Глава VI. ФИЛОСОФИЯ ЭКОНОМИИ И ТАК НАЗЫВАЕМАЯ ЭКОНОМИЧЕСКАЯ НАУКА

По-разному называемая, эта наука выступает то как чистая политика (или национальная политика), то как математика. Имея за плечами древние прецеденты, она сформировалась в последние века и сегодня особенно окрепла. Экономисты нередко и с удовольствием цитируют слова Гегеля о том, что именно экономия "делает честь мышлению, которое среди массы случайностей находит законы". Имеет ли собственный предмет изучения философия экономии? Если да, то как прийти к понятиям, отличным от уже известных? Если эта наука эмпирическая, то как в этом случае возможна точность, как возникают истины неэмпирического плана? Две строгие науки с одним и тем же объектом непостижимы, тем не менее их все же две. Двойственность - верный признак неуверенности и дезориентации - последовала бы из утверждения, что экономика не есть экономическая наука.

Если экономические действия рассматривать в качестве нетронутой и стерильной реальности, то невозможно обосновать ни одного понятия или закона, предлагаемого экономической наукой. В каждый данный момент жизни человек действует и желает особым образом, несравнимым с другими моментами желаний и поступков - своих и чужих. Если вчера некто господин А потратил семь монет, чтобы купить хлеб, а сегодня - те же семь монет с той

133

же целью, то не по этой причине семь вчерашних монет равны семи сегодняшним, а вчерашний хлеб - тот же, что и сегодняшний. Нужда в хлебе так же не меняется, как и усилие по его добыванию. Однако если индивид В тратит семь монет на хлеб, его действие отлично от действия индивида А, как действие А сегодня отлично от вчерашнего поступка того же А.

"Человек экономический ищет максимального удовлетворения с наименьшим усилием". Но как этот простейший принцип соотносится с реальностью? Кто-то кричит и ссорится, чтобы сэкономить два гроша на какой-то покупке за десять лир, получая при этом максимум удовольствия минимальными средствами. Другой, показывая превосходство, прикуривает сигару подожженной столировой банкнотой. И в этом случае максимум веселья достигнут минимальными средствами. Если же все именно так, то речь должна идти не о минимумах и максимумах, а об индивидуальных целях и соответствующих средствах (известное единство средства и цели) индивидуально различных действий.

Конечно, чтобы понять бесконечно различные поступки, приемлемы некоторые абстракции с более или менее широкой мерой различий, серии типов или понятия классов, эмпирические законы. В таком процессе достигаются понятия хлеба, потребления хлеба, разных партий хлеба, обмениваемых на партии других предметов и т.

ванной для определенных ментальных целей. Если для экономической науки было бы достаточно установить серию типов и законов в уже обозначенном смысле слова, то она вошла бы в круг дескриптивных эмпирических дисциплин. Тогда было бы достаточно отсыпки к тому, что уже сказано об отношениях философии практики с дескриптивной практикой - классы, правила, казуистика. Однако экономика как наука не исчерпывается схемой: "Блага делятся на классы а, b, с. Класс а обменивается на класс b в пропорции 1 к 3, класс b - на класс с в пропорции 1 к 5 и т. д.". В этой схеме все время подразумевается выше и ниже, скорее, приблизительно и т. д. Классы - выше или ниже указанных, обмены в пользу одних указаны в данных пропорциях. Если сегодня дела обстоят примерно так, то завтра, возможно, будут иначе.

Все же положения экономической науки точны и необходимы. "Установлено, что владельцы земельных участков разного уровня плодородия, помимо абсолютной ренты и за исключением собственников малоплодородных земель, получают дифференцированный доход" (закон Рикардо). "Фальшивые деньги уничтожают настоящие" (закон Грехама). Однако непонятно, почему земли разного уровня плодородия при возделывании дают разный доход. Скажут, ведь государство может упразднить дифференциальную ренту, а бездарный землевладелец может и вовсе потерять ее. Или как понять, почему при обращении неконвертируемых бумажных денег стоимость золотых денег, циркулирующих на равных с первыми, снижается - по мере накопления общей массы бумажных денег - ниже цены металла наилучшей из монет. Некий богатый сумасшедший во времена финансового беспорядка начнет безотчетно менять золотые монеты на ходовые, но низшего достоинства. Однако умный торговец возьмет и сохранит их в сейфе. Так экономическая пропорция выразит рано или поздно рациональную необходимость, а не безрассудство сумасшедшего. Такие положения экономической науки, следовательно, уже не просто описания, а теоремы.

Слово теорема немедленно обращает мысль к математическим дисциплинам.

действия. Не занимаясь исследованием природы воли, она опознает и рассчитывает необходимые конфигурации и следствия поступков в определенных обстоятельствах.

Ничего удивительного в том, что экономические теоремы и законы кажутся одним тавтологическими, другим - произвольными. Закон земельной ренты Рикардо есть не что иное, как определение земельной собственности с точки зрения плодородия. Закон обесценения денег Грехама дает лишь дефиницию инфляции. Закон, по которому "любой протекционный тариф разрушает богатство", или закон о том, что "спрос на товар не есть спрос на этот вид труда", - это всего лишь дефиниции тарифа, протекции, спроса, товара, труда и т. д. Практически все они произвольны, ибо произвольны понятия земельного владения, тарифа, товара, денег и пр.

Необходимыми они становятся тогда, когда обретают форму постулатов. Но такое же доказательство можно дать любой геометрической теореме. Разве не произвольна и не тавтологична теорема о равенстве сторон четырехугольника или теорема о равенстве суммы квадратов катетов квадрату гипотенузы? И все же геометрия остается геометрией; без нее мы не можем ни дом построить, ни измерить планету, на которой живем, ни другие звезды, вокруг нас вращающиеся, вокруг которых мы вращаемся.

Получается, что без экономических схем трудно ориентироваться в эмпирической реальности, хотя, кажется, все происходит так, как происходило во времена младенчества экономической науки. Предсказания того, что действующее бездарное правительство принесет все мыслимые несчастья, от которых обещало избавить - эти примеры классического типа в изобилии предлагает история испанского владычества в Ломбардии, а также история Неаполя семнадцатого века во всей гамме прагматических и финансовых проблем. Все поныне происходящее показывает, как из невежества коварно извлекают корыстный интерес, как благими мотивами общественного здоровья прикрывают цели совсем иного свойства.

выступает как духовное, в экономике - сила или система сил для удобства расчетов. Экономика выделяет некоторые волевые акты в группы, упрощая и закрепляя их за человеком экономическим, в виде законов минимальных средств и т. п. По причине такого механического способа рассуждения малообоснованным выглядит вопрос, почему экономика не рассматривает моральные, логические и эстетические факты и как последние входят в круг ее собственных проблем. Экономическая наука оперирует понятием воли, или действия, ясно поэтому, что качественными различиями она пренебрегает, что не может, следовательно, выделить моральные характеристики и показать их отличие от экономических. Ее посылка заключена в неразличимости двух фактических порядков данных, в такой неразличимости - ее достоинства и недостатки. Эстетические и логические данные, понятые как мысли и представления, ускользают от экономического расчета. Однако понятые в единстве духа как продукты волевого действия в экономическом анализе они сливаются до невыделимости.

Внутренним образом количественная наука экономика остается таковой и тогда, когда в ней много математики, и тогда, когда она далека от математики в строгом смысле слова. Поэтому очевидно несостоятельны попытки философов и историцистов критиковать абстрактность и произвольность экономики, нельзя скорректировать ее, придав психологические, философские или иные черты. Экономика не дает ни универсальных философских истин, ни частных исторических истин, но и философия с историей не в состоянии выполнить малейший расчет.

Опасности подстерегают экономику, содержащую в себе математику вообще и математику прикладную в частности, то есть с материальными элементами. Эти элементы, с одной стороны, можно множить до бесконечности, сколь бесконечны и экономические положения. С другой стороны, их можно группировать, упрощать и объединять, пока не получим некий неразличимый X. Если возобладает первая тенденция, то мы получим экономический эмпиризм, то есть массу разрозненных пропозиций. Если победит вторая, то мы придем к обобщенной схеме, в которой нет уже и намека на то понятие человеческого действия, от коего мы 137

оттолкнулись. То же, собственно, происходит с механическими, алгебраическими схемами, в исчислении. Здоровая экономическая наука, чтобы соответствовать своей природе, должна быть и абстрактной, и эмпирической вместе. Для нее важно увязывать и объединять между собой разрозненные положения. Однако в удерживаемом единстве никак нельзя пренебрегать смыслом столь же необходимых различий. Точно просчитывать экономические последствия явлений не умеют ни те, кто трезвонит только о всеобщем, ни те, кто разбирается лишь в частном. Одни видят все факты в одном, другие настаивают на непохожести, для них нет порядка, иерархии и даже сходства. Но в какой мере следует разместить общее и особенное, это важно, в основном, для педагогики. Каждый случай следует рассматривать отдельно, в зависимости от поставленных целей. Утверждать, что экономике положен тот или иной уровень абстракции, что дальше так называемых материальных благ она идти не может, полагая, что капитал, сфера услуг как понятия совершенно отличны от понятий земли и труда, что их нельзя объединить - все это было бы капризом. Любая унификация, как и любая спецификация могут быть равно полезными, да и ненавистники абстрактных методов нередко грешат все той же абстрактностью. Те, кто имеет экономическую практику, не могут не признать в выше проясненных понятиях логические мотивы истории экономики. Это очевидно из разделения школ, полемик, поражений и побед. Количественный характер экономической науки проступает из инкунабул, исследований Аристотеля относительно цен и стоимости, в ученых трудах Средневековья и Возрождения. Математики на заре науки были почти всегда экономистами, даже когда и не подозревали о математической экономии. Галиани, Дженовези, Верри - математики и вместе экономисты восемнадцатого века, как и Франческо Феррара, великий итальянский экономист девятнадцатого века. Принцип поведения человека экономического был сформулирован им близко к формулировке главы школы физиократов Куиснея. Если название политической экономии как имя новой дисциплины, предложенное в 1615 г. Монтшретьеном, закрепилось, то и социальная арифметика также напоминала о своих правах. Научный прогресс заметен не только во вновь сформулированных теоремах экономики, но и в унификации доселе разрозненных понятий - материального и нематериального, цена производства и раритетность, продукт грязный и чистый, сельскохозяйственная рента, распределение и циркуляция богатства, экономические и финансовые законы,.социальная 138

и чистая экономика, цена полезности и обмена. С экономическими доктринами - традициональными и ортодоксальными - зачастую связаны революционные теории, например Маркса, воплощенные в особо казуистические схемы, основанные на сравнении несопоставимых рядов явлений и экономических порядков.

Экономической науке предстоит преодолеть не только эмпиризм, но и угрозы так называемой исторической школы с ее отказом признавать абстрактные схемы, противопоставляя им бесконечное разнообразие исторических фактов. Менгер и другие представители австрийской школы вели ожесточенную полемику с историцистами. В борьбе с политическими отклонениями экономики возникла чистая наука экономика. Смешением абстрактного с конкретным, экономики с этикой много раз грешили немецкие экономисты, католики разных стран, доказывавшие, что в основании экономики лежит этика. Не удивительно, что реакцией на эту установку стала редукция экономики к эгоизму, например в трактате Панталеони. В меньшей степени вмешивалась философия, ибо в эпоху грандиозных экономических исследований она была занята другими иллюзиями.

Трудами Джевонса и других англичан, Феррари и других итальянцев, а также австрийцев, экономика предстала и более простой, и более сложной, благодаря проекциям, редукциям и завершающим штрихам. На этом пути, продолжая в таком же духе, она может обрести более порядка, но ее органичность от этого не зависит. Как дисциплина сугубо количественная, экономика - разновидность прикладной математики - лишена органического развития единого первоначала, присущего философии. Атомизм ее постулатов и дефиниций непреодолим.

Чтобы показать, к чему мы пришли рассуждая следует отметить, что только непониманию гегелевской гносеологии и терминологии мы обязаны толкованием его слов по поводу первоначала в духе восхищения. В самом деле, Гегель говорил, что экономическая наука делает честь спекулятивному разуму. Однако вдумаемся: Гегель говорил о достижениях экономической мысли, устанавливающей законы и факты, то есть об интеллекте. Именно абстрактный и произвольный интеллект преследовал всю гегелевскую философию. Дело кончилось признанием, что интеллект, как бы он ни был элегантно точен и дескриптивен, не есть истинная философская наука. Это одобрение, так или иначе, содержало в себе требование делимитации, разграничения, прояснить и определить которое мы призваны. Формирование этой науки состоится именно через завершение контрастом, не просто экономикой, а философией экономики. 1909