Соч. Сергея Соловьева. Выл. I и П. М., 1859, в 8-ю д. л. 246 с. Имя профессора Соловьева1 уже ручается, что в его учебнике не может быть тех недостатков, какие мы нашли в «Кратком изложении» г. Тимаева2. И действительно, события русской истории рассказаны у г. Соловьева ясно, правильно и последовательно; изложение отличается живостью и выразительностью. Следовательно, к книге г. Соловьева мы можем обратиться с другим вопросом, касающимся практического ее употребления; мы спросим: для кого назначается «Учебная книга» г. Соловьева? Для первоначального ли изучения русской истории, для гимназического ли курса, или для облегчения студентов при повторении лекций профессора? Первые строки и даже страницы первого выпуска заставили нас думать, что «Учебная книга» назначается автором для первоначального изучения русской истории. Вот начало первого выпуска: Взглянем на карту России: вот начиная от того места, где оканчиваются Уральские горы, до Каспийского моря находится большое, ровное степное пространство, как будто широкие ворота из Азии в Европу. На этом месте и на восток от него живут и теперь еще народы грубые, кочевые, охотники грабить, брать в плен соседей: но теперь этим народам час от часу становится труднее вести такую жизнь, потому что сильное государство Русское не допускает их разбойничать ... и пр. Способ выражения, очевидно, применяется к детскому понятию. Так идет несколько страниц с начала. Но раскроем книгу несколько дальше. Вот страница 49-я. До нас дошли в целости и в отрывках летописи, написанные в Киеве. Новгороде, на Волыни, в Полоцке, в области Черниговской, в области Ростовской или Суздальской, влияние этих местностей отразилось в характере летописного рассказа: так, летописи южные киевская и волынская отличаются живостью, полнотой рассказа, в них описываются не только действия исторических лиц, но и приводятся речи их, от чего эти лица и являются людьми живыми. Новгородская летопись отличается краткостью и силой. Рассказ суздальского летописца сух, не имея силы новгородской речи, и вместе многоглаголив без художественности речи южной. Нет, это уж не для начинающих; это—для гимназистов высших классов. О характере летописей говорят уже тому, кто хорошо знает факты, в них содержащиеся. Это уже критическое изучение истории, которое у нас и в гимназиях-то чуть-чуть под силу ученикам, но к которому приучать их очень полезно. И в этом смысле нельзя не одобрить методы почтенного профессора, который, не ограничиваясь изложением фактов, отделяет в своем учебнике значительное место объяснению этих фактов посредством указания на внутреннее состояние страны в данный период времени. Без всякого сомнения, для всякого неглупого мальчика интереснее и полезнее будет знать, как жили, чему верили, что умели наши предки,— нежели заучивать бесчисленные имена князей и воевод да годы войн, миров, вступлений на престол великокняжеский и т. п. Подробности внутренней жизни народа, введенные в «Учебную книгу» г. Соловьева, дают ей большое значение и ставят ее решительно выше всех, доселе бывших у нас учебников русской истории. Вместе с тем важен также и самый прагматизм изложения, принятого г. Соловьевым. У нас до сих пор думали большей частью, что строгая последовательность в показании связи событий, равно как и критика фактов, неуместна в гимназическом учебнике. «Это надо уже предоставить университетской кафедре»,— говорили обыкновенно и вследствие такого рассуждения давали гимназистам голый перечень имен и таблицы годов: в этом и заключалась история. Таким образом изучение исторических событий было почти исключительно делом памяти: ни соображения рассудка, ни сердечные сочувствия нисколько тут не участвовали, хотя почтенные авторы и вставляли по временам красноречивые возгласы в свои учебники для возбуждения патриотизма в учениках. Профессор Соловьев ведет дело совершенно иначе: он в самом рассказе фактов истории проводит свои идеи, он заставляет ученика останавливаться над событиями и соображать их причины и последствия, уяснять себе их отношения к другим событиям. Все это очень благодетельно может действовать на самое развитие учащихся, не говоря уже о том, что исторические факты при таком способе изложения запомнятся ими несравненно легче и лучше, нежели как было при старых учебниках. Но, смотря на «Учебную книгу» г. Соловьева как на гимназическое руководство, нельзя не пожалеть о ее излишней и даже местами вовсе ненужной подробности. В двух изданных теперь выпусках события доведены до избрания на царство Михаила Федоровича, а между тем объем их далеко уже превзошел полный объем «Начертания» г. Устрялова, употребляющегося в гимназиях3. И все-таки в книге г. Соловьева много осталось фактов необъясненных, много лиц не характеризованных, а только упомянутых. Особенно нужно это сказать о первом выпуске. К чему, например, в гимназическом учебнике перечисление всех лиц, не имевших значительного влияния на общий ход событий? Не к чему иному, как только к затруднению памяти учащихся. Возьмем, например, хоть такую тираду, еще не из самых страшных: «Сильные владениями Мономаховичи при Мстиславе были сильны братским единодушием, тогда как между Святославичами Черниговскими происходили усобицы: по смерти Олега и Давида Святославичей оставался третий брат, Ярослав Святославич, который по обычаю, как старший в племени, и должен был княжить в Чернигове; но племянник его, Всеволод Ольгович, выгнал его из Чернигова, и Ярослав должен был удовольствоваться северо-восточными владениями своего племени — Рязанью и Муромом; от него пошли князья рязанские и муромские» (с. 22). Спрашивается, много ли потеряет ученик гимназии в знании русской истории, если и не будет помнить всей этой путаницы удельных междуусобий? И не лучше ли было бы избежать подробностей, не дающих никакой характеристической черты для общих исторических выводов? А мы еще взяли очень сносную тираду; на этой же странице г. Соловьева есть простое перечисление князей: Мстислав в Киеве, Всеволод в Новгороде, Ростислав в Смоленске, Ярополк в Переяславе, Вячеслав в Турове и пр. Или, например, во втором выпуске: «Александра Никитича Романова сослали к Белому морю, Михайла Никитича — в Пермскую область, Ивана Никитича—в Пелым, Василья Никитича—в Яренск, мужа сестры их, князя Бориса Черкасского, с женою и с племянником ее, сыном Федора Никитича, маленьким Михаилом— на Белоозеро» (с. 199). Что за дело — подумаешь — гимназисту до всех этих Александров Никитичей и Иванов Никитичей? Неужто нельзя было обойтись без них? Может быть, г. Соловьев хотел сделать не более как сокращение своей полной истории, и в таком случае назначение «Учебной книги» может быть иное: она может служить для студентов конспектом при повторении лекций профессора. В этом смысле, конечно, книга г. Соловьева тоже не бесполезна; но тогда зачем опять эта подробность и плавность изложения, зачем этот упрощенный тон, наконец, зачем бедность в хронологических цифрах? Все указанные качества, служа достоинством в гимназическом курсе, совершенно не нужны в конспекте, назначенном для студентов. Таким образом, главный недостаток «Учебной книги» г. Соловьева состоит в смешении учебника с конспектом, вследствие чего книга эта не вполне удовлетворяет ни гимназиста, ни студента. Впрочем, все-таки хороший преподаватель может воспользоваться ею как учебником гимназическим несравненно лучше, чем всеми нашими прежними учебниками.