Если идеалосообразное усовершенствование личности составляет самую сущность педагогического процесса, то, очевидно, необходимо ближе рассмотреть свойства педагогического идеала. Ограничиться одним указанием, что этот идеал имеет общественный характер, невозможно; нужно знать, откуда почерпать педагогический идеал. Кто должен его составлять и как, пз каких элементов? Очевидно, кто воспитывает, тот и должен составлять педагогический идеал. Конечно, воспитывающий может взять откуда-нибудь готовый идеал, руководиться в своей деятельности какими- либо указаниями другого лица; но тогда руководящее лицо и вообще тот деятель, то учреждение, от которых заимствуется идеал, и должен его составлять. Во всяком случае первоисточником педагогических идеалов служит та или другая отдельная личность. Личные идеалы ни для кого не обязательны, кроме авторов их. Как же скоро дело идет о воспитании не одного дитяти, а многих, личный идеал не имеет, но-видимому, никакого практического значения. Отец может еще, пожалуй, воспитать своего сына так, как ему вздумается, согласно составленному им идеалу, не разделяемому, может быть, решительно ни одним человеком в мире; но прилагать такой идеал к ведению, например, школьного дела нельзя до тех пор, пока личный идеал остается личным и не войдет в общественное сознание. С чисто личными идеалами могут происходить лишь опыты их применения на практике с согласия и по уговору с заинтересованными лицами; руководствоваться же личными идеалами в широких размерах практика будет лишь тогда, когда личный идеал превратится в общественный. Таким образом, оказывается как будто бы, что первоисточник педагогических идеалов — личность воспитателя — не может создать при всех усилиях руководящего педагогического идеала. Но выход из этого затруднения уже намечен в оговорке, что личный идеал может иметь на практике весьма ограниченное приложение только до тех пор, пока не сделается достоянием общественного сознания. А мы можем утверждать, что каждый личный идеал в известной мере есть непременно общественный идеал и именно народный, составленный в духе той национальности, к которой принадлежит автор идеала. У каждого народа бывают свои идеалы, сознаваемые с большей или меньшей ясностью. Народные идеалы о правде и кривде, о хитрости и уме, о мужестве, дружбе, самопожертвовании и о других человеческих идеальных свойствах берутся не с ветра, а возникают и развиваются из народной истории, народных языка и религии, народного быта, народного общественно-политического устройства, т. е. из таких глубоких основ народной жизни, которые неизбежно составляют элементы сознания и развития как целого народа, так и каждой личности, принадлежащей к данному народу. Следовательно, доля народности неизбежно будет в идеалах каждой личности, принадлежащей к народности; идеал отдельной личности в большей или меньшей степени будет народным, оставаясь в то же время личным. Как сын или дочь, будучи отдельной от родителей, самостоятельной личностью, есть плоть от плоти и,кость от кости своих родителей, так и личный идеал, развиваясь па почве народного и им обусловливаясь в самой своей сущности, имеет в то же время печать личного творчества, остается личным. Народные идеалы не могут оставаться без изменения: они постоянно вырабатываются, дополняются и сокращаются, находятся в состоянии непрерывного роста, вместе с народной жизнью поднимаются и опускаются, особенно же в тесной связи находятся с культурой народа, выражая ее лучшие стремления и достигнутые успехи. В народе большинство членов малообразовано, что неизбежно отражается на свойствах самого идеала; между тем народный идеал должен быть проникнут культурой, должен впитать в себя лучшие стремления и идеи выдающихся представителей народа на различных путях его деятельности. Следовательно, народный идеал находится в существенной зависимости от идеалов отдельных лиц, воплощающих в себе лучшие стороны, свойства и стремления народной жизни. Таким образом, на самом деле между личными и народными идеалами существует постоянное взаимное влияние: личные идеалы строятся на почве народных, так как народ и отдельная личность живут и развиваются при одних и тех же основных условиях; а народные идеалы мало-помалу изменяются под влиянием личных. Личные и народные идеалы не противоположности, исключающие одна другую, а взаимно восполняющие и исправляющие одно другое начала, причем в этом перекрестном влиянии более деятельная прогрессивная роль принадлежит личным идеалам, а консервативная, умеряющая — народным. Отдельная личность легче склонна ко всякого рода переменам и увлечениям, чем народ; отвлеченные идеи истины, добра и красоты скорее могут воодушевить ее, чем целый народ, массе которого эти идеи малодоступны. Личные педагогические идеалы, развиваясь на почве народных, могут принимать в своем развитии два главных направления: более узкое и более широкое. В первом направлении национально-личный педагогический идеал будет иметь склонность превратиться в сословный, а во втором — в общечеловеческий. В большинстве случаев народ или племя разделяется на сословия, выполняющие особенные отправления в общественно-государственной жизни. Между сословиями очень часто бывают нелады, возникает прямая, открытая и упорная вражда, составляющая весьма видный элемент внутренней жизни народа. Борьба ведется за имущественные и государственно-правовые выгоды, причем сословия разделяются на высшие, низшие и средние между ними. Обособленность сословий и классов под влиянием борьбы увеличивается; сословия стремятся замкнуться и не допускать посторонних, чужаков в свои недра, так что, например, браки между разносословными лицами признаются неудобными. Высшее развитие общественно-государственной жизни в данном направлении — это кастовый строй государства, когда сословия бывают наисиль- нейше обособлены и наистрожайше замкнуты. Как скоро рознь между сословиями достигает высокой степени, она необходимо отражается и на постановке воспитания в сословиях: возникают сословные и классовые педагогические идеалы. Каждое сословие хочет учить и воспитывать своих детей по-своему, хочет строить свои особенные школы, в которых учили бы тому, что нужно для сословной деятельности, для ее успеха и развития, без всякой заботы об интересах других сословий. Являются сословные школы, которые также обособляются от других; двери их наглухо запираются для детей других сословий, и таким путем кастовые убеждения, предрассудки и стремления рано и глубоко въедаются в мягкие детские души. У нас была довольно строгая сословность образования при Александре I и Николае I. При Александре II совершился поворот в пользу бессословности образования, а ныне опять замечается сильное течение в пользу сословности. Основа сословных идеалов образования двойная: стремление приспособить образование к будущей деятельности образующихся, сделать его вполне жизненным, и классовый эгоизм. В классовых педагогических идеалах видно стремление закрепить грани между сословиями, построить между ними твердые перегородки так, чтобы был затруднен переход из одного сословия в другое. Кто в каком сословии родился, так в этом сословии и оставайся всю жизнь, получай соответственное потребностям сословия образование и не задавайся никакими широкими, выходящими за пределы сословия целями. Сословные идеалы суть выражение стремления к господству одних классов над другими, т. е. высших над низшими, а потому обыкновенно защищаются представителями высших сословий, пользующихся выгодами за счет и во вред низших сословий. Между представителями последних обыкновенно не бывает защитников сословных идеалов. Сословные образовательные идеалы собственно совершенно чужды педагогии и представляют собой создание главным образом политическое, а не педагогическое. Вывести из какого-либо педагогического начала сословность воспитания и образования невозможно. Из того что организм развивается самобытно и что личность должна быть всесторонне усовершенствуема, никоим образом не следует, что дворяне должны получать такое образование, а крестьяне другое и что выход последним в школы первых должен быть воспрещен. Эта мысль может быть продиктована сословным эгоизмом, политикой, но не педагогией. Политика может внушить мысль о необходимости держать низшие классы народа в полном невежестве; педагогия при таких планах ни при чем: она совершенно чужда эгоизму сословий и не может дать оснований для притеснения одного общественного класса другим. Результатами сословности образования обыкновенно бывают насилование природных способностей и склонностей детей, гибель талантов, понижение умственного и нравственного уровня страны и искусственное увеличение розни между сословиями. В педагогическом отношении образование должно отличаться единством принципа и системы и приспособляться к различным способностям детей, а не к различным сословиям. Главнейшее же приспособление образования к жизни есть не сословность воспитания, а общеобразовательность его, сопутствуемая профессиональностью или специальностью, причем все виды образования должны быть доступны всем единственно в зависимости лишь от подготовки и материальных средств. Таким образом, личное творчество в области педагогических идеалов едва ли может направляться с успехом в сторону сословных и классовых интересов: они слишком узки и тенденциозны, совершенно по своей сущности чужды педагогии и возникают главным образом из эгоизма высших сословий. Педагог должен сознавать, должен отдавать себе ясный отчет в том, что сословный идеал не есть педагогический идеал, что не существует сословной педагогии, а потому, как скоро он в свой идеал вносит черты сословности, то это значит, что он из области педагогии выступил, что он — вне ее и вдался в политику^ А не может быть ничего хуже, как взяться за какое-нибудь дело и потом смешать его с совершенно другим, особенным. Выходит не два и не полтора, а бог знает что. Национальный идеал, дробясь на сословные, мельчает, становится узким, не пригодным для широкой деятельности, подобно реке, разбивающейся на множество рукавов в устье, мелких, узеньких и не представляющих таких удобств для плавания больших судов, как река в ее нераздельном и могучем течении. Национальные идеалы всегда выше и шире сословных: настоящий национальный идеал совмещает в себе сущность всех сословных, отбрасывая их односторонности и специальные сословные черты. Национальный идеал есть выражение стремлений народного духа, а не интересов того или другого класса общества. Личное творчество в создании педагогических идеалов может идти в направлении, противоположном сословности, именно в сторону общечеловечности. Направление это возникает столь же естественно, как и первое. Каждый народ есть в некотором роде особенная организация, как бы отдельная личность, имеющая на все свои особенные воззрения. Владея своим особенным языком, религией, особенностями быта и общественно-государственного строя, каждый народ владеет и своими идеалами. Но эти идеалы, подобно самим народам, не чужды недостатков, далеки от совершенства. Каждый народ со всеми его идеалами есть замкнутое и ограниченное целое, представляющееся довольно узким и односторонним по сравнению с другими подобными целыми. Один народ не может воплощать в себе всевозможное человеческое совершенство, и народная вера в избранничество известного народа, его особенное предопределение и судьбы, в его превосходство над всеми другими обыкновенно не имеет достаточных оснований. Большинство даже полудиких самых ничтожных племен считает себя избранниками среди других людей. У каждого народа есть свои достоинства и недостатки, как и у отдельных лиц, и сосудов совершенства и добродетели невозможно найти ни между лицами, ни между народами, что не мешает, впрочем, ни тем, ни другим быть нетерпимыми друг к другу, не мешает национальному самомнению и самопревозно- шению и подчас довольно презрительному отношению к другим народам. Очень часто бывает, что даже культурные народы относятся к другим народам, также более или менее культурным, как к низшим, а не как к равным сотрудникам на бесконечной ниве развития. Сословная рознь и сословный эгоизм перерождаются в международную рознь и международный эгоизм; самопревозно- шение наций есть расширенное самопревозношение сословий. Что внутри одного государства совершается в скромных сравнительно размерах, то на международной сцене повторяется в громадном масштабе. Ввиду указанных недостатков, присущих национальным идеалам, главным образом национальной ограниченности и нетерпимости, что делать педагогу, стремящемуся к созданию такого педагогического идеала, который вполне одобряли бы его разум и совесть? Очевидно, представляется необходимым перейти границы национального идеала. Если кто берется за воспитание, тот должен убедиться в полной разумности и состоятельности педагогического идеала, быть искренне, по совести и разуму, ему преданным, так как педагогическая деятельность есть деятельность по разумному убеждению и по совести. Как можно, принадлежа к известному сословию, не соглашаться с идеалами этого сословия н становиться на сторону более широких национальных идеалов, так можно не соглашаться и с этими последними: ведь народные идеалы изменчивы, развиваются; им присущи недостатки и одно сторонности, как и еамой народной жизни. Нельзя следовать идеалу, который оказывается несовершенным, не идеалом: нельзя осуществлять то, что разум признает неосновательным, а совесть вредным. Нужно предоставить свободу отдельным личностям в составлении и осуществлении идеалов, иначе народные идеалы замрут в одном положении и не будут развиваться. А остановка в развитии идеалов обозначает остановку в развитии жизни, есть признак ее оскудения и приближающейся народной смерти. Куда же обратиться педагогу, сознавшему недостатки национального идеала и желающему его усовершенствовать? Очевидно, к идеалам других народов. Но эти последние столь же ограниченны и односторонни, как и родной национальный; совершенства ни в самих народах, ни в их идеалах нет. Следовательно, нужно обратиться не к одному народу, а ко многим, рассмотреть их идеалы и ценными чужими свойствами пополнить недостатки своего национального идеала; народное нужно сочетать с инонародным, с всенародным и общечеловеческим. По возможно ли это сделать при различиях и односторонностях национальных идеалов? Не значит ли это стремиться совместить несовместимое по самому существу? Многие так и думают, имея в виду два основания: культурноисторические типы человечества и народный идеал человека, которому следует педагогический процесс. Учение о культурно-исторических типах защищал Данилевский х. Он полагал, что обычное деление истории человечества по главнейшим степеням его развития (древняя, средняя, новая) неудобно, так как это деление второстепенное, а не главное. Естественная система истории должна заключаться в различении культурно-исторических типов развития как главного основания ее деления от степеней развития, по которым только эти типы, а не совокупность исторических явлений могут подразделяться. Каждый тип представляет в то же время и самобытную цивилизацию. Типы эти следующие: 1) египетский, 2) китайский, 3) ассирийско-вавилоно-финикийский, халдейский, или древнесемитский, 4) индийский, 5) иранский, 6) еврейский, 7) греческий, 8) римский, 9) новосемитский, или аравийский, 10) германо-романский, или европейский и 11) славянский. Один из основных законов развития каждого типа тот, что «начала цивилизации одного культурно-исторического типа не передаются народам другого типа. Каждый тип вырабатывает ее для себя, при большем или меньшем влиянии чуждых, ему предшествовавших или современных цивилизаций». Действительность этого закона оправдывается Данилевским ссылками на национальный характер всех элементов цивилизации: науки, искусства, религии, общественности. Например, римляне, покорив весь известный в их время мир, насильст- венно пытались передать свою цивилизацию покоренным народам. Но это им не удалось, как не удавались подобные попытки и прежде: все вековое господство Рима и распространение римской цивилизации имели своим результатом только подавление ростков самобытного развития покоренных народов. Ничего другого и ждать нельзя. Понятие об общечеловеческом не только не имеет в себе ничего реального и действительного, но оно уже, теснее, ниже понятия о племенном или народном, потому что последнее, включая по необходимости первое, присоединяет к нему нечто- особое, дополнительное, которое именно и должно быть развиваемо и сохраняемо. Следовательно, общечеловеческого не только нет в действительности, но и желать быть им — значит желать довольствоваться общим местом, бесцветностью, отсутствием оригинальности. Общечеловеческой цивилизации не существует и не может существовать, потому что это была бы только невозможная и вовсе нежелательная полнота. Иное дело всечеловеческое, которое надо отличать от общечеловеческого; оно без сомнения выше всякого отдельно человеческого, или народного, но оно и состоит только из совокупности всего народного; оно несовместимо и неосуществимо в какой бы то ни было одной народности. Всечеловеческой цивилизации, к которой можно было бы примкнуть, так же не существует и не может существовать, как и общечеловеческой, потому что это идеал, достижимый совместным развитием всех культурно-исторических типов, своеобразной деятельностью которых проявлятся историческая жизнь человечества в прошедшем, настоящем и будущем *. Если есть культурно-исторические типы и они совершенно своеобразны, то, очевидно, и педагогический процесс, в них совершающийся, должен быть тоже вполне своеобразным и национальным, а потому пополнять недостатки одного народного педагогического идеала ценными свойствами других невозможно. Эту последнюю мысль с полной резкостью высказал Ушинский. По его представлению, всякая историческая живая народность есть самое высокое и самое прекрасное создание божие на земле и воспитанию остается только черпать из этого богатого и чистого источника. Общей системы воспитания для всех народов не существует. Частности воспитания могут быть международными; частности воспитания можно заимствовать одному народу у другого; основы же, цель, главное направление различны у каждого народа, самобытны. В основании особой идеи воспитания у каждого народа лежит особенная идея о человеке, о том, каков должен быть человек по понятиям народа. Каждый народ имеет свой особенный идеал че- ловека и требует от своего воспитания воспроизведения этого идеала в отдельных личностях. Идеал человека у каждого народа соответствует народному характеру, определяется общественной жизнью народа, развивается вместе с его развитием. Народный идеал человека видоизменяется в каждом народе по сословиям, но все эти видоизменения носят один и тот же национальный тип в разных степенях его развития: это отражение одного и того же образа в разных сферах общества. Как нельзя жить по образцу другого народа, как бы заманчив ни был этот образец, так точно нельзя воспитываться по чужой педагогической системе, как бы ни была она стройна и хорошо обдумана. Основания воспитания, цель его и главное направление различны у каждого народа и определяются народным характером, тогда как педагогические частности могут свободно переходить и часто переходят от одного народа к другому. Пользование иностранным педагогическим опытом безвредно только тогда, когда основания общественного образования твердо положены самим народом. Система общественного воспитания, вышедшая не из общественного убеждения, как бы хитро она ни была обдумана, окажется бессильной и не будет действовать ни на личный характер человека, ни на характер общества. Она может приготовлять техников, но никогда не будет воспитывать полезных и деятельных членов общества 75. Нет никакого сомнения в том, что каждая народность представляет до некоторой степени своеобразную личность, особенное мышление, свое собственное понимание природы и людских отношений. Проф. Градовский 2 справедливо заметил, что «народность действует воспитательно на человеческую личность потому, что она сама есть собирательная и нравственная личность» 76. Но из-за присущих каждой народности особенных свойств никогда не нужно забывать о существенном сходстве между людьми, о единстве рода человеческого. Собственно, между людьми гораздо больше сходного, чем различного, причем сходства гораздо важнее и существеннее различий. Едва ли кто будет спорить, что основные законы строения, организации человека и его развития физического и духовного одни и те же для всех племен и народов земли. На основании этого существенного сходства все люди и состав- вляют класс существ; не будь существенного сходства между людьми в организации и развитии, одну часть людей пришлось бы списать в класс животных, а для другой измыслить новый класс — сверхлюдей, полуангелов, титанов и т. п. Точно так же едва ли кто будет спорить против того, что у людей мышление одинаково по существу, а потому логика одна, а не много и результаты логического мышления, т. е. наука, одни и те же. В мышлении один народ может преимущественно пользоваться одним методом, а другой — другим; в научной сфере один народ может увлекаться больше одной наукой, чем другой, или одной ее стороной, одним отделом больше, чем другими,— но вся область мышления, все его приемы, вся наука в целом доступны всем людям. Пока наука развивается, формируется, в процессе ее разработки, исследовании отдельных сторон, вопросов, даже приемов можно с достаточной определенностью проследить национальные особенности умов, работавших над ней; но как скоро наука или отдел ее окончательно формируется и приводится к выражению одним широким началом или законом, все национальные примеси исчезают и наука является общечеловеческой, обязательной для каждого мыслящего ума. В основных законах математики, астрономии, физики, химии кто же найдет национальные оттенки? Это — истины и как таковые общечеловечны. Древняя греческая наука принята как общечеловеческое достояние западными европейскими народами; а новая наука этих последних переносится в Америку, Австралию, Японию, отчасти Китай и в другие страны. Человеческое мышление представляет ряды отдельных национальных течений, которые все сливаются, наконец, в один поток, в котором теряется всякая примесь национальности. Около Казани или Нижнего знаток может различить в Волге воду Камы или Оки от волжской; но около Астрахани никто этого различия сделать не в состоянии: там одна вода — волжская. Точно так же приобретения материальной культуры, несколько изменяясь согласно особенностям климатов и стран, по существу остаются теми же самыми для всех людей. Защита тела от изменений температуры, постройка жилищ, способы передвижения, орудия для возделывания почвы, борьбы со зверями и т. п.— все это одно и то же по своей сущности всюду. Есть культурные явления человеческой жизни, имеющие менее сходства, чем перечисленные, каковы народные языки, религии, искусство, быт. Но и этими проявлениями существенно ли разделяются народы один от другого, воздвигаются ли между ними непереходимые стены? Нет, языки различны, но и при различиях в них есть сходства. Языки делятся на родственные группы, и каждый язык, принадлежащий к данной группе, имеет весьма много сходного со всеми другими языками, принадлежащими к той же группе. А отдельные группы языков при всех различиях также имеют значительные сходства — ведь языки суть органы человеческой мысли2 по сущности одинаковой у всех людей. Религии различны, но сущность религиозного сознания одна и та же у всех людей. Буддизм и христианство — религии с виду весьма различные; но нет ли между ними больше существенных сходств, чем существенных различий? Основные религиозно-нравственные идеалы в своей глубочайшей основе одинаковы, и придумать что-либо особенное в этом отношении весьма трудно. Совершенно те же соображения можно высказать и относительно искусства и быта. Они своеобразны до некоторой степени у отдельных народов, но взятые в целом составляют одну линию развития. Искусство одного народа служит продолжением и развитием искусства другого, причем художественная деятельность более раннего народа служит основой художественной деятельности позднейшего. Утверждение некоторых, хорошо выраженное Данилевским, что «всякий истинный художник творит самобытно и начинает, так сказать, сызнова; Шекспир мог бы написать свои трагедии, если бы и не было прежде него Эсхила и Софокла; но Ньютон немыслим без Эвклида, без Коперника и Кеплера»,— не доказано. Искусство насквозь пропитано интеллектуальными элементами, развивается вместе с культурой, опираясь на нее, и не может существовать и развиваться отдельно, независимо от развития других сторон жизни. Высокое искусство не может быть у варварских народов. Быт народов бывает наиболее своеобразен в том случае, когда народы ведут обособленную жизнь; как же скоро начинаются частые взаимные сообщения, сейчас же начинаются и многочисленные взаимные заимствования, влияния, приводящие прежнюю разность к значительному сходству. Таким образом, между народами гораздо больше сходного, чем различного. Тот, кто изучит жизнь и деятельность одного народа, тот поймет основные пружины деятельности и всех других народов. Борьба с соседями, борьба сословий, развитие идеальной стороны жизни и материальной культуры — вот что встретится всюду в разных формах, степенях и положениях. У людей ум тот же, страсти те же, те же главенствующие инстинкты, чувства и настроения; а потому и история народов по существу одинакова. Один народ переживает, собственно, то же, что и любой другой, как фазы жизни и развития одного человека по существу совершенно сходны с фазами жизни и развития всякого другого человека. Какие различные узоры вышьются на этой одинаковой основной ткани — все это будет составлять второстепенное различие, а не главное, не по существу. Признавая единым по организации и законам развития все человечество, единой по существу человеческую культуру, признавая народные особенности чертами второстепенными и дополнительными к основным человеческим свойствам, естественно и педагогический процесс, совершающийся в народах, признавать одинаковым же по существу и различным лишь в частностях, как раз наоборот тому, что утверждал Ушинский. Его взгляд на этот вопрос совершенно несостоятелен. Невозможно думать, чтобы общий ход развития детей немецких, французских, русских был существенно различен, настолько, чтобы каждому народу требовалась особенная педагогика. Если же эти народы в своем развитии и деятельности подлежат влиянию одних и тех же физических, химических, физиологических и социальных законов, то каким образом в воспитании, заключающемся прежде всего в вспомоществовании естественному развитию сил человека, не может будто бы быть ничего общего, одинакового, кроме мелочей и частностей; возможно ли, что француз образуется и воспитывается будто бы на один лад, немец — на другой, русский — на третий, по своей особенной народной педагогике. Если из-за примеси национальных свойств отрицать возможность общечеловеческой теории воспитания, то по той же причине следует отрицать и возможность и народного воспитания. Каждый народ заключает в себе несколько племен, и каждое племя имеет свои особенности. В каждом малороссе есть нечто особенное по сравнению с великорусом и белорусом, и его воспитание и развитие имеет некоторые особенные, специальные свойства. Далее, каждое племя будет распадаться на жителей той или другой местности, имеющих свои особенности, например: великорусы на москвичей, владимирцев, тверичей и т. д. По словам Грибоедова, на всех московских есть особый отпечаток. Москвичи распадутся на сословия, а эти последние — на отдельных личностей, потому что каждое отдельное лицо развивается и образуется на свой лад. Таким образом, мы придем к такому заключению, что единственно годной и состоятельной педагогикой может быть признана лишь педагогика отдельного лица, т. е. отвергнем педагогику как науку, искусство и вообще как деятельность, имеющую приложение ко многим и многому. Всюду мы будем видеть тогда существенные различия в развитии и воспитании и не замечать сходства. Общее и единое тогда исчезнет, и мы очутимся тогда в море бесконечного множества отдельных бессвязных явлений, в котором не будет места ни науке, ни искусству, ни какой-либо деятельности, имеющей в своей основе общие начала. Те логические следствия, которые необходимо вытекают из строгого проведения национальной точки зрения на культуру и педагогический процесс, несколько смущали самих защитников национализма. Они иногда отказывались от некоторых следствий усвоенной точки зрения, смягчали ее и вместе с тем запутывались в противоречиях. Так, Ушинский, превознося народность и сравнительно низко ценя пауку, тем не мопсе не мог не признать, что без науки восйитапию обойтись нельзя, а вместе с тем должен был допустить в народных педагогиях нечто общее, касающееся не частностей, а самых основ. Точно так же не мог он нс обратить внимания на значение христианских начал для правильной постановки воспитания у христианских народов. Вследствие этого Ушинский пришел, наконец, к признанию, что основы воспитания общи всем, по крайней мере христианским, народам и что таких основ, кроме народности, две: христианство и наука. «К этим двум основам (христианству и народности) общественного воспитания у каждого европейского народа присоединяется третья, о которой также (как и о христианстве) мы не будем распространяться, потому что и она не входит в область нашей статьи («О народности в общественном образовании»). Эта третья основа есть наука». Такие суждения находятся в полном противоречии с чисто национальной точкой зрения на педагогический процесс. Точно так же Дильтей 3 в своей известной статье «О возможности общепринятой педагогической науки» 77 склонялся к отрицанию общечеловеческой педагогики, потому что педагогические идеалы, внушаемые этикой, имеют исторический характер и как таковые ограниченны и условны. Взгляды на конечную цель человеческой жизни весьма различны и изменчивы, и ни одна нравственная система не могла до настоящего времени достигнуть всеобщего признания. С другой стороны, педагогика должна основываться на психологии, а части психологии, особенно нужные педагогике — о чувствованиях и воле, до сих пор далеки от строгой научной обработки. Таким образом, общечеловеческая научная педагогика оказывается невозможной, и те, которые выдавали какую-либо педагогическую систему за общечеловеческую, обманывались, временное и местное принимая за вечное и всеобщее. Всенародная, так сказать, естественная педагогика — близкая родственница естественного богословия, естественного права, которые вытеснены исторической школой; такая педагогика есть «аномалия в современной науке». Следовательно, общечеловеческой педагогики нет, она невозможна. А на самом деле оказывается, что она возможна; именно ее основа, по мнению Дильтея, заключается в формальном понятии совершенства. Между разными элементами и направлениями душевной жизни должна быть тесная связь, которая и образует совершенство развития, составляет норму или правило, неизменное и твердое среди изменяющихся исторических условий развития. Содержание воспитательного идеала бывает исторически условным и относительным, а абстрактная форма совершенства, напротив, общечеловечна. Таким образом, общечеловеческая педа- готика, только что изгнанная в одни двери, сейчае же входит в другие, хотя бы и с некоторым ограничением своего прежнего положения. Основное заключение, к которому мы приходим, то, что превознесение народности превыше всего, ошибочно. Данилевский говорит, что для всякого славянина «после бога и его святой церкви идея славянства должна быть высшей идеей, выше свободы, выше науки, выше просвещения, выше всякого земного блага». Очевидно, столь же высокой должна быть идея каждой другой народности для лиц, принадлежащих к другим народностям. Ушинский утверждает, что «всякая живая историческая народность есть самое высокое и самое прекрасное создание божье на земле, и воспитанию остается только черпать из этого богатого и чистого источника...» Все это — преувеличение, слишком заметное; народность далеко не самое высокое создание божье на земле. Народности временны, сменяют одна другую на исторической сцене; народности односторонни и взаимно дополняются; народности несовершенны и стремятся к созданию всесторонней совершенной культуры, которая, как воплощающая в себе самые лучшие усилия всех народностей, драгоценнее и выше всяких отдельных культурно-исторических типов. Свобода, наука, просвещение выше народности; они вечны и всеобщи. В народности все меняется: и язык, и вера, и общественно-политический строй, и быт. В человечестве также все меняется, но основные его культурнонаучные приобретения и идеи остаются теми же если не вечно, то на весьма продолжительное время. Древние образованные народности давным-давно исчезли, но их идеи еще живы. Односторонность народности и ее недостатки можно понять, можно бороться с ними, можно быть выше народности, но выше человечества быть нельзя, сверхчеловеков не существует. Что такое человеческая личность? Это есть общие свойства человеческие, облеченные в одежду народности и обнаруживающиеся несколько особенным, индивидуальным образом: это есть, выражаясь языком Спинозы, модус субстанции. Не в модусе дело, а в субстанции. Конечно, не нужно игнорировать народные и индивидуальные черты в человеке, стремиться не давать им хода и значения ввиду одинаковости человеческой природы, так как эти второстепенные черты оттеняют людей, придают разнообразие и оживление человечеству, без них жизнь была бы не в жизнь; но не нужно и раздувать эти черты в главные, из-за них не видеть единства человеческого рода и учить презирать другие народы, бесконечно высоко превознося свой народ. Род человеческий — единое стадо, его культура по своему существу также едина, и педагогический процесс в основе своей одинаков всюду. Различия в нем при обстоятельном исследовании всегда окажутся далеко меньшими сходств; сходное — главное; различное — второстепенное. Педагогический процесс должен быть направляем тем всепроникающим убеждением, что всем людям присуще стремление к идеалу общественности, знаниям, но что это основное общечеловеческое стремление в силу различных причин выражается у разных народов по-своему — различными языками и религиями, различным общественным строем и бытом. Все народности в большей или меньшей степени односторонни и могут взаимно пополнять одна Другую; народного совершенства нет. Утверждая все это, мы не должны, конечно, забывать, что национальное ограничение общечеловеческих свойств неизбежно, а с другой стороны, что национальные черты дополняют общечеловеческие частными, особенными чертами и служат вместе с тем источником жизни, колорита, разнообразия, оттенков в общечеловеческой и народной деятельности. Каждый народ во всем, и в науке, и в искусстве, и в религии, и в общественности, ищет и находит свое особенное, открывает такие стороны, которые не замечает другой народ,— словом, в общий поток жизни вносит свою струю. Уничтожьте эти оттенки, эту своеобразность струй житейского моря, эту ограниченность национального мышления и чувствования, и жизнь сделается однообразнее, вялее, монотоннее, жить будет скучнее, чем теперь. Национальность есть неизбежная ограниченность, но вместе и значительная сила для всестороннего развития жизни и деятельности; национальности, вместе взятые, дают полноту и жизни, и науке, и искусству, и религии. В этом смысле можно признать правильными слова Хомякова 4, цитированные проф. Градовским в вышеуказанном его сочинении *: за странным призраком погнались у нас многие. Общеевропейское, общечеловеческое! Но оно нигде не является в отвлеченном виде. Везде все живо, все народно. А думают же иные обезнародить себя и уйти в какую-то чистую, высокую сферу. Разумеется, им удается только уморить всю жизненность и в этом мертвом виде не взлететь на высоту, а, так сказать, повиснуть в пустоте, т. е. изобразить из себя «Магометов гроб» 6. Таким образом, вполне естественно, что человек, сживаясь с народностью, говоря, мысля и чувствуя, как другие из его народа, достигает сознания, что национальность — это он сам, его собственное «я», и сознательно начинает любить и ценить свою национальность. Вполне естественно, что возникает любовь к отечеству; но нежелательны народная гордость, высокомерное отношение к другим народностям, вражда к ним, потому что другие народности не так говорят, не так богу молятся, живут по-другому. Национальности своеобразны, и педагогический процесс, в них * Градовский. Собр. соч., т. 6, с. 360. 7 П. Ф. Каптеров совершающийся, также своеобразен в известной степени, но не исключительно. Народности сходны по существу, и педагогический процесс, в них совершающийся, одинаков по существу. Следовательно, восполнение недостатков одного народного педагогического идеала достоинствами другого возможно. Педагогу, желающему руководиться ясно сознаваемым идеалом, предстоит сложная и трудная задача — разобраться в народных идеалах. Народный идеал видоизменяется по сословиям, развивается вместе с народной культурой, выражается во множестве отдельных проявлений, не воплощаясь пн в одном пз них в целости. Поэтому уловить народный идеал при сложности его элементов и черт, при изменчивости по классам и сословиям и при постоянном его росте и колебаниях в зависимости от колебаний жизни и культуры весьма трудно; весьма трудно дать ему определенный облик, твердую осязательную форму, сделать настолько ясным и убедительным, чтобы им можно было руководиться в такой практической деятельности, каково воспитание. Формулировав народный идеал, нужно подвергнуть его критическому рассмотрению, сравнить с идеалами других народов и выяснить таким путем сильные и слабые свойства национального идеала. Тогда откроется возможность восполнения его ценными свойствами идеалов других народов. Одного общечеловеческого, всенародного педагогического идеала не существует. У людей нет общечеловеческой религии, нет общечеловеческого языка; интересы даже образованных народов часто противоположны, а их история и настоящее положение весьма различны; бытовой склад, общественная деятельность, политическое устройство неодинаковы; искусство национально, и даже наука не чужда некоторой национальной окраски. Поэтому один всенародный общечеловеческий педагогический идеал невозможен, хотя, несомненно, существуют одни и те же основы и задачи воспитания — помощь саморазвитию личности и ее усовершенствование. Но эти всенародные, общечеловеческие элементы педагогического процесса не составляют педагогического идеала. Идеал есть хотя и духовное, но живое и образное целое, воплощающее в себе желаемое и ожидаемое известным народом от своих сограждан, есть совокупность привлекательных ценных черт, есть совершенно определенная путеводная для жизни звезда. Идеал русского и китайца не один и тот же, а основные элементы педагогического процесса одни и те же. Педагогический идеал вносит различие в одинаковый везде по существу педагогический процесс, видоизменяет его; к постоянному и вечному он прибавляет временное и изменчивое. Присутствие в педагогическом процессе общечеловеческих элементов еще не дает никаких мотивов для деятельности, не представляет живого образца, которому можно было бы следовать в воспитании. Эти мотивы, эта двигательпая сила даются воспитанию национальными идеалами. Следовательно, педагогический идеал заключает в себе три рода элементов: личные или субъективные, народные или национальные и всенародные или общечеловеческие. Субъективный элемент состоит в том, что все дело постройки педагогического идеала есть работа известпого лица, результат его творчества, и конечно, на такой личной работе отражаются свойства творца, глубина его понимания и ширина захвата или некоторая поверхностность и узость ума и другие свойства. Творец сообщает своему творению некоторый личный оттенок, накладывает личную печать. Материал для своего построения создатель педагогического идеала заимствует прежде всего и больше всего из национальных идеалов, сводя их к единству, очищая от сословных и классовых примесей и освобождая национальные идеалы от свойственных им односторонности и замкнутости. Такая критическая переработка национальных идеалов возможна лишь при сопоставлении национальных идеалов с идеалами других народов, беспристрастном взвешивании свойств тех и других и расширении и дополнении национального идеала ценными и желательными чертами других, инонародных идеалов. Разумное воспитание может руководиться лишь идеалом, так и на таких основаниях построенном. Построенный указанным способом педагогический идеал по своей сущности неизбежно будет всенародным, общечеловеческим, хотя творец его, как замечено, прежде всего и больше всего будет почерпать материал для своего построения из народных идеалов. Дело в том, что человеческая природа и основные народные стремления повсюду, на всем земном шаре одинаковы и как скоро национальные идеалы освобождаются от присущих им односторонностей и недостатков, то они сейчас же сближаются между собой и становятся удобоприемлемыми в большей или меньшей степени для всех народов. Национальные специальные черты остаются, но не составляют сущности, а лишь дополнение; они окрашивают один и тот же идеал в разные цвета, придают ему различную форму, делают его с виду непохожим на идеалы других народов; но на самом деле существенное тождество педагогических идеалов дополнительными национальными чертами нисколько не затрагивается. В самом общем виде педагогический идеал может быть очерчен так: прежде всего каждый воспитываемый должен быть образуем как добрый общественник. Эта черта идеала не есть какое- либо специально национальное качество, а свойство общечеловеческое, всенародное. Его сущность заключается в отчетливом сознании, что общественность есть второй воздух, которым мы духовно дышим наподобие того, как телесно дышим атмосферным воздухом. Без воздуха жить человек не может, без общественности также. Общественность есть свойство, прямо противоположное эгоизму и личной замкнутости, и состоит в обязанности и охоте работать с другими совместно, сливать свое «я» в дружное сообщество с другими такими же «я». Чтобы понять, насколько проста и естественна эта обязанность работать сообща с другими, для этого нужно только хорошенько себе выяснить, что для личности человека дал язык, дала религия, как отразилось на ней долгое житье в государственном союзе, снабженном твердым порядком и законностью, что дали развитию человека наука, искусство, быт в его различных формах — словом, все то, что создала людская общественность. Если немножко подумать обо всем этом, то окажется, что человек по самой своей природе есть общественник, что личное его «я» неотделимо от общественного «я», что он по самой природе есть член общества, могущий жить только дыша общественным воздухом, действуя совокупно с другими. Совместная с другими работа не обозначает отказа от своего личного «я» и отдельных личных интересов, а требует лишь согласия, гармонии стремлений отдельных личностей. В совместной дружной работе деятелей между другими «я» есть и данное отдельное «я». Оно не забыто, оно не погибло: оно только вошло в союз с другими «я» и свой личный интерес соединило с подобными же личными интересами других «я». С этой точки зрения воспитание невозможно без товарищества, а товарищество — без образования всякого рода обществ, кружков, союзов, преследующих разнообразные частные цели. Дитя должно входить членом в эти частные общества и учиться в них действовать сообща. Пусть дети образуют общества для чтения известных книг, совместного изучения какого-либо языка или предмета, для устройства библиотеки, экскурсий, защиты птиц от преследований, разного вида спорта и т. п. Чем больше будет таких обществ, тем лучше, тем шире и разностороннее практика детей как общественников. С возрастом и по мере усвоения плодов общественности — культуры у воспитываемых мало-помалу должно формироваться сознание общественной культурной обязанности. Каждое новое поколение, так сказать, сидит на плечах предшествующего и пользуется его трудом. В самом деле, какой громадный труд вложен в обработку земли, в проложение путей сообщения, в постройку жилищ, в устройство быта и всего домашнего обихода! Всем этим добром мы пользуемся даром, как наследники предшествующих поколений. Мы должны почтить наших отцов-трудолюбцев, бережно сохранить все ценное, ими сделанное; мы должны исполнить и обязанность своего поколения — присоединить хотя бы одно зерно к полученному наследству и таким образом передать его следующему за нами поколению, нашему наследнику, не уменьшенным, а увеличенным. Таково требование общественности: широко пользуйся наследственным добром — культурой и передавай ее следующим поколениям не ослабленной, а усиленной. Добрый общественник есть беспристрастный оценщик полученного по наследству культурного достояния, его хранитель и множитель. Конечно, в этом случае сфера деятельности каждого различна, применительно к объему культурного наследства, им полученного. Эти основные свойства доброго общественника раскрываются, уясняются и дополняются несколькими другими, более частными чертами, которые необходимо отметить. Первая дополнительная черта — уважение к своей собственной личности и параллельное уважение личности другого. Эта черта вытекает из свойств доброго общественника. Если человек серьезно и искренно соединяется с другими для совместной культурной работы, если он сознает, что все блага общественности созданы такой дружной деятельностью людей, то у него как хранителя и посильного продолжателя такой деятельности неизбежно должно возникать сознание ценности своей, а вместе и своей личности. Его сотоварищи по работе, конечно, представляют такие же личности, как и его собственная. Но уважающий себя культурный работник не может быть добрым общественником, не имея вместе с обязанностями и соответствующих культурно-общественных прав. Если мы будем требовать от гражданина: будь добрым общественником, но в то же время предпишем ему, как он должен представлять бога и веровать в него, каким способом спасать свою душу, если мы воспретим ему свободно и гласно высказывать сетштшения, совещаться о своих делах с сотоварищами, если мы все дела его иак общественника, члена известного целого будем решать за него сами, а ему предоставим безнедоимочную уплату податей, исполнение воинской повинности и неустанный труд от колыбели до могилы, то наше требование не может быть исполнено, потому что гражданин поставлен в невозможность быть на деле добрым общественником. Он может быть при таких условиях покорным подданным, но не добрым общественником. Те страны и общества, в которых существуют подобные условия гражданской деятельности, суть, в сущности своей, полудикие страны, хотя бы в них существовали университеты и академии наук, хотя бы в обыденной жизни богатых классов применялось электричество, а в войсках и флоте были введены бездымный порох и подводные лодки. Между тем громадное большинство человечества в большей или меньшей мере живет в невозможных условиях: нет сознания ценности своей личности, нет уважения личности других, нет условий благотворного культурного труда. Всюду опека, руководительство самозванных руководителей, раболепство, вынужденное и добровольное принижение. Некогда римские цезари прямо объявляли себя богами: в честь их воздвигались храмы и алтари, а они своих лошадей посылали присутствовать в сенат. Такого дикого раболепства теперь нет; но сознания своего человеческого достоинства и гордости культурного труженика очень мало, а в сенаты и до сих пор нередко посылают заседать людей, своими талантами немногим превосходящих цезарского коня. При таких условиях жизни выполнение задачи — быть добрым общественником — становится чрезвычайно трудным и даже прямо невозможным делом. Таким образом, в число свойств доброго общественника необходимо включить уважение своей и чужой личности, право на основные условия благотворности культурного труда, на свободу деятельности. Наконец, в ряду дополнительных свойств доброго общественника должно быть и еще одно — самодеятельность, способность инициативы. Общественник, входя в союз с другими общественниками, не теряет своей личности. Его «я» гармонически сочетается с другими «я», его личные интересы становятся в известной мере общественными, а общественные — его личными; но его личная своеобразность и известная обособленность не пропадают, а сохраняются. И должны сохраняться. Общество есть собрание личностей, а общественная жизнь — гармонически объединенная и уравновешенная жизнь личностей. В совокупном труде личностей должна быть инициатива и самодеятельность, должны быть вожаки и сознательно, свободно действующие члены общества. Общество не есть панургово стадо *. А кроме общих дел у каждого есть свои частные, личные дела, которые всецело покоятся на его ответственности. Успех или неуспех находятся в прямой зависимости от его способности, инициативы, выдержанности, настойчивости и умелости. Поэтому и свойства доброго общественника, и личное положение каждого требуют широкого развития самодеятельности, а воспитание должно быть построено таким образом, чтобы этому свойству был предоставлен полный простор. Таким образом, самая сущность педагогического идеала выражается словами: добрый общественник. Свойства доброго общественника можно понимать так и иначе, на первый план выдвигать то одно, то другое сообразно народному идеалу; к указанным свойствам можно прибавлять другие; по требованию места, времени и обстоятельств педагогический идеал, как и все человеческое, изменчив; но основа идеала, его общий облик общечеловечны и останутся теми же всюду. Виды общественности многоразличны, государственный строй также, но сама общественность, как гармонический союз отдельных «я», соединившихся для дружной культурной работы, всюду одна и та же. Естественно спросить: начертанный идеал доброго общественника есть ли только общечеловеческий всенародный идеал или вместе и национальный? Имеет ли он корни в сознании и мировоззрении русского народа? Несомненно, да. Русский идеал выражается не в одинаковых формах в различных классах и слоях народа; он разнообразится особенно в зависимости от степени образования, причем существенные черты остаются общими самым различным формам идеалов. Если наблюдать простой народ, народные массы, то легко заметить, кого народ признает своими героями, наиболее воплощающими его сокровенный идеал. Это суть, во-первых, святые подвижники, люди, победившие соблазны и прелести мира, всецело отдавшиеся служению богу и духовно-нравственному руководительству людьми, к которым народ и приходит массами за советами в трудных случаях своей жизни. Это — старцы Зосимы, кроткие, многоопытные, быстро проникающие в чужую душу, легко понимающие чужое горе и находящие в своей душе отзвук на него и мудрый совет. Это вообще строгие монахи и простые серьезные миряне, ведущие благочестивую жизнь, стоящие выше обыденной сутолоки и мелочей, наполняющих сознание членов людского муравейника. В таких людях народ чтит, очевидно, преданность высшим религиозно-нравственным стремлениям, видит своих духовных вождей и руководителей; это его герои-общественники высшего порядка, в деятельности которых осуществились наиболее драгоценные черты человеческой природы. Второй ряд героев — это лица, проявившие особенную энергию и самопожертвование на служении Отечеству, понимаемому как государство, защищавшие его с особым мужеством от неприятельского нашествия, «на брани убиенные» и вообще лица, сослужившие государству крупную службу, соединенную с личным самопожертвованием, вроде Сусанина, купца Иголкина и т. п. В крестьянских избах наряду с изображениями Сергия Радонежского и Серафима Саровского 7 висят изображения генералов — героев, сокрушивших неприятельские армии. В таких людях народ чтит общественно-государственную службу, самопожертвование гражданское, государственное. По народному сознанию, оказывается, что не только небесные, т. е. религиозно-нравственные, дела требуют своих героев, но и земные, т. е. общественно-государственные; народ высоко ценит самопожертвование и руководительство не только религиозно-нравственное, но и гражданское. Наконец, народ высоко чтит силу и выдержку в перенесении ударов судьбы, в терпеливости, в сохранении силы духа среди разного рода обрушившихся на человека нежданно-негаданно бедствий. В рассматриваемом отношении у народа есть особенные герои — это невинные страдальцы и разные несчастненькие, вплоть до блаженных, те не по своей вине незадачливые люди, про которых говорится в народной поговорке, что бог правду видит, да не скоро скажет. В почитании этих героев сказывается уважение народа к стойкости в несчастиях, к сохранению подъема и силы духа среди самых бедственных внешних обстоятельств,— словом; к характеру и вместе кротости человека. Идеалы более образованных слоев общества, по существу, те же самые, что и простонародные, потому что идеалы обусловливаются основным строением общества и главнейшими потребностями человека, что вполне доступно пониманию и простого необразованного народа, но формы различны. Народ по недостатку образования не понимает специально культурных видов деятельности и готов подчас признавать их злом, когда они на самом деле добро. Между тем образованные слои общества и ставят чрезвычайно высоко именно культурную деятельность ради общества и государства, соединенную с личным самопожертвованием. Врач, сестра милосердия, самоотверженно работающие среди эпидемических больных, для образованного общества суть герои; народ же, плохо понимающий подобные виды деятельности, бывает готов видеть в них отравителей, в лекарствах — яд, в больницах — места для убийства, в дезинфекции вещей — намеренное разорение и т. п. Врачей народ иногда не только не благодарит за их деятельность, но и бьет их и даже убивает. Так же подозрительно, недоверчиво он относится и ко всем другим лицам, проповедующим социальные и хозяйственные улучшения: в них он также нередко усматривает весьма опасных нововводителей, приближающихся к нему с потаенными злокозненными целями. Ученый, отправляющийся к Северному полюсу и ради любознательности претерпевающий страшный холод и голод, заболевающий цингой, разрушающий свое здоровье, ему малопонятен и мало в его глазах героичен, тогда как он полный герой для образованного общества. Несмотря на видимое полное и решительное противоречие идеалов простонародного и культурного, сущность их одна и та же, а разница заключается лишь в формах, в которые отлился один и тот же идеал. И здесь и там речь идет о бескорыстном служении обществу и государству, соединенном с личным самопожертвованием. Это сходство по существу между простонародными и культурными идеалами выражается особенно ясно в некоторых культурных идеалах, именно в тех, в которых указывается на неестественность некоторых частных проявлений культуры, на слишком большую сложность и утонченность культурных потребностей, на необходимость поэтому для культурного общества большей простоты быта и обстановки, уменьшение потребностей,, естественной жизни в природе и пользы для каждого физического труда. Словомх проповедь опрощения; хождения в народх сокращения культурных потребностей есть не что иное, как проповедь о сближении простонародных и культурных идеалов. Культурное общество кое-что должно сбросить с себя, опроститься; простой народ должен кое в чем образоваться, и тогда культурное общество и серая масса сольются в своих идеалах в одно гармоническое целое. Таким образом, в народных русских идеалах, культурных и некультурных, мы всюду встречаем один и тот же основной, лишь различно развиваемый и выражаемый образ доброго общественника. Но, конечно, в этом идеале при подробнейшем его рассмотрении могут встречаться и получать видное значение некоторые другие, чисто русские дополнительные черты. Так, многими замечено, что у русского народа очень слабо развито сознание законности. К законам русский человек относится довольно равнодушно, а часто и весьма неуважительно. Особенным влиянием они у него не пользуются, и большого руководительного значения в жизни он им не придает. Нужно жить не по человеческому закону, а по божьему, по совести, руководиться не гражданским и уголовным уложением, а требованиями и голосом своей души. Закон есть нечто внешнее и весьма несовершенное, отягченное массой формальностей и бумажного производства, нечто решительно неспособное охватить жизнь во всех ее проявлениях, а потому часто весьма непригодное в жизни и несправедливое. С положением fiat justitia, pereat mundus 8 русский человек никогда не согласится: это прямо противоречит его убеждению в недостаточности всякого рода законов. Многовековым тяжелым опытом русский народ убедился, что законы не ограждают его личности и интересов от насилия сильных и хитрых, что с массой законов в руках его грабят и утесняют на законных будто бы основаниях, что законы часто пишутся не в общенародных, а в классовых интересах помещиков, дворян, чиновников, купцов. Поэтому ограждение себя законом он не считает достаточным, твердым, так как закон всегда можно обойти и растолковать и вкривь и вкось; он ищет такого ограждения себя не вне, а внутри человека, в его совести, в его человеческом достоинстве и порядочности; он обращается к самому источнику законов — разуму и чувству справедливости человека. Отсюда жизнь по закону имеет не особенно высокую в его глазах цену; так называемой корректностью его прельстить нельзя; жизнь по совести, по-божьи, по душе — вот истинно высокая жизнь, вот идеал, к осуществлению которого нужно стремиться; в сознании народа законники, крючкотворцы и ловкие грабители стоят на одной линии.* А у других народов в идеалах законность играет видную роль.