясно и "то, что кантовская концепция искусства (так же как и его интерпретация противоречия между детерминизмом и телеологией) не преодолевала противоречия, обнаружившегося между двумя первыми «Критиками...». Это противоречие было необходимым выражением дуалистического характера всего кантовского учения: дуализма явления и «вещи в себе», знания и веры, необходимости и свободы, детерминизма и телеологии и т. д. Кант не мог разрешить этого противоречия именно потому, что он пытался соединить несоединимое: субъективно-идеалистическое и агностическое истолкование процесса познания (и чувственно воспринимаемой природы) с признанием объективной реальности, существующей безотносительно к познающему субъекту, т. е. с исходным положением материалистической философии.

В предисловии ко второму изданию «Критики чистого разума» Кант писал, что «наша критика есть необходимое предварительное условие для развития основательной метафизики» 15, подчеркивая тем самым пропедевтический характер этого произведения. Поставив перед собой задачу изложить в популярной форме основные положения этого своего произведения, Кант опубликовал еще в 1783 г. «Пролегомены ко всякой будущей метафизике, могущей появитьсяв смысле науки». Однако не только «Критика чистого разума» (как и «Пролегомены»), но и последующие две «Критики» служили по существу введением в ту новую систему метафизики, которая мыслилась Кантом как завершение «всей культуры человеческого разума». Эта система должна была состоять из четырех частей: онтологии, рациональной физиологии (включающей в себя рациональную физику и рациональную психологию), рациональной космологии и рациональной теологии.

Кант полагал, что новая система метафизики, принципиально отличающаяся от всех предшествующих, будет «системой чистого (умозрительного) разума», учением о спекулятивном (теоретическом) и практическом применении чистого разума, результатами которого должны быть, во-первых, метафизика природы и, во- вторых, метафизика нравов. «Я надеюсь, — утверждал Кант, вполне разделяя иллюзии своих предшественников,— что система навсегда сохранит эту неизменность» 16.

Хотя Кант и написал «Метафизические начала естествознания» (1786), «Основы метафизики нравов» (1785) и некоторые другие сочинения, целью которых было изложение его метафизики, он все же не создал задуманной им философской системы. И отнюдь не потому, что все усилия философа ушли на создание его знаменитых «Критик», а потому, без сомнения, что с позиций кантов- ского агностицизма была принципиально невозможна разработка положительного философского учения о природе, обществе и познании. Своим отрицанием познаваемости объективной реальности и субъективистской интерпретацией реального процесса познания, наличия которого Кант не думал отрицать, немецкий философ закрыл себе путь к позитивному философскому учению. И хотя Кант и противопоставлял свою «критическую философию» (и иногда не без оснований) скептицизму Юма и других философов, в конечном итоге кантовский агностицизм и юмовский скептицизм принадлежат к одному и тому же философскому направлению.

Таким образом, историческое значение философии Канта связано не с разработкой позитивного философского учения, а главным образом с его «Критиками». В известной мере Кант и сам это осознавал. В примечании к предисловию к первому изданию «Критики чистого разума» он писал: «Наш век есть настоящий век критики, которой все должно подчиниться. Религия, на основании своей святости, и законодательство, на основании своего величия, хотят обыкновенно стоять вне этой критики. Однако в таком случае они справедливо вызывают подозрения и теряют право на искреннее уважение, оказываемое разумом только тому, что может устоять перед свободным и открытым исследованием» 21. В этих словах ярко выражен дух буржуазного просвещения, однако нельзя не отметить, что они помещены Кантом в ... примечании.

Буржуазное просвещение, воодушевленное пафосом антифеодальной борьбы, по самой своей природе было критикой предшествующих ему учений, религии, клерикализма, феодальных учреждений и т. д. Однако у Канта как представителя слабой неконсолидировавшейся в национальном масштабе немецкой буржуазии эта критика носит половинчатый характер: антифеодальная направленность сочетается в ней с тяготением к компромиссу с господствующей феодальной идеологией. Вот почему Кант утверждает, что его «критическая философия» призвана «в корне подрезать материализм, фатализм,, атеизм, неверие свободомыслия, мечтательность и суеверие, которые везде могут оказаться вредными, а также идеализм и скептицизм...» 22.

Общеизвестно, что конечным выводом философии Канта вопреки его собственному искреннему убеждению является именно идеализм и скептицизм, или агностицизм. Но рассматривать этот теоретический результат как основное или важнейшее содержание всего кан- товского учения — значит скользить по поверхности, не доходя до глубоких гносеологических корней этой философии, в которой, как и во многих других системах

21 И. Кант, Критика чистого разума, стр. 4, *а Там же, 19—20. великих буржуазных философов, налицо противоречие между принципами, постановкой проблем и конечными теоретическими результатами. Само собой разумеется, что Кант ни в малейшей мере не кривил душой, когда утверждал, что его цель — ниспровержение суеверий, идеализма и скептицизма. Поэтому он решительно выступал против Беркли и доказывал вопреки Юму, что причинность, необходимость, закономерность представляют собой не привычки или верования, коренящиеся в психологии индивида, а всеобщие и необходимые отношения, связи в мире явлений.

Кант, однако, не видел диалектического перехода (скачка) от чувственного знания к теоретическому мышлению, хотя и понимал (в этом его заслуга), что между тем и другим существует качественное различие. Диалектическое противоречие между теоретическим и эмпирическим знанием, обнаруженное Кантом, было истолковано им метафизически и идеалистически как свидетельство того, что теоретические положения даже в том случке, когда они непосредственно обобщают эмпирически констатируемые факты, имеют доопытное, априорное основание.

Кант стремился теоретически развить и обосновать принципы научного обобщения, которые бы безусловно исключали несостоятельные, органически чуждые подлинной науке претензии на сверхопытное знание. Однако к учениям, претендующим на достижение сверхопытного знания, Кант как типичный дуалист относит не только рационализм XVII в., теологию, мистицизм, но и материализм, поскольку последний доказывает познаваемость объективной реальности, существующей независимо от опыта, от человека и человечества вообще. В этом явно обнаруживается половинчатость, непоследовательность немецкой буржуазии, которая, выступая в той или иной форме против отживших феодальных отношений, стремилась вместе с тем к компромиссу с господствующими феодальными классами и их идеологией. Будучи выдающимся представителем прогрессивной Э то время буржуазной идеологии, Кант объявил рес- дубдику щеглом практического разума. В стране, где в те времена существовало несколько сот феодальных монархий, где каждый из монархов был неограниченным владыкой над своими подданными, эта кантовская идея* несомненно, прозвучала как вызов. Однако этот вызов сопровождался такой оговоркой, которая в значительной мере сводила на нет содержавшуюся в нем революционную тенденцию: Кант трактовал идеал лишь как необходимое долженствование, с которым следует сообразовать наши усилия, сознавая вместе с тем, что по самой своей природе идеал слишком хорош для того, чтобы осуществиться. Изображение республики в качестве недостижимого идеала вполне допускало компромисс с монархией при условии, что эта монархия станет конституционной. Впрочем, ограниченная конституционная монархия в условиях тогдашней Германии являлась прогрессивным буржуазным требованием. Известно, что дальше этого требования немецкая буржуазия (и не только немецкая) не пошла и в 1848 г.

Этическое и социально-политическое учение Канта представляет собой обоснование буржуазной идеи правового строя, выдвинутой просветителями. Правовой строй, с точки зрения Канта, предполагает уничтожение всех форм личной зависимости, обеспечение личной свободы, равенство всех граждан в правах, т. е. ликвидацию всех привилегий. Человек, утверждал Кант, не должен рассматриваться как средство для другого человека; он всегда должен быть целью. Впрочем, этот принцип — человек есть цель для человека — Кант истолковывал лишь как идеал, сознавая тем самым, что уничтожение сословий, крепостничества, феодальной тирании не приведет к его осуществлению. Но это вовсе не означало, что Кант понимал ограниченность буржуазно-демокра- тического переустройства общества, он просто считал, что. никакие социальные преобразования не могут преодолеть фатального несовершенства человеческой природы. С этой точки зрения необходимо рассматривать и провозглашенный Кантом идеал вечного мира. Однако следует подчеркнуть, что в условиях милитаристской Пруссии, которая представляла собой по отзывам современников нечто вроде солдатской казармы, провозг- лашение скромным профессором королевского университета идеала вечного мира, несомненно, было интеллектуальным подвигом.

В 1842 г. Маркс в статье «Философский манифест исторической школы права» охарактеризовал философию Канта как немецкую теорию французской революции, противопоставив ее воззрениям реакционного романтика юриста Г. Гуго, представлявшим собой немецкую теорию французского ancien regime. Гуго, как и другие теоретики так называемой исторической школы права, стремился доказать, что общественные учреждения и порядки нельзя оценивать с точки зрения разума: они не находятся в каком бы то ни было необходимом отношении к разуму человека, который представляет собой субъективную человеческую способность, отнюдь не составляющую главной, определяющей черты человеческого индивида, основным отличительным признаком которого является-де его животная природа. Стремления Гуго были направлены на то, чтобы оградить отжившие феодальные порядки от критики разума, т. е. в тех исторических условиях от буржуазно-де- мократической критики. Потому-то Гуго и доказывал, что социальные отношения не могут и не должны быть разумными, что они даже противоречат разуму и существуют в силу «исторических» причин, вследствие своей давности, традиций, народных обычаев. Естественно, что Гуго отвергал идею разумного преобразования общественных отношений, объявляя ее пустым мечтатель- ством, противоречащей реальной истории человечества утопией. «Все, что существует,— писал Маркс,— признается им в качестве авторитета, а всякий авторитет берется им как основание» 17.

В 1842 г. Маркс был еще идеалистом; в работах этого времени лишь намечается переход Маркса от идеализма и революционного демократизма к материализму и коммунизму. Однако революционное, историческое чутье молодого Маркса помогло ему увидеть всю глубину реакционности «исторической» школы права и исторически прогрессивный смысл учения Канта при всей его противоречивости, непоследовательности, склонности к компромиссу.

Кант был мыслителем, который с позиций молодой, прогрессивной буржуазии критиковал, осуждал феодальные порядки как противоречащие разуму и достоинству человека. Но кантовские идеалы, несмотря на их несомненно буржуазное происхождение и содержание, не могли быть осуществлены буржуазным обществом. Это не значит, конечно, что эти идеалы заключали в себе нечто враждебное буржуазному обществу, они заключали в себе иллюзии прогрессивной буржуазии относительно ее собственной исторической миссии. А в этих иллюзиях, как уже отмечалось выше, содержались смутные догадки о будущем развитии человечества.

Примечательны исторические судьбы учения Канта. Он не только положил начало наиболее выдающемуся интеллектуальному движению своего времени — классической немецкой философии, но и оказал огромное влияние на все последующее развитие буржуазной философии. В то время как Фихте и Гегель восприняли прогрессивные идеи учения Канта, буржуазные философы второй половины XIX и первой половины XX в. возродили реакционные стороны этого учения. Лозунг «назад к Канту», провозглашенный в 60-х годах прошлого века неокантианцем О. Либманом, означал не только требование отказа от диалектики Гегеля, но и отречение от всех тех прогрессивных философских идей, которые вели к марксизму. Не трудно поэтому понять, почему в конце XIX в. неокантианство стало теоретической основой социал-демократического ренегатства, отказа от классовой борьбы и социалистической революции под флагом «этического социализма», апеллирующего к категорическому императиву Канта. Весьма симптоматично, что родоначальник ревизионизма Э. Бернштейн был одним из главных зачинателей неокантианской ревизии марксизма, а его геростратовски знаменитое изречение «движение — все, цель — ничто» самым непосредственным образом выводилось из кантовского учения об идеале и его отношении к действительности.

В. И. Ленин разоблачил неокантианскую ревизию марксизма, показал, что неокантианство восприняло реакционную сторону философии Канта и отбросило прочь содержавшиеся в ней материалистические моменты и диалектические догадки. Тем самым реакционному, эпигонскому неокантианству был противопоставлен подлинный Кант — родоначальник классической немецкой философии.

Не приходится доказывать, почему то значительное и рациональное в постановке вопросов, что сделало Канта великим философом, стало совершенно неприемлемым для идеологов империалистической буржуазии. По- своему это хорошо понял Ф. Ницше, страстно ненавидевший Канта за его гуманизм. Ницше, который утверждал, что человек есть животное и должен им остаться, и притом наиболее хищным, обвинял Канта в том, что тот подрывает эту «естественную» основу человеческой жизни. Категорический императив Канта, заявлял Ницше, проистекает из «противоестественного инстинкта», из забвения элементарной истины, что сильный обязан подавлять, порабощать, уничтожать слабых. Именно поэтому Ницше писал, что «категорический императив Канта опасен для жизни...» 18. В кантовском нравственном идеале Ницше узрел болезнь века, проявление психологии «больного животного», симптом декаданса.

Столь же непримирим был Ницше и к гносеологии Канта, в особенности к кантовской попытке теоретически обосновать необходимость и всеобщность в научных положениях, возможность теоретического естествознания и т. д. В науке, как и в самом интеллектуальном стремлении к истине, Ницше мерещился все тот же декаданс, против которого он выступал с воинствующе- нигилистическим призывом: «Пусть не будет ничего истинного» 19. В действительности философия самого Ницше была порождением буржуазного декаданса в его наиболее вызывающей, экстравагантной форме.

Истина представлялась Ницше чем-то одиозным, угрожающим самому человеческому существованию. Кантовский агностицизм, ограничивающий познание сферой явлений, представлялся этому родоначальнику империалистической идеологии совершенно недостаточным, в частности и потому, что Кант высоко оценивал познание явлений и сурово осуждал пустую мечтательность и фантазерство, претендующие на сверхопытное знание. Ницше же вообще весьма невысоко ставил познавательную деятельность человека.

Немецкие экзистенциалисты — продолжатели ницшеанской иррационалистической «философии жизни» — пытаются с тех же иррационалистических позиций истолковать основные положения философии Канта. Так, К. Ясперс, ссылаясь на «трансцендентальную диалектику» Канта, объявляет бессмысленной научную идею единства мира, утверждая, что за пределами известного человеку эфемерного мира явлений существует «трансценденция», или «абсолютная реальность», т. е. бог. Мир явлений, согласно Ясперсу, всего лишь шифрограмма трансцендентного; задачей познания провозглашается погружение в потустороннее, которое хотя и непознаваемо, но обнаруживает себя, позволяет к себе приблизиться, дает себя почувствовать, пережить и т. д.

Наука, которой Кант придавал первостепенное значение, вопреки тому, что он ограничил ее областью субъективистски трактуемых явлений, всячески принижается Ясперсом: она-де ничего не говорит о трансцендентном и удовлетворяется изучением явлений. Ясперс противопоставляет науке религию, объявляя ее первичной основой подлинно философского воззрения на мир, которое представляет собой мыслящую веру, а не знание. И эта иррационалистическая концепция (вполне аналогичная тем, которые третировались Кантом как «мечтательность и суеверие») выдается за подлинный смысл кантовского учения! «Кант,— пишет Ясперс,— понял, что мир есть не предмет для нас, а лишь идея, что все, что мы можем познать, есть в мире, но никогда не есть мир; и мы, если хотим познать мир как в себе существующее целое, попадаем в неразрешимые противоречия, антиномии» 20. Это утверждение — типичный пример утонченной фальсификацйй учения Канта, ко* торый вовсе не считал, что природа, мир явлений не могут быть предметом познания. У Канта не было никаких сомнений в том, что природа, как она выступает в наших восприятиях, наблюдениях, явления природы, например реки и горы, леса, металлы, минералы и т. п., познаваемы, но он не понимал, что эти реки, леса, металлы, минералы и т. п. представляют собой не только явления, но и вполне познаваемые «вещи в себе». Ошибка Канта заключалась в том, что он за этой реальной, познаваемой объективной действительностью допускал существование каких-то сверхчувственных, трансцендентных «вещей в себе», которые объявлялись им принципиально непознаваемыми. Бесконечность познания, неисчерпаемость объектов познания абсолютизировались Кантом, превращались в некую непреодолимую преграду между субъективным и объективным, между природой (миром явлений) и мифическим миром ноуме- нбв. Эта-то метафизическая ошибка приводила Канта к выводу, что мир «в себе», или мир как целое, непознаваем, не может быть предметом познания. Отсюда и учение Канта об антиномиях, согласно которому разум впадает в неразрешимые противоречия, поскольку он пытается выйти за пределы явлений, познать мир как единое целое.

Вся аргументация Канта направлена на доказательство того, что наука должна сосредоточиться на изучении мира явлений и ограничиться этим, не претендуя ни на что большее. Как ни двусмыслен этот гносеологический императив Канта (поскольку отрицается, что явления существуют безотносительно к познаваемому субъекту, объективно), совершенно очевидно, что Кант вовсе не пропагандирует отречения от исследования чувственно воспринимаемого мира и что ему чужда мистическая проповедь приобщения к трансцендентному. Между тем Ясперс, игнорируя действительное содержание кантовского учения о науке и ее предмете — мире явлений, делает из Канта предшественника экзистенциалистской гносеологии. Это обстоятельство со всей очевидностью говорит не только о том, как далека современная буржуазная философская мысль от пра-

Бильного гіониманйя предшествующей философий; ойО показывает враждебность современной буржуазной философии тем великим философским проблемам, над решением которых бился Кант и другие выдающиеся мыслители.

Обоснование возможности теоретического знания? Но эта задача представляется-совершенно неактуальной современному буржуазному философу, разглагольствующему о том, что разум обанкротился, а «культ науки» стал смешным и наивным. Априоризм, с помощью которого (и в этом также проявляется трагическое противоречие философского учения Канта) Кант пытался обосновать возможность теоретического синтеза в математике и науках о природе, отвергается современными буржуазными философами не потому, что это субъективно-идеалистическое решение проблемы, а потому, что, как утверждают, например, многие неопозитивисты, самой-де этой проблемы не существует: научные положения имеют не необходимое, а лишь конвенциональное значение.

Диалектическому материализму, обосновывающему существование объективных, т. е. самой действительности присущих, форм всеобщности, которые отражаются наукой посредством категорий, понятий и т. д., органически чужды как кантовский априоризм, так и неопозитивистский конвенционализм. Но поскольку историко-философский анализ необходимо предполагает сравнительную оценку философских теорий, нельзя не сказать, что путь от априоризма к конвенционализму свидетельствует о деградации буржуазной философии.

Если неопозитивисты ставят на место необходимости произвол исследователей, договаривающихся о значении терминов, то неотомисты, в особенности немецкие, пытаются использовать кантовское учение о необходимости и всеобщности принципов и категорий науки для обоснования... христианских догматов. Известно, что Ватикан внес ряд основных произведений Канта в список запрещенных книг, поскольку в этих трудах отвергается возможность логического доказательства бытия божьего. Тем не менее некоторые немецкие неотомисты тщатся доказать, что правильное понимание априорно-

СТй неизбежно гірйвоДйт к понятию бога. Они упрекаюї Канта в субъективистском толковании априорного, доказывая, что оно существует объективно, и притом не в сфере явлений, а как форма трансцендентной реальности, источник которой— божественный разум, сотворивший и упорядочивающий вселенную.

Совершенно очевидно, что неотомистское признание значения априорных принципов, так же как неопозитивистское их отрицание, одинаково далеко от научного решения проблем, поставленных кантовской философией. И тут и там воочию обнаруживается глубокий кризис современной буржуазной философии, одним из характернейших проявлений которого является анти- интеллектуалистское неверие в творческую мощь разума и науки, пренебрежение к великим проблемам, поставленным всем предшествующим развитием философии.

Диалектический и исторический материализм, возникновение которого было подлинной революцией в философии, осуществленной Марксом и Энгельсом, принципиально отличается от всех ранее существовавших учений, в том числе и от тех, которые были его теоретическими источниками.

Диалектический и исторический материализм есть отрицание философии в старом смысле слова. Непримиримая борьба с идеализмом и метафизикой во всех их разновидностях составляет одну из важнейших движущих сил развития марксистской философии. Философия марксизма дает самую последовательную, исключающую какие бы то ни было идейные компромиссы, эклектизм и примиренчество критику всех предшествующих и всех современных буржуазных учений. Однако воинствующая партийность диалектического и исторического материализма не имеет ничего общего с нигилистическим отрицанием домарксистской философии. С этих единственно принципиальных и подлинно научных позиций мы должны подходить к изучению и оценке выдающихся философских учений домарксистской эпохи. Необходимость такого единственно научного подхода именно к философии Канта специально подчеркнул В. И. Ленин, который писал: «Плеханов критикует кантианство (и агностицизм вообще), более с вульгарно-материалистической, чем с диалектическй- материалистической точки зрения, поскольку он лишь a limine отвергает их рассуждения, а не исправляет (как Гегель исправлял Канта) эти рассуждения, углубляя, обобщая, расширяя их, показывая связь и переходы всех и всяких понятий» 21.

Настоящее шеститомное издание произведений И. Канта является первым изданием собрания сочинений выдающегося немецкого философа на русском языке и по существу первым научным изданием, снабженным необходимым научным аппаратом. В данное издание включены почти все труды Канта, сохранившие историческое значение и интерес для современного читателя. Часть этих произведений в свое время уже издавалась на русском языке, однако все эти издания (последнее из них вышло в 1940 г.) давно уже стали библиографической редкостью. Кроме того, перевод этих ранее издававшихся работ Канта нельзя признать вполне удовлетворительным, в некоторых случаях эти переводы, выполненные сторонниками идеалистической философии, несут на себе печать их собственных воззрений и тем самым искажают мысль Канта.

В настоящем издании переводы частью сделаны заново, частью проверены и исправлены. Все это позволяет надеяться, что первое издание собрания сочинений Канта на русском языке будет соответствовать основным требованиям марксистско-ленинской историко-философской науки.

Т. Ойзерман,