§ 5. Возможны ли целостные представления о мышлении?

Предвидим недоумение читателя, тем более, что испытываем его сами. Выше давалась характеристика рассудка, разума, эмпирического и теоретического мышления, отмечались положительные и отрицательные особенности каждого из них.

192

1. [              _

весе, о доминировании той или иной формы мыслительной деятельности. М. К. Мамардашвили был достаточно категоричен: «Если кто-то когда-то выполнил акт философского мышления, то в нем есть все, что вообще бывает в философском мышлении» (1993. С. 80). Думается, что то же самое можно сказать о любом другом мышлении, включая обыденное. Нормальное, а не патологически разорванное мышление целостно. Однако применительно к каждому виду мышления целостность выступает как проблема, и доминирование той или иной формы мышления в целом мышлении вполне реально. Но там, где есть доминирование, возможна и односторонность, вольное или невольное пренебрежение другими формами.

Попробуем показать это на близком нам примере диалектико-материалистического или просто диалектического мышления — мышления, с которым связаны интересные философские поиски Ильенкова и психологические поиски Давыдова. Последний, по сути дела, отождествлял теоретическое мышление с диалектическим, опираясь при этом на понимание диалектики Ильенковым. Скажем сразу, что у нас нет сколько-нибудь принципиальных претензий к трактовке Давыдовым теоретического мышления как такового, нет и претензий к трактовке диалектики Ильенковым. Однако не только у нас есть претензии к результатам, порожденным диалектикоматериалистическим мировоззрением, выдававшим себя за философию и ставшим официальной идеологией СССР. Оно наложило еще не изгладившийся отпечаток на интеллектуальный потенциал нашей страны.

Начнем с прозрачного высказывания А. М. Пятигорского (1996): «Наука не может дать ответа на все вопросы, которыми она занимается, а мировоззрение может дать ответы на все вопросы, которыми оно не занимается. И, конечно, в этом смысле термин «научное мировоззрение» есть чистейший вздор».

Марксистско-ленинская философия нас учила, что главным критерием всего и вся, в том числе, разумеется, и качества мышления, является практика. Г. Г. Шпет, начиная излагать историю развития русской философии и русской мысли, убедительно аргументировал свое бесспорное право начинать с конца, и этот конец сделать их критерием. Последуем его примеру. Допустим, что происходившее поддается рациональному объяснению и вспомним «этапы большого пути». Картина получается весьма неутешительная. Осветим лишь некоторые штрихи диалектико-материалистического мировоззрения, оправдывающие приведенную

193

язвительную сентенцию Пятигорского. Это была и есть «философия в повелительном наклонении».              Появились              «философы-командиры»,              «философы-электрификаторы,

санкционирующие смертные приговоры» (это мотивы из Шпета). Они обладали преимущественно «критическим историческим самосознанием», «обнаглевшим самосознанием» (мотивы Бахтина). Критика и самокритика признавались главной движущей силой развития общества и индивида.

Противоестественно резкая критическая направленность (возмущенный кипящий разум) сочеталась с финальным стилем мышления, его претенциозной направленностью на конечные объяснения и определения. Идеология, философия и мировоззрение стали синонимами. Все вместе и поврозь они требовали не просто объяснения, а окончательного объяснения, объяснения-победы: окончательная победа коммунизма во всем мире; окончательное торжество диалектического и исторического материализма, его победа на всех фронтах: над идеализмом, вульгарным материализмом, позитивизмом, фидеизмом; окончательная победа малограмотного Т.

Вся эта разрушительная работа сопровождалась хлестаковщиной, правда, лишенной приданного ей автором шарма. С легкостью мысли необыкновенной объявлялось о решении мировых загадок Э. Геккеля: происхождение жизни, происхождение человека, сознания и психики, синтезирование живого вещества и т. д. Хотя разум кипел, но результаты оставались сырыми. Это не мешало нам соглашаться с тем, что жизнь оказывалась не более чем существованием белковых тел, а сущность человека — не более чем совокупностью всех общественных отношений. Социализированная личность, вопреки Марксу, лишалась собственной человеческой сущности. Она подменилась совокупностью всех общественных отношений. Исчезнувшая материя объявлялась первичной, а сознание — вторичным, своего рода фантомом второй свежести, управлять и манипулировать которым не может разве что только ленивый. И всем этим бесчинством командовала диалектика — самое передовое в мире мировоззрение. В целом

194

это был разгул «самозванцев мысли». (Это мотивы Мамардашвили.)

Среди источников и составных частей ленинской версии марксизма несомненно была дурно понятая русской интеллигенцией диалектика Гегеля, превратившаяся в нигилизм, который, в конце концов, эту же интеллигенцию уничтожал. Связь нигилизма с диалектикой убедительно подтвердил Ф. М. Достоевский, написавший после несостоявшейся казни брату Михаилу: «Диалектика кончилась и началась жизнь». Великий писатель оказался чрезмерно оптимистичен. У России свой путь: она выбрала нигилистическую диалектику. Г. Г. Шпет в книге «Очерк развития русской философии», которую можно рассматривать и как очерк развития русского образования, писал: «Против правительственной интеллигенции поднялась нигилистическая.

Отечественные философы и идеологи либо тщательно скрывали связь диалектики с нигилизмом, либо не подозревали об этом. По-видимому, помимо политико-идеологических причин должны быть и «гносеологические корни» подобного диалектико-нигилистического типа и стиля мышления. С психологической точки зрения напрашивается предположение о разорванности мышления, о забвении его целостного смыслового образа, вследствие чего какая- либо часть мышления или его полезный прием выдается за все мышление. Более того, превращается в идеологию и мировоззрение.

Как же все-таки быть с оппозицией эмпирического и теоретического мышления и с оппозицией рассудка и разума? Можно заметить, что и рассудочно-эмпирическое мышление (введем неологизм разумно-теоретическое мышление, понимая, что есть до-теоретическая разумность) обладают своими достоинствами и недостатками. Пренебрежение любой из этих форм мышления одинаково пагубно. К тому же, хотя исследователи мышления говорят о чистых формах, на самом деле «чистые культуры» в продуктивном процессе мышления едва ли возможны. Здесь повторяется ситуация с интеллектом и интуицией. Видимо, имеете единый

процесс мышления. В нем должно быть место для его различных форм, развитие которых составляет заботу обучения.

195

Это понимал Гегель, выделявший в развивающейся целостности мышления не столько его самостоятельные, изолированные формы, или ступени, сколько стороны, аспекты, моменты, которые могут быть развиты в различной степени. Обратимся к разъяснениям В. Ф. Асмуса. Согласно Гегелю, логическое в целом, во всей своей системе «имеет три стороны: а) абстрактную или рассудочную, Р) диалектическую или отрицательно-разумную, у) спекулятивную или положительно-разумную».

Гегель предупреждал, что диалектический момент, «взятый сам по себе, отдельно от рассудка выступает особенно в научных понятиях как скептицизм; в нем результатом диалектики является голое отрицание». Однако такое отрицание опасно лишь в том случае, когда мышление на нем заканчивается. В полном процессе мышления диалектическое выводит за пределы рассудочного, диалектика, согласно Гегелю, есть «движущая душа всякого научного развертывания мысли». Только в принципе диалектики «заключается подлинное, не внешнее, возвышение над конечным». И в этом смысле пафос В. В. Давыдова и Э. В. Ильенкова, с которым они критиковали рассудочное и возвышали диалектическое мышление, вполне понятен и оправдан.

Диалектика, будучи отрицательно-разумным моментом развертывания мышления, моментом логического, не остается в этом своем пределе. Отрицательное, получающееся как результат диалектики «именно потому, что оно представляет собой результат, есть вместе с тем и положительное». В. Ф. Асмус разъясняет: оно не только содержит, как снятое, то, из чего происходит, но и не существует без последнего. Например, диалектический материализм, отрицая идеализм, содержал его в себе в самой уродливой (изуродованной) форме, руководствуясь голой, т. е. абстрактной, идеей, утопией. Поэтому совершенно не случайно в

196

I.              I

философской литературе советских времен спекулятивный или положительно-разумный аспект логического оставался в стороне или, в лучшем случае, как у Давыдова, переименовывался в теоретическое мышление и выдавался за диалектическое.

Только в спекулятивном, положительно-разумном моменте логического, а не в моменте диалектическом мышление приводит к положительному результату. Чтобы достигнуть его, мышление должно пройти момент диалектический, но не в пределах диалектического момента оно приобретает свой положительный результат, разъясняет Асмус. Диалектика подводит к нему потому, что она сама обладает определенным содержанием, потому, что мыслимое в диалектике отрицание направлено не на пустое, абстрактное ничто, а есть «отрицание известных определений». Асмус подчеркивает, что это отрицание в мышлении именно определений, а не реалий. Пока не пришли к новым определениям, опрометчиво отвергать реалии. Столь же опрометчиво принимать случайно оброненные определения, определения не проработанные критическим разумом, за реальности. Например, в определении:              «Жизнь есть способ

существования белковых тел» — отрицалась ее ценность, дух, разум; в определении: «Сущность человека есть совокупность всех общественных отношений» — отрицалась не только телесность, но и индивидуальность человека.

Чтобы избежать подобного, необходим переход к следующей фазе. Асмус поясняет: когда мышление в своем стремлении к содержательной полноте переходит от рассудочного к диалектическому моменту (отрицательно-разумному), а от диалектического — к спекулятивному (или положительно-разумному), это разумное, будучи чем-то мысленным и притом абстрактным, «есть вместе с тем и нечто конкретное, потому что оно есть не простое формальное единство, а единство различных определений». Для спекулятивной логики характерно «единство тех

определений, которые рассудком признаются истинными лишь в их раздельности и противоположности».

Асмус подчеркивает, что при разработке логики в «Науке логики» Гегель не нуждался в том, чтобы выделить и раздельно рассмотреть все три аспекта, или момента, логического; они рассматриваются как неделимые и неотторжимые друг от друга моменты целостности — единства логической сферы мышления. Напротив, в «Энциклопедии философских наук» изложение логики подчиняется целесообразности педагогического расположения и классификации материала (см.: 1984. С. 194). Мы узнаем,

197

что рассудок по своему назначению «определяет и твердо держится за свои определения». Напротив, разум одновременно и отрицателен, и положителен. Он отрицателен и диалектичен, ибо он разрешает определения рассудка в ничто. И он «положителен, ибо он порождает всеобщее и постигает в нем особенное».

«Обычно, поясняет Гегель, рассудок и разум (в обоих его видах) рассматриваются в отдельности друг от друга. Так же по отдельности рассматриваются и оба вида разума: «рассудок понимается как нечто отдельное от разума вообще, точно так же и диалектический разум обычно признается чем-то отдельным от положительного разума». Но Гегель отвергает в науке логики такой способ рассмотрения. «В своей истине, — утверждает он, — разум есть дух». В качестве духа он выше рассудка и выше разума: «он есть рассудочный разум и разумный рассудок». Он есть «отрицательное», т. е. «то, что составляет качество как диалектического разума, так и рассудка». Он «полагает определенное различие, за которое держится рассудок». Но вместе с тем он «различает также это различие, и тем самым он диалектичен». Однако и это еще не последнее его деяние. Он «не задерживается на этом нулевом результате: он здесь вместе с тем выступает и как положительный разум». Таким образом, он восстанавливает первоначально простое, но как всеобщее, которое конкретно внутри себя» (Асмус В. Ф., 1984. С. 194—195). В этом легко узнается теоретическое мышление в смысле Давыдова.

Лукавство так называемой диалектической логики, развивавшейся в контексте теории познания, состояло в том, что она третировала формальную логику, а вместе с ней и рассудочное мышление в целом. Удаление рассудка (или потеря его) помогало этой теории выдавать безусловно необходимую часть познания — диалектическую или отрицательно-разумную за целое, за всю логику, за все познание. Спекулятивная или положительно-разумная часть познания вообще игнорировалась или вводилась под сурдинку, как это делали Ильенков и Давыдов.

В «Феноменологии духа» Гегеля диалектика была представлена им как теория самосознания. Позднее она приняла форму божественного сознания, «языка богов». После приватизации марксизмом-ленинизмом диалектика стала «языком тиранов», которые назначили ее, наряду с булыжником, орудием пролетариата, и единственным методом познания науки. А. Г. Новохатько пишет об ином понимании диалектики Шеллингом, оказавшим влияние на П. А. Флоренского: «Диалектика — испытание мышления,

198

эксперимент мышления над собой, опыт (от слова «пытать») репродукции мышлением своих собственных законов, своей собственной природы. Так, например, понял шеллинговскую постановку вопроса о диалектике, о ее сути П. А. Флоренский lt;...gt; В понимании Флоренского знанию диалектическому предшествует знание до-диалектическое: мысль о другом предполагает это другое для мысли, но до мысли. Иначе говоря, должно существовать знание бытия, но не в форме знания мыслящего. Каким оно может быть и должно быть? Для П. А. Флоренского «подпочвой» диалектики выступает «подсознательная мистика», т. е. знание не предметное, «не- ответчивое» (Ф. М. Достоевский), когда знающий не может говорить о своем знании. При этом цель диалектики — в отличие от гегелевской версии — не перевод другого в форму мысли, а выработка совершенно нового отношения к «другому», чем мысль. Есть более высокая и совершенная (чем мысль) форма бытия — «сверхсознательная мистика».

Диалектика оказывается тем самым серединной сферой — путем к истине, но не истиной. И наоборот, истина в данной версии диалектики — только путь и не более, зато весь путь. «Ответчивость», предметное знание о другом lt;...gt; в своих истоках не схватывается формами диалектического мышления, по Флоренскому. Только из «подпочвы» выплавляется знание предметное. Правда, лишь через диалектику оно формируется в цельность, в конкретность.

Диалектика (саморазвивающейся мысли) и подводит к этой высшей конкретности, к предметной цельности, но сама по себе, как таковая, не может ее ни порождать, ни даже непосредственно представлять и выражать...» (Новохатько А. Г., 1999. С. 131—132).

Здесь версия диалектики Флоренского соответствует не только версии Шеллинга, но и версии Гегеля в изложении Асмуса, но, видимо, не ранним версиям самого Гегеля, принятым в диалектическом материализме, где диалектика выступала демиургом и единственным творцом истины. Трудно сказать, знал ли Давыдов версию гегелевской диалектики в изложении Асмуса. Но более 40 лет тому назад, когда он, совместно с Элькониным, начинал работать над развивающим обучением, он искренне идентифицировал теоретическое мышление с диалектической логикой и, более того, вчитывал ее элементы в исследования Ж. Пиаже, который едва ли подозревал о ее существовании.

Приведем еще одну версию диалектики, существовавшую до версий Шеллина, Гегеля и их интерпретаций Флоренским, Асмусом,

199

I.              I

Ильенковым, Давыдовым и многими другими. Вот греческий первообраз диалектики в интерпретации Мамардашвили: диалектика «есть такое состояние между противоположными натяжениями, внутри которого может появиться явление, само не являющееся выводимым членом или элементом какой-либо непрерывной причинной связи. Почему появилось такое особое слово «диалектика», в отличие от логики? (Мы не имеем при этом в виду часто абсолютно неграмотные рассуждения о существовании якобы особой диалектической логики в отличие от формальной логики и т. д.) Греки этим словом называли реальные обстоятельства. Они понимали, что есть такие явления, которые невыводимы и которые не могут возникнуть как конечное звено непрерывной цепи их обусловливания. Допустим, построив какую-то цепочку условий для A, B,

100. мы получаем D, — так вот есть явления, которые нельзя получить таким образом, они не могут быть в принципе выводимым членом или конечным звеном непрерывной цепи обусловливания. Они возникают в воронке, окруженной натяжениями противоречий. Вот что греки называли диалектикой. Внутри — вспыхнет или не вспыхнет. А если вспыхнет — тогда целостно» (1999.

С.              35). Вспыхнет или не вспыхнет! Если вспыхнет, да еще целостно, — это и есть интуиция, итог созерцания, продуктивного воображения. Как отмечалось, Давыдов нашел им место в начале процесса теоретического мышления, при зарождении содержательной абстракции, и в конце — при удачном восхождении от абстрактного к конкретному. А между двумя чудесными вспышками происходит (видимо, и до и после них) напряженная и, хорошо бы, одухотворенная работа мышления. Не только психология, но и жизнь полна подобными событийными или самоосновными явлениями, которые мы признаем тайнами человеческого бытия. Г. К. Честертон заметил: «Сумасшедший во всем усматривает причину». Нормальный человек склонен оставлять Богу богово.

По необходимости кратко изложенная реконструкция взглядов Гегеля на взаимоотношения рассудка и разума, сделанная выдающимся философом и логиком Асмусом, весьма поучительна для психологии и педагогики. Ее смысл может быть сформулирован в немногих фразах: мышление не должно останавливаться на половине пути; отрицание и скепсис хороши как прием, но не как окончательный результат; конечные определения полезны, но лишь как основание для будущих размышлений. Абстракция не должна быть пустой и должна сохранять «корень» конкретности. Понятие должно быть живым, энергийным орудием схватывания

200

I.              I

вещей. Теории хороши лишь до тех пор, пока их не сменят другие, лучшие теории. Критика рассудка не должна быть безрассудной, а критика разума не должна быть неразумной. Рассудок и разум (в двух его формах) едва ли можно (и нужно) представлять как стадии в развитии мышления. Они представляют собой моменты в его осуществлении. Иное дело, что в каждом отдельном случае тот или иной аспект мышления может доминировать, вытеснять другие. Любой результат, даже полученный методом восхождения от абстрактного к конкретному, недосказан, и пытливая мысль выйдет за его пределы. Она идет от незнания к знанию и тем самым порождает новое, но теперь уже «ученое незнание».

Возвращаясь к началу изложения, важно отметить, что философия и наука проделали немалый путь, отталкиваясь от смысло-образа интеллекта (божественная способность души) и двигаясь к нему. Трудно установить, какая часть пути уже пройдена, тем более что и мышление не стоит на

месте. Его развитие опережает исследования, но именно развитие мышления доставляет средства постижения его самого. Поверим Гегелю, что расчлененный в себе разум есть дух, который при всей своей свободе, а может быть, именно благодаря ей стремится к конкретному. Он проникает и в интеллект, представив его как единство многих определений, притом единство уже не абстрактное, но достаточно конкретное. Конечно, для операционализации и дидактически приемлемой репрезентации полного процесса мышления должна быть проделана огромная работа. Ожидать, пока кто-то проделает эту работу, нерационально и неразумно. В науке о мышлении накоплен огромный материал, который нужно знать, ибо он, помимо своей возможной пользы, еще интересен. Знакомясь с ним, едва ли целесообразно искать какой-либо универсальный, единственный метод решения психолого-педагогических проблем, связанных с развитием мышления. Если бы такой был, не только педагогика, человечество давным-давно отбраковало бы все остальные. Сила мышления — в разнообразии его форм, приемов, методов, развитие и актуализация которых определяется задачами и целями, возникающими перед человечеством и перед каждым отдельным человеком.

Вернемся к названию настоящего параграфа. Развитие целостных представлений о мышлении

• дело будущего. При всей важности соотношения рассудка и разума, эмпирического и теоретического мышления и других его приемов и методов для получения целостных приемов о нем необходимо выйти за пределы

201

мышления в мир деятельности и действия, мир образов, мир аффектов и, конечно, в мир слова. Это необходимо, потому что действие, образ, слово, чувство становятся языками мышления.