Философский метод

Что касается методологии, то общий исходный пункт анализа будет заключаться в том, что теория навязывает метод и что любой конкретный метод применим только к теориям соответствующего вида. Аналогичное утверждение справедливо для технических терминов. Эта тесная связь с методом отчасти обусловлена тем, что значение свидетельства зависит от теории, направляющей обсуждение. Данный факт объясняет, почему доминирующие теории называются также «рабочими гипотезами».

Примером может служить ситуация, когда мы обращаемся к опыту для получения прямого свидетельства взаимосвязанности вещей. Если мы вместе с Юмом считаем, что единственным данным, порождающим рефлективный опыт, являются чувственные впечатления, и если вместе с ним признаем также тот очевидный факт, что ни одно такое впечатление благодаря собственной индивидуальной природе не дает какой-либо информации о другом подобном впечатлении, то при такой гипотезе прямое подтверждение взаимной связи вещей невозможно. Опять-таки, если мы принимаем картезианское учение о существовании субстанциальной души, включающей в себя переживания опыта, и субстанциальных материальных тел, то при этой гипотезе отношения между двумя событиями опыта, принадлежащими одной душе, не свидетельствуют о взаимосвязанности этих двух событий, принадлежащих одной и той же душе, и не свидетельствуют о взаимосвязи души и материального тела, о взаимосвязи событий, принадлежащих одному материальному телу, или событий, принадлежащих двум различным материальным телам.

Резюмируя это предисловие, можно сказать, что каждый метод представляет собой удачное упрощение. Однако с помощью любого данного метода можно открывать истины только определенного, подходящего для него типа и формулировать их в терминах, навязываемых данным методом. Каждое упрощение является чрезмерным. Поэтому критика теории не начинается с вопроса: истинна она или ложна? Критика состоит в установлении сферы применимости теории и в фиксации ее неудач вне этой сферы.

2. Философия предмет трудный, который со времен Пла гона и до наших дней ставит перед мыслителями тон- кие и тяжело разрешимые проблемы. Наличие таких проблем, возникающих благодаря обманчивой ясности естественного языка, объясняет, почему до сих пор эта область существует. Поэтому подлинная задача философии заключается в том, чтобы проникнуть за границу внешней ясности обыденной речи. В этой связи достаточно сослаться на Сократа. Другую иллюстрацию можно найти в диалоге «Софист», в котором Платон устанавливает, что «небытие» есть форма «бытия». Это утверждение сразу же дает нам крайний пример изощренного анализа языка и выявления глубокой метафизической истины, лежащей в основании данного обсуждения.

3. Умозрительную философию можно определить (см: «Процесс и реальность», ч. 1, гл. 1, § 1) как стремление к построению непротиворечивой, логичной системы общих идей, в терминах которой может быть интерпретирован каждый элемент нашего опыта. Слово «интерпретация» здесь означает, что каждый элемент должен предстать в виде частного примера общей схемы.

Таким образом, умозрительная философия воплощает в себе метод «рабочих гипотез». Эти рабочие гипотезы вводятся в философию для того, чтобы объединить распространенные выражения человеческого опыта, встречающиеся в обыденной речи, в социальных учреждениях, в деятельности, в принципах различных конкретных наук, объясняя их взаимное соответствие и вскрывая противоречия. Систематическое мышление не может прогрессировать, не используя некоторых общих рабочих гипотез со специальной сферой приложения. Такие гипотезы направляют наблюдения и помогают оценить значение фактов различного типа. Короче говоря, они предписывают некоторый метод. Пытаться творчески мыслить, не опираясь на явно сформулированную теорию, значит попасть под власть дедовских концепций.

На предварительной ступени познания в качестве случайного критерия принимается все что угодно.

Достаточно развитая наука прогрессирует в двух отношениях. С одной стороны, происходит развитие знания в рамках метода, предписываемого господствующей рабочей гипотезой; с другой стороны, осуществляется исправление самих рабочих гипотез, стимулируемое обнаруженной неадекватностью принятой ортодоксии.

Иногда наука вынуждена принимать две или более конкурирующие рабочие гипотезы, каждая из которых имеет свои собственные достоинства и недостатки. Такие гипотезы несовместимы, и наука стремится примирить их благодаря созданию новой рабочей гипотезы с более широкой сферой применения. Когда выдвинута новая рабочая гипотеза, ее критика должна осуществляться с ее же собственной точки зрения. Например, бессмысленно возражать против ньютоновской динамики, указывая на то, что с точки зрения аристотелевской системы предметы, не закрепленные на поверхности Земли, должны сдвигаться благодаря ее вращению.

Философия страдала от догматической веры в то, что принципы ее рабочих гипотез ясны, очевидны и не подлежат исправлению. Реакцией на догматизм была другая крайность — отказ от всякого метода. Философы гордились тем, что они не поддерживают никаких систем. Они поверили обманчивой ясности отдельных выражений, разоблачение которой было подлинной задачей их науки. Реакция иного типа состояла в признании, часто неявном, того, что если и можно осуществлять какой-либо интеллектуальный анализ, то он неизбежно будет следовать тому или иному догматическому методу. Отсюда следовало, что интеллект по природе своей склонен отдаваться во власть ошибочных фикций. Примером этого подхода может служить антиинтеллектуализм Ницше и Бергсона, который также окрашивает американский прагматизм.

4. Метод задает способ действий с данными, с фактами.

Вошло в обычай противопоставлять объективный подход древних греков субъективному подходу современных философов, начало которому положил Декарт,а дальнейшая разработка была предпринята Локком и Юмом.

Однако принадлежим ли мы древности или современности, мы имеем дело лишь с такими предметами, которые, в некотором смысле, воспринимаемы. Древние греки рассматривали вещи, которые, как они считали, воспринимались ими, а Юм лишь поставил вопрос: что же мы вос- принимаем? Это как раз тот вопрос, который Платон и Аристотель считали решенным. Говорить о чем бы то ни было—значит говорить о чем-то таком, что благодаря самой речи уже включено в акт опыта и в том или ином смысле известно как уже существующее. Именно на это указывал Платон, когда писал, что само небытие есть бытие некоторого вида.

Речь состоит из звуков или видимых форм, которые выражают восприятие предметов, отличных от них самих. Если характер звуков или графических знаков не имеет устойчивой связи с определенным значением, то эти звуки или знаки не могут использоваться в речи. Если же значение в некотором смысле не является непосредственно воспринимаемым, оно невыразимо. Указать на ничто, значит ни на что не указать.

Говорить об одном и том же предмете дважды — значит предполагать, что бытие этого предмета не зависит от единичного акта речи, если не считать при этом, что один акт речи предполагает другой или что оба акта предполагаются обсуждаемым предметом. Если об одной и той же вещи нельзя высказываться дважды, познание и философия оказываются невозможными. Таким образом, поскольку высказывание можно повторить, обсуждаемые вещи обладают определенным бытием, независимым от события опыта, включенного в речевой акт.

Различие между древними и современными философами состоит в том, что в то время как древние философы задавались вопросом «Что мы воспринимаем?», современные философы спрашивают «Что мы можем воспринять?».

5. Переход Юма от вопроса «Что мы воспринимаем?» к вопросу «Что мы можем воспринять?» имеет принципиальное значение, хотя Юм в своем «Трактате» неоднократно совершает этот переход без каких-либо комментариев. Вторая форма вопроса—с постановкой может на место есть — в современной эпистемологии сопровождается неявным предположением о наличии некоторого метода, который состоит в обращении к интроспекции для того, чтобы отделить данные компоненты опыта от наших субъективных реакций, включающих предположения, эмоции и намерения.

При таком переключении внимания не может быть со- мнений в отношении ответа. Данные оказываются ощущениями, доставляемыми органами чувств. В этом заключается сенсуалистская доктрина Локка и Юма. Позднее Кант интерпретировал структуры ощущений как формы, обусловленные способом восприятия и вносимые субъектом. Здесь Кант вводит лейбницевское понятие саморазвития воспринимающего субъекта. Таким образом, Кант понимает данные несколько более узко, нежели Юм: это — ощущения, лишенные структуры. Общий анализ следствий концепции Юма, осуществленный им самим, сохранил свое значение. Остался непоколебленным и его заключительный вывод о том, что философская концепция не способна дать оправдание повседневной практике. Современная эпистемология оправдывает эту практику двояким образом, однако оба оправдания основаны на ошибках. Эти ошибки восходят ко временам древнегреческих философов, а что касается философов современности, то они некритично соглашаются со своими предшественниками.

6. Первая ошибка состоит в том, что признают существование нескольких определенных средств контакта с внешним миром — пяти органов чувств. Это ведет к предположению о том, что сферу поиска данных следует сузить до вопроса: какие данные непосредственно доставляются деятельностью органов чувств, преимущественно деятельностью глаз? Этому учению об органах чувств присуща неопределенная, общая истинность, чрезвычайно важная для практической деятельности. В частности, всякое точное научное наблюдение вытекает из таких данных. Иным путем возникают категории мышления в науке.

Однако живым органом опыта является живое тело в целом. Каждое колебание любой его части — будь то химическое, физическое или молярное — вызывает приспособительную активность всего организма. Источником человеческого опыта как раз и является такая физическая активность. Такой опыт вполне можно истолковать как естественную активность высокоразвитого организма. Реальности природы следует истолковать таким образом, чтобы объяснить этот факт. В этом состоит требование, которому должна удовлетворять философская схема.

Особым образом такой опыт кажется связанным с деятельностью мозга. Но в какой мере точная концепция может опираться на это допущение, наше наблюдение ска- зать не может. Мы не можем установить, с каких молекул начинается мозг и заканчивается тело человека. Мы не можем, далее, сказать, какие молекулы принадлежат телу, а какие — уже внешнему миру. Следует признать ту истину, что между мозгом и телом, а также между телом и внешним миром нет какой-либо границы. Человеческий опыт представляет собой акт самопорождения, включающий в себя всю природу, хотя и ограниченный до некоторой центральной сферы, которая локализована в теле, но не обязательно находится в какой-либо фиксированной связи с определенной частью мозга. 7.

Вторая ошибка состоит в предположении о том, что единственным способом рассмотрения опыта является сознательный интроспективный анализ. Это учение об исключительном превосходстве интроспекции уже потерпело крушение в психологии. Каждое событие опыта обладает собственной индивидуальной структурой. Каждое событие одни компоненты выдвигает на первый план, другие — оттесняет в сторону, обогащая совокупное переживание. Интроспекция разделяет эту особенность вместе со всеми другими событиями опыта. Ясно различимым ощущениям интроспекция придает первостепенное значение и отодвигает в тень неопределенные принуждения и порождения, образующие основную ткань опыта. В частности, интроспекция устраняет то интимное чувство связи с телом, которое служит основанием нашего инстинктивного отождествления себя со своим телом.

Для обнаружения некоторых главных категорий, с помощью которых можно классифицировать бесконечно разнообразные компоненты опыта, мы должны обратиться к фактам, связанным с любым изменением события. Ничего нельзя пропустить: опыт пьяного и опыт трезвого, опыт сна и опыт пробуждения, опыт флегматичного и опыт больного, опыт самосознания и опыт самозабывания, опыт духовный и опыт физический, опыт религиозный и опыт скептический, опыт беспокойства и опыт беззаботности, опыт предвосхищения и опыт воспоминаний, опыт радости и опыт печали, опыт эмоционального воодушевления и опыт сдержанности, опыт при ярком освещении и опыт во тьме, опыт нормальный и опыт необычный. 8.

Мы подошли к самой сути нашего обсуждения. Где искать те сырые факты, на которые опираются философ- ские рассуждения, и какие термины следует использовать для их выражения?

Главными источниками фактов, соответствующими указанному диапазону человеческого опыта, являются язык, социальные учреждения и действия, включая слияние этих трех сфер, представляющее собой язык, интерпретирующий действия и социальные учреждения.

Язык разделяет свой материал на три части, одна из которых связана со значениями слов, другая — со значениями, аккумулированными в грамматических формах, и третья—со значениями, лежащими вне отдельных слов и грамматических форм и чудом открываемыми нам великой литературой.

Язык всегда является отрывочным и неполным, он просто регистрирует некоторую стадию прогресса от уровня ментальности обезьяны. Однако почти каждому человеку свойственны вспышки проницательности, выводящие его за сферу значений, фиксированных в этимологии и грамматике. Поэтому значение литературы, специальных наук и философии состоит в том, что они предлагают свои разнообразные пути нахождения лингвистических средств, пригодных для выражения пока еще не высказанных значений.

В качестве примера рассмотрим полторы стихотворных строки, в которых Еврипид («Троянки», 886—7) сжато выразил те главные философские проблемы, над которыми европейская мысль бьется с тех далеких времен и до наших дней: «Прошу тебя, Зевс, скажи, кто ты — принуждение природы или разум человеческий!» Сюда включены понятия: «Зевс», «необходимость (принуждение) природы», «человеческий разум», «просьба (молитва)». Идеи, выраженные этими понятиями, пережили века и сегодня сохраняют все ту же притягательность, которую они имели для древних афинян. Их упоминает биограф современного государственного деятеля (М о г 1 е у J. Life of Gladstone. Ch. X), чтобы выразить значительность жизни, пронизанной религиозным чувством.

Тем не менее, Юм не смог найти того «чувственного впечатления», из которого выводятся понятия «Зевс», «принуждение», «разум» или то «побуждение», которое мы называем словом «молитва». Сам Джон Морли приводит эту цитату вопреки собственным позитивистским склонностям, которые должны тривиализировать упоминаемые значения. Быть может, даже у автора этих строк они выражали всплеск поразительной интуиции, преодолевшей его темпераментный скептицизм.

Повседневная практика, интерпретированная с помощью обыденного языка, говорит то же самое. Государственный деятель или президент деловой корпорации принимают «принуждение недавних событий вещей» (апапке fiiseos) как неизбежное условие будущего. На этом предположении они строят свою «политику», считая при этом, что налагаемые условия оставляют определенную свободу для «выбора» и «разума» (nus). Они предполагают возможность альтернатив в противоположность непосредственным фактам. Они создают себе идеал, который может быть достигнут, и считают его эффективным в той мере, в которой он может быть реализован. Они превозносят и порицают, опираясь на это убеждение.

В мире существуют элементы порядка и беспорядка, служащие основой существенной взаимосвязанности вещей. Порядок и беспорядок обладают той общей особенностью, что порождают множество взаимосвязанных вещей.

Всякий чувственный опыт включает в себя понимание мира в определенной перспективе и в то же время является элементом мира благодаря самому этому пониманию, которое прикрепляет его к миру, лежащему за пределами его собственного опыта. Природа этого перспективного выведения такова, что раскрываемый таким образом мир обнаруживает при этом свою собственную трансцендентность. У всякого внешнего существует другая, скрытая сторона.

Таким образом, обращение к литературе, к обыденному языку, к повседневной практике сразу же выводит нас за пределы того узкого базиса эпистемологии, который ограничивается чувственно данным, доставляемым непосредственной интроспекцией. Мир опыта идентичен миру вне опыта, событие опыта принадлежит миру, а мир принадлежит событию. Категории должны разъяснить этот парадокс взаимосвязи, когда вещей много, а мир един снаружи и внутри.

9. Европейская философия выросла из диалогов Платона, методы которых направлены на то, чтобы выделить философские категории из диалектического анализа языковые значений, соединенного с проницательным наблюдением действий человека и сил природы.

Однако в одном из своих диалогов—в диалоге «Со- фист» — Платон рассматривает методы самой философии. Одно из заключений этого диалога состоит в указании на ограниченность обыденной речи. Простое диалектическое, некритичное рассуждение представляет собой плохой инструмент, использование которого характерно для Софиста. Например, Платон утверждает, что небытие само является формой бытия..Таким образом, лингвистический анализ для философии является лишь средством, но никогда не может быть целью. Язык несовершенен как в своих словах, так и в своих формах. Так мы обнаруживаем две главные ошибки, в которые впадает философский метод. Одна из них обусловлена некритичной верой в адекватность языка, другая — столь же некритичным убеждением в особом статусе интроспекции как базисе эпистемологии.

Однако после Платона прошло уже около двух с половиной тысячелетий, заполненных непрерывной активностью европейской философской мысли, в которую внесли свой вклад язычники, христиане, миряне. Широко признано, что за это время был разработан хорошо известный философский словарь и что любой выход за пределы этого словаря приводит к неологизмам, которые не являются необходимыми и о которых приходится сожалеть.

Этот признанный факт нуждается в исследовании. Во- первых, если он имеет место, то это весьма примечательно. Этот факт решительно отделяет философию от более специальных наук. Современная математика — наиболее основательная и авторитетная дисциплина — широко пользуется словесными и символическими выражениями, которые были совершенно непонятны еще восемьдесят лет назад. Современная физика насыщена новыми терминами, а старые понятия, если они где-то еще используются, получили совершенно иные значения. Нет смысла перечислять науки, для которых характерны подобные изменения, ибо они очевидны даже при беглом взгляде.

10. Несомненно, литература прошлого имеет в философии гораздо большее значение, чем в какой-либо другой науке. И это правильно. Однако утверждение о том, что она уже выработала множество технических терминов, достаточных для достижения ее целей и выражения ее значений, представляется совершенно необоснованным. Ее литература столь обширна, а разнообразие философских школ так велико, что существует вполне извинитель- ное незнание относительно употреблений философских терминов.

Неопределенность философской терминологии можно проиллюстрировать свежим примером. Логика представляет собой ту ветвь философии, которая подверглась серьезной систематизации с целью выработки устойчивого технического языка. Рассмотрим термины «суждение» (judgement) и «предложение» (proposition). Я не собираюсь писать введение в логику, поэтому ограничусь указанием на то, что среди логиков имеются значительные расхождения в употреблении этих терминов.

Вполне можно спросить, далее, а нет ли еще более тонких различий в значениях, лежащих за пределами дихотомии «суждение — предложение»? Например, Джозеф (см. «Mmd», 36, 37, New Series) проанализировал употребление термина «суждение» У. Э. Джонсоном в известном логическом трактате последнего. Джозеф обнаружил у этого термина 20 различных значений. Следует напомнить, что мы сейчас говорим о двух наиболее проницательных из современных логиков. Не имеет значения, правильно ли Джозеф интерпретирует фразы Джонсона. Если Джозеф обнаружил двадцать различных, пусть даже близких, значений, связанных с термином «суждение», то эти 20 значений существуют, хотя бы различие между ними и представлялось безразличным Джонсону или Джозефу. Оценка этих различий зависит от наших целей или точки зрения. Поэтому в любой момент развитие логической теории может потребовать введения 20 новых терминов. Опять-таки, если Джонсон использовал 20 разных значений, то значит, это было важно для его рассуждений и теперь они нуждаются в дополнении благодаря обнаруженным различиям.

С полной уверенностью можно утверждать, что таково же положение почти с каждым техническим термином в философии.

11. Еще одной иллюстрацией, затрагивающей мое использование таких слов, как «схватывание» (prehension), «чувствование» (feeling), «удовлетворение» (satisfaction) (см.: «Наука и современный мир», гл. 4 и в других местах, а также «Процесс и реальность», ч. 1, гл. 2 и в других местах), могут служить термины, выражающие взаимосвязанность вещей. Главным философским термином для этой области является слово «отношение». По поводу отношений существуют различные точки зрения, которые не всегда получают явное выражение. Однако имеется дискуссия, которая может послужить нам в качестве хорошей иллюстрации.

Общепризнано, что отношения являются универсальными, так что, скажем, А может находиться к В в таком же отношении, как С к D. Например, «любить», «верить», «между», «больше» являются отношениями. Против этого трудно возражать, так как речь идет об определении. Нужен некоторый термин для обозначения универсалий, требующих для иллюстрации двух или более отдельных предметов, и в качестве такового избрано слово «отношение».

Однако при таком истолковании данного термина отношение не может обозначать реальной связи реальных индивидуальных предметов, образующих конкретную ткань истории. Например, Нью-Йорк находится между Бостоном и Филадельфией. Связь этих трех городов представляет собой реальный конкретный факт, относящийся к восточному побережью Соединенных Штатов. Это все не какое-то универсальное «между», а сложный конкретный факт, который, помимо прочего, служит примером универсального отношения «находиться между».

На это рассуждение опирается утверждение Брэдли о том, что отношения не связывают. Три города и некоторая абстрактная универсалия не дают трех взаимосвязанных городов. Требуется учение о связи. Брэдли пишет: «Существует ли, в конце концов, такая вещь, как отношение, наличествующее только между терминами? Или же, с другой стороны, не вытекает ли из отношения некоторое лежащее в его основе единство и включающая его целостность?» 2.

«Целостность» Брэдли и есть та связь, которую мы ищем. На протяжении всей главы3 Брэдли употребляет термин «чувствование» для выражения первичной активности, возникающей на основе опыта. Это сам опыт в своем начале и при минимуме аналитической деятельности. Анализ чувствования никогда не может обнаружить чего-либо, выходящего за пределы существа события опыта. Поэтому Брэдли называет его «безотносительным» (nonrelational). Конечно, между моей концепцией и концепцией Брэдли имеются серьезные расхождения. Поэтому я излагал собственную точку зрения с должным уважением к Брэдли, но не упоминая его учения. Осуществляя выбор технических терминов, мы часто заим- ствуем их у получивших известность и близких нам учений. Это по-новому освещает убеждение в полной понятности технического словаря философии, опираясь на которое один профессиональный философ печатно упрекнул меня за использование слова «чувствование» в таком смысле, в котором оно никогда не употреблялось ранее.

К этому я могу добавить, что Уильям Джемс в своей «Психологии» употребляет данное слово почти в том же самом смысле. Например, в первой главе этого труда он пишет: «Ощущение (sensation) есть чувствование первых вещей». Далее, во второй главе мы читаем: «В общем, эта более высокая осознанность вещей называется восприятием в отличие от простого нерасчлененного чувства их присутствия в ощущении в той мере, в какой мы им обладаем. До некоторой степени мы способны впадать в это неясное чувство в те моменты, когда наше внимание полностью рассеяно». Интересно было бы привести несколько цитат из работы Брэдли, иллюстрирующих общую близость моего понимания к его учению о чувствовании, выраженному в его книге: «В любой момент в моем общем чувстве имеется нечто большее, нежели существующие вне меня объекты, и восприятие объектов не может исчерпать содержания живой эмоции»4.

В соответствии с учением Брэдли я разлагаю чувствование (или схватывание) на «данное», которое для Брэдли есть «объект вне меня», «субъективную форму»—«живую эмоцию» Брэдли и «субъект»—«я» у Брэдли. Употребление термина «субъективная форма» объясняется тем, что я расширяю его значение за пределы «эмоции». Осознанность, например, если она имеет место, является элементом субъективной формы. В этом заключается, несомненно, значительный отход от идей Брэдли. Субъективная форма выражает особенности субъекта, обусловленные некоторыми воспринятыми данными.

Однако в целом я согласен с концепцией Брэдли относительно функций субъективной формы. Например, он пишет: «Эти трудности неразрешимы, если не согласиться с тем, что существует и действует нечто такое, что я чувствую и что не является некоторым объектом вне меня. Этот чувственный элемент используется и должен использоваться при построении того объекта, который меня удовлетворяет» 5.

В этом утверждении, с моей точки зрения, имеется

определенная двусмысленность, но я согласен с каждым альтернативным значением.

Тот компонент чувствования, «который не является объектом вне меня», есть субъективная форма. Если Брэдли утверждает, что субъективные формы чувствования детерминируют процесс построения объекта, то с этим я совершенно согласен. Результатом этого процесса, как говорит Брэдли, является «удовлетворение», представляющее собой заключительное чувство, венчающее возбуждение творческого процесса.

Однако под фразой «то, что я чувствую и что не является объектом вне меня» Брэдли может подразумевать то, что я называю «негативным схватыванием». Такое схватывание активно благодаря вкладу его субъективной формы в креативный процесс, однако его «объект» устраняется из данных завершающего удовлетворения. Это заключительное сложное данное будет тем, что Брэдли называет «объектом, удовлетворяющим меня». Опять-таки я согласен.

Учение о «живой эмоции», которая необходимо облекает каждое конкретное проявление субъектно-объектной ситуации, гораздо старше концепции Брэдли. Его зародыш мы находим еще у Платона, который утверждал, что чувственность в целом соответствует адекватному познанию. Он неявно отказывался отделять «живую эмоцию» от интеллектуального восприятия и благодаря этому ото* ждествлял добродетель с познанием. Прогресс психологии позволил нам понять многие тонкости, однако он не затронул того факта, что восприятие неизбежно связано с эмоцией.

Историческое значение этого учения выразил Джордж Мур: «Цивилизация развивается лишь там, где значительное число людей объединяется для достижения общих целей. Такое единство обеспечивается не столько общностью чистых идей, сколько общностью чувств, благодаря которым идеи приобретают «эмоциональную окраску» и превращаются в убеждения и мотивы»6.

Конвенциональные абстракции, господствующие в эпистемологической теории, очень далеки от конкретных фактов опыта. Слово «чувствование» обладает тем достоинством, что оно сохраняет это двойное значение субъективной формы и постижения объекта. Оно избегает disjecta membra (односторонности), обусловленной абстрагированием 7. 12.

Таким образом, событие человеческого опыта представляет собой одну из иллюстраций учения о взаимосвязи.

В подтверждение можно сослаться на Брэдли, который пишет: «В каждый момент процесса моего опыта существует некое целое, которое я непосредственно осознаю. Это есть воспринимаемое безотносительное единство многого в одном»8. Здесь под «безотносительным» Брэдли, по-видимому, подразумевает, что опыт не включает в себя некоторого отношения воспринимаемого к чему-то внешнему по отношению к нему, но представляет собой «завершенное целое», которое и является требуемой взаимосвязью «многих в одном».

Я всецело согласен с этим и считаю, что взаимосвязь вещей есть не что иное, как совместность вещей в событиях опыта. Конечно, такие события далеко не всегда являются событиями человеческого опыта.

Довольно любопытно то обстоятельство, что с этим согласен и Юм. Совместность потока чувственных впечатлений, которые в его концепции оказываются различными сущностями в разные моменты времени, обусловлена «нежной силой» ассоциации, целиком находящейся в событии опыта. Одна из сторон учения Канта также состоит в утверждении о том, что именно события опыта задают формы взаимосвязей.

Конечно, между названными концепциями имеются существенные различия. Однако они согласуются между собой относительно общего принципа—рассматривать событие опыта как основу связи. 13.

Лейбниц также не может найти иных взаимосвязей между реальными вещами, кроме тех, которые целиком находятся в индивидуальном опыте монад, включая верховную монаду. Он употребляет термины «перцепция» и «апперцепция» для обозначения низшего и высшего способов, которыми одна монада может познать другую, а именно способов познания. Однако эти термины слишком сильно напоминают то понятие сознания, которое в моей концепции вовсе не является обязательным. Кроме того, они связаны с понятием репрезентативного восприятия, которое я отвергаю. Но имеется термин «постижение» («apprehension»), употребляемый в значении «полного понимания» (этот термин использован в работе: Hobhouse L. Т. Theory of Knowledge. Ch. 1 и 2). В соответствии с моделью Лейбница я употребляю термин «схватывание» («prehension») для обозначения того общего способа, с помощью которого событие опыта может включить в свою собственную сущность любой другой объект, будь то другое событие опыта или некоторый объект другого типа. В этом термине нет предположения о сознании или о репрезентативном восприятии. Чувства являются позитивным типом схватывания. В позитивном схватывании «данное» сохраняется в качестве части окончательного сложного объекта, который «удовлетворяет» процесс самоформирования и благодаря этому завершает событие.

Эта терминология должна удовлетворять тому условию, которое гласит, что по мере развития теории ее технический словарь постепенно перерастает те рамки, в которых работали основатели этой теории. Непосредственное словоупотребление, господствующее в тот или иной момент времени в любой философской школе, представляет собой лишь небольшой фрагмент всеобщего словаря философской традиции. Это верно и в отношении вариаций философской доктрины.

Распространенное употребление слов может выражать концепцию господствующей школы мысли и некоторых общепринятых ее вариантов. Требование, чтобы альтернативные концепции, имеющие другие корни в исторической традиции, ограничивались только данным набором терминов, равнозначно догматическому утверждению о том, что определенные предпосылочные допущения никогда не должны пересматриваться. Допустимы лишь те школы мысли, которые могут быть выражены в сакральных терминах. Гораздо более разумно требовать, чтобы в основе словаря каждой концепции лежала ее собственная подлинная традиция. Если согласиться с этим требованием, то осуждение использования новых понятий оказывается выражением неосознанного догматизма.

14. Основным методом философии является метод описательных обобщений. Социальные институты служат примером громадного разнообразия свойств. Ни один факт не существует сам по себе, как таковой. Он проявляет множество характерных черт одновременно, которые все коренятся в особенностях соответствующей эпохи. Философские обобщения стремятся отобразить устойчивые и важные особенности, отделив их от тривиального и преходящего. Существует процесс восхождения от частных фактов или от видов к общим родам.

Следует заметить, что обратная процедура невозможна. Не может существовать пути от родового понятия к частным фактам или к видам. Факты и виды представляют собой продукт смешения родов. Собственная сущность некоторого рода не содержит указаний на другие роды, с которыми он совместим. Например, понятие позвоночного не указывает на понятия млекопитающего или водоплавающего. Таким образом, представление о позвоночных животных, взятое само по себе, не может привести к мыс- сли о млекопитающих или рыбах даже в качестве абстрактных возможностей. Ни виды, ни отдельные примеры не могут быть обнаружены благодаря одному представлению о роде, так как они включают в себя формы, не «данные» в понятии рода. Вид представляет собой потенциальную смесь родов, а индивидуальный объект включает в себя, помимо всего прочего, актуальную смесь множества видов. Силлогизм дает схему для демонстрации способов смешения.

Таким образом, задача логики — не анализ обобщений, а их соединение (см.: Платон, Софист, 253).

Философия восходит к обобщениям с целью понимания возможностей их соединения. Поэтому открытие новых обобщений увеличивает плодотворность ранее известных. Оно расширяет понимание новых возможностей их комбинирования.

15. Даже смутное постижение некоторого великого принципа обладает громадной эмоциональной силой. Многочисленные конкретные действия, порожденные столь сложным чувством, сердцевиной которого является глубокая интуиция, в древние времена часто бывали грубыми и непристойными. Цивилизованный язык предоставляет целую группу слов, каждое из которых воплощает общую идею со своей собственной спецификацией. Если мы хотим достигнуть общности, свойственной этим разнообразным специальным случаям, мы должны собрать всю группу слов в надежде выделить присущий им общий элемент. Такая процедура необходима для получения философского обобщения. Преждевременное употребление некоторого знакомого слова неизбежно ограничивает требуемую общность, налагая на нее знакомые специфические созначения данного слова.

Например (см.: «Процесс и реальность», где развита вторая из сформулированных ниже концепций), пусть рабочей гипотезой будет предположение о том, что конеч- ными реальностями являются события в процессе их возникновения. В этом случае каждое событие, рассматриваемое в своей особой индивидуальности, оказывается переходом между двумя идеальными конечными пунктами, а именно между его компонентами в их идеальной раздельности и теми же компонентами в их конкретной совместности. Относительно этого процесса перехода имеется две распространенные концепции. Одна из них утверждает существование внешнего создателя, творящего эту конечную совместность из ничего. Другая концепция опирается на некий метафизический принцип, принадлежащий природе вещей, согласно которому в универсуме нет ничего, кроме случаев такого перехода и их компонентов. Примем последнюю концепцию. Тогда слово «креативность» выражает понятие о том, что каждое событие представляет собой процесс, порождающий нечто новое. При этом и выражения «имманентная креативность» или «самокреативность» не содержат апелляции к трансцендентному создателю. Однако само по себе слово «креативность» приводит к мысли о создателе, поэтому концепция в целом приобретает оттенок парадоксальности или пантеизма. Тем не менее, она выражает возникновение нового. Слово «сращение» (concrescence) происходит от известного латинского глагола, означающего «совместный рост». Оно обладает также тем преимуществом, что причастие «concrete» часто использовалось для обозначения понятия о полной физической реальности. Таким образом, слово «сращение» можно использовать для выражения понятия о множестве вещей, обладающем законченным сложным единством. Однако оно ничего не говорит о создаваемом новом. Например, в нем отсутствует понятие индивидуальности, возникающей в процессе сращения исходных данных. В нем нет «эмоционализации», т.е. «субъективной формы». К тому же и термин «вместе» является одним из наиболее расплывчатых в словаре философии. Это родовой термин, который иллюстрируется бесконечным разнообразием своих видов. Поэтому даже если он выражает одно определенное значение при всех разнообразных иллюстрациях, его употребление оказывается чрезвычайно усложненным. В различных стадиях анализа событий опыта можно обнаружить любое значение слова «вместе». Нет «совместных» вещей, за исключением опыта, и вещи не «существуют» в любом смысле этого слова ина- & че, как в качестве компонентов опыта или непосредствен- 3 ных событий процесса самосозидания. 16.

Таким образом, для того чтобы получить философское обобщение, которое выражает понятие конечной реальности, представляемое в облике обобщения некоторого акта опыта, требуется некоторый очевидный избыток терминов. Используемые слова корректируют друг друга. Нам нужны (см. «Процесс и реальность», а также «Наука и современный мир») следующие термины: «совместность», «креативность», «сращение», «схватывание», «чувствование», «субъективная форма», «данное», «реальность», «становление», «процесс». 17.

На этой ступени обобщения появляется новый способ тренировки мышления. События возникают и исчезают. В своем становлении они оказываются непосредственно данными, а затем погружаются в прошлое. Они проходят; они исчезают; их еще нет и они уже перешли в небытие. Платон называет их (см.«Тимей») вещами, которые «всегда находятся в становлении и никогда не бывают реальными». Однако до того, как написать это, Платон сделал великое метафизическое обобщение, открытие которого заложило фундамент настоящего анализа. В диалоге «Софист» он написал, что небытие само есть форма бытия. Эту идею он применил лишь к своим вечным формам, а должен был бы применить ее к преходящим вещам. Тогда он смог бы проиллюстрировать другой аспект метода философского обобщения. После того как некоторая общая идея получена, ее нельзя ограничивать областью ее первоначального происхождения.

При создании философской схемы каждому метафизическому понятию следует придавать самое широкое значение, какое оно только способно иметь. Только так можно установить подлинную ценность идей. Мысль о том, что сфера приложения метафизического принципа не должна быть ограничена ничем, кроме его значения, даже более важна, чем бритва Оккама, если она не говорит о другом аспекте того же самого.

Таким образом, мы должны уравновесить концепцию становления Аристотеля или, вернее, Платона концепцией исчезновения. В процессе исчезновения события переходят из непосредственности бытия в небытие непосредственности. Однако это не означает, что они — простое ничто. События остаются «упрямыми фактами»: Pereunt et imputantur.

Обыденный язык представляет для нас прошлое в трех аспектах — в виде причинности, памяти и активного преобразования нашего непосредственного прошлого опыта в основу нашего настоящего изменения опыта. Таким образом, слово «исчезновение» выражает допущение о некоторой роли в трансцендентном будущем. Небытие событий оказывается их «объективным бессмертием». Чисто физическое схватывание служит выражением того, каким образом некоторое событие в непосредственности своего бытия вбирает в себя другое событие, которое переходит в объективное бессмертие своего небытия. Оно выражает жизнь прошлого в настоящем, оно есть причинность, оно есть память. Оно есть восприятие происхождения. Оно есть эмоциональное соответствие с данной ситуацией, эмоциональная непрерывность прошлого с настоящим. Оно есть тот фундаментальный элемент, с которого берет начало самосозидание каждого события, существующего во времени. Таким образом, исчезновение есть начало становления. Как исчезает прошлое, так же возникает и будущее.

Примечания 1

См.: «Процесс и реальность», а также «Наука и современный мир». 2

См.: Bracdly F. Essays on Truth and Reality. Oxford, 1914. Ch. 6; On our Knowledge of Immediate Experience, Appendix, p. 193.

См. также дополнительное примечание к нему. 3

Там же. 4

Там же, с. 159. 5

Там же, с. 161. 6

Во вводном примечании к работе: Denison J.H. Emotion as the Basis of Civilization. New York, 1928 (Scnbner's) сказано: важная работа. 7

Генетическое описание процесса возникновения и распространения эмоций дано в моей работе «Символизм: его значение и воздействие», а также в: «Процесс и реальность», ч. 2, гл. 8, а также ч. 3. 8

Там же.