<<
>>

§ 2. Отношение «Человек — Мир»: Я в Мире; Мир во Мне; Я и Мир

При всей важности выделения в континууме «бытие — сознание» духосферы, техносферы и семиосферы мы не должны забывать об исходном и главном отношении, каким является отношение «Человек — Мир».

В советское время об этом отношений размышлял С. Л. Рубинштейн (1973). Его мысли интересно развивает А. С. Арсеньев: «Человек как разумное (sapiens — мудрое, что, на мой взгляд, вернее) существо начинается со вспышки рефлексии во всеобщей форме — осознания себя как «Я» и Мира как «Ты». Это — первичное непосредственное религиозное

557

отношение — самонахождение и самовосприятие себя в Мире. Связанное с рефлексией трансцендирование выводит сознание в положение вненаходимости, и опосредованное рефлексией-трансцендированием отношение Я — Ты предстает как Человек — Мир. Становится возможной философия — самопонимание и самоопределение Человека в Мире» (1997. С. 1).

Далее Арсеньев констатирует, что «первоначальное господство отношения Человек — Мир постепенно замещается господством его вырожденной формы — отношением субъект — объект, где человек представлен как частичный и в такой же частичности представлен Мир, как мир объектов» (там же). Указанная констатация, на наш взгляд, даже более справедлива для психологии, чем для философии. В отечественной науке редукция пошла еще дальше: не субъект

  • объект, а стимул — реакция. В этом не было бы большой беды, если бы на основании несомненно полезных экспериментальных процедур, с помощью которых изучались изолированные психические функции, не делались заключения о поведении (а порой, и сознании) целостного человека в мире. Значительная часть исследований в истории психологии была направлена на вытеснение субъективного из науки во всех его ипостасях: как объекта, предмета и метода исследования. Это начиналось как будто бы с благими намерениями, чтобы избежать субъективизма в исследовании и получать объективные результаты.
    Спорить с этим бесполезно и бессмысленно. Попробуем начать постепенно выходить за пределы семиосферы с тем, чтобы обратиться к основному отношению «Человек — Мир».

Источники напряжений в полиморфной, полифонической и полицентрической семиосфере вызывают когнитивные и эмоциональные диссонансы. Но для того чтобы эти напряжения превратились в движущую силу развития знаний, в сфере должен быть индивид, персона, хозяин, обладающий, как минимум, рефлексивными способностями, а еще лучше — сознанием. Если у него есть сознание, то он может находиться как внутри семиосферы, так и рядом с ней или над ней. Если же он может менять эти виртуальные позиции наблюдения и типы отношения к своему знанию, он становится подлинным хозяином своего знания, а не реагирующим рефлекторным устройством. Разница между рефлексом и рефлексией очень мала (ср.: рефлекс и рефлекс-и-Я), но весьма существенна. Рефлексия — это способность заглядывать внутрь самого себя, владение пусть маленькой, но своей семиосферой и понимание того, что при всей ее уникальности она не

558

единственна. А. М. Пятигорский заметил, что в строгом смысле рефлексия противостоит внешнему наблюдению: рефлексивное думание — это думание о думании, а не о событиях или знаниях.

Понятие «семиосфера» — это символ, за которым скрыты гармония и диссонанс многих сфер, например сферы или энергетические поля мотивов. Мотивационное поле — это преобразованные в энергетику поля предметов, действий, мыслей, деятельностей, страстей. Ведь человек стремится не только к предмету per se. Он не меньше, атои больше стремится к действию, к переживанию, к знанию, которые становятся смыслом и целью его жизни и деятельности. Эти стремления часто несовместимы, что порождает борьбу мотивов. Сознательная борьба мотивов дополняется неосознаваемыми побуждениями-интенциями. Психология пока смутно себе представляет специфику, динамику, энергийность и взаимодействия таких сфер (полей), как когнитивная, эмоциональная, мотивационная, волевая, личностная и т.

п. Между ними возникают силы притяжения и отталкивания, изредка устанавливается равновесие, гармония, которая вновь нарушается. Семиосфера — это мир миров, имеющих свои антимиры.

Включение индивида в сферу знаний или сферы знаний в него помогает уточнить, а возможно, и облегчить решение проблемы так называемой репрезентации знаний, которой озабочена компьютерная наука. Строго говоря, репрезентация невозможна без презентации. Они всегда вместе. Презентирует их знающий, мыслящий, действующий, построивший знание, переживающий индивид. Лучше — личность или персона. Только в этом случае мы получаем живое, личностное, персональное, пристрастное знание, которое одновременно знание, страсть и действие. Не только знание, но и отношение к нему, переживание его. Вообще-то говоря, у индивида, кроме знания, мысли, действия, переживания, нет других признаков и доказательств его существования и его субъективности. Все это содержится в Декартовом cogito ergo sum. У Декарта cogito включает и действие: ago ergo sum, а действие, соответственно, включает страсть.

По линии субъективности cogito и ago проходит граница между знанием и информацией. Знание всегда чье-то, кому-то принадлежащее, его нельзя купить, украсть у знающего, а информация — это ничейная территория, она безлична, ее можно купить, обменять или украсть, что часто и происходит. К этой разнице чувствителен язык. Есть жажда знаний и есть информационный голод. Знания впитываются, в них впиваются, а информация

339

I.              I

жуется или глотается (ср.: «глотатели пустот», «читатели газет»). Жажда знаний, видимо, имеет духовную природу: «духовной жаждою томим». Однако и одной, и другой жажде испокон века противостоят «суета сует и томление духа».

Надеемся, не стоит объяснять, что граница между знанием и информацией пролегает по линии смысла, представляющего собой пятое измерение бытия (три координаты физического пространства, плюс время, плюс смысл). Несмотря на кажущуюся простоту этого положения, которое давно фиксировалось в философии и науке, оно требует пояснения.

Едва ли кто-нибудь станет спорить с Анной Ахматовой, что любовь — это пятое время года. Но ведь любовь — это аффективно-смысловое образование. Конечно, и пятое измерение, и пятое время года — это метафоры, указывающие на то, что человек порождает аффективно окрашенное пространство смысла. Вот что пишет, например, М. Вебер: «Последним вопросом метафизики всегда был следующий: если мир как целое и, в частности, жизнь должны иметь «смысл», то каким должен быть этот смысл и как должен выглядеть мир, чтобы соответствовать ему?» (1994. С. 122). Решением этой проблемы заняты не только пророки. Она волнует умы и священнослужителей, и всех стоящих вне этой сферы философов как интеллектуалов, так и людей из народа. М. Коул цитирует представление Вебера о человеке как о «животном, подвешенном в паутине смыслов, которую он сам и сплел» (см.: Коул М., 1997. С. 146).

Найти смысл или сплести паутину смыслов — это тяжелая работа, для выполнения которой мало желания, даже мало свободы. Согласно М. Буберу, свобода должна быть сопряжена с судьбой: «...свобода и судьба вверены друг другу, образуя Смысл» (1995. С. 49). Благодаря свободе и воле человек «уходит от предопределенности и приходит к предопределению» (там же).

Обратим внимание на то, что создание смысла и цели влечет за собой возникновение силы, которая организует практическое поведение. М. Вебер пишет: «Структура смысла может быть самой разнообразной, в нем могут быть соединены в некое единство мотивы, представляющиеся логически разнородными, ибо в этой концепции господствует не логическая последовательность, а практические оценки. Такая концепция всегда означает — в различной степени и с разным успехом — попытку систематизации всех жизненных проявлений, сведения всего практического поведения к образу жизни, каким бы он ни был в каждом отдельном

340

I.              I

случае. Однако в каждом из них содержится важная концепция «мира», как «космоса», от которого требуется составлять так или иначе «осмысленно» упорядоченное целое и отдельные явления которого измеряются и оцениваются по отношению к этому постулату.

Сильнейшее напряжение во внутреннем образе жизни и внешнем отношении к миру происходит из столкновения концепции космоса как осмысленного целого (согласно религиозному постулату) с эмпирической реальностью» (1994. С. 122).

Значит, смысл при всей его противоречивости, возможной алогичности, с чем мы сплошь и рядом сталкиваемся на опыте других и на своем собственном, это реальная, укорененная в бытии сила, определяющая наше поведение, образ жизни, сознание. Эта сила может умножить эйдетическую энергию образа, кинетическую энергию действия или «обесточить» их.

М. М. Бахтин, Л. С. Выготский подчеркивали, что сознание имеет смысловое строение. А. Н. Леонтьев сделал неудавшуюся, правда, попытку рассмотреть смысл в качестве единицы анализа психики. Н. А. Бернштейн, анализируя движения в уровне осуществления предметного действия, пришел к заключению, что они представляют собой смысловые акты, т. е. не столько движения, сколько уже элементарные поступки, определяемые смыслом двигательной задачи (1990. С. 121). Мало этого. Он ввел представление о высшем смысловом уровне организации движений. Это «уровень E — ведущий уровень, создающий мотив для двигательного акта и осуществляющий его основную смысловую коррекцию — приведение результата в соответствие с намерением» (там же. С. 140).

Таким образом, смысл (смысловое поле, семантическое пространство, смысловые конструкты, пятое измерение и т. п.) пронизывает или, как паутина, опутывает всю нашу психическую жизнь: образ мира, сознание, поведение, деятельность и воплощается в ее результатах. Образ «паутины смыслов» довольно точен. Он корреспондирует с аналогичными образами, принадлежащими Бернштейну: «живое движение — паутина на ветру»; Набокову: «дрожащий пар моей памяти». Все они подчеркивают, так сказать, живость обозначаемых ими феноменов. «Возмущение» паутины в одном месте не только тотчас сказывается в других, но и точно локализуется, так как она функционально полицентрична. Конечно, психологии не так уж много известно про то, как рождается, утрачивается смысл жизни, как смысл возвращается к человеку или человек возвращается к смыслу, вновь строит или отыскивает утраченный смысл (см.: Василюк Ф.

Е.,

341

1984). В любом случае это трудная работа, связанная с претерпеванием, переживанием, рефлексией, сознанием и с бессознательным.

Отступление или вторжение в сферу смысла нам понадобилось не только для проведения границы между информацией и знанием, но и для того, чтобы прояснить, что взаимоотношения между семиосферой и сферой смысла могут быть подобны взаимоотношениям между значением и смыслом. Не нужно особой аргументации для того, чтобы утверждать, что информация от смысла дальше, чем знания. Как уже отмечалось, знания имеют значение, а информация, в лучшем случае,

  • назначение. Знания имеют ценность per se, а информация, в лучшем случае, — это средство, которое может иметь цену, утрачиваемую, когда она становится всеобщим достоянием. Знания же не имеют цены, они имеют смысл и ценность.

Наконец, мы подошли к вопросу о возможных взаимоотношениях семиосферы и Интернета. Последний — это, в лучшем случае, сеть перцептивных и концептуальных значений (а не паутина смыслов), опутавшая весь мир и вовлекающая в свою электронную среду все больше и больше людей. Казалось бы, самое простое идентифицировать Интернет с семиосферой или, напротив, признать, что Интернет — это «свалка» или «куча», в которой попадаются жемчужные зерна, хотя относительно их ценности и оригинальности высказываются вполне обоснованные сомнения.

Хотим поделиться своими опасениями, основанными на опыте работы в области инженерной психологии. Информационная модель реальности, представленная оператору на средствах отображения, может как соединять его с предметным миром, так и отделять от него. Виртуальная реальность в этом смысле не безобидна. В семиосфере, на наш взгляд, как бы предусмотрена возможность человеку занять личностную позицию. В Интернете легко потеряться, в том числе и потерять себя, стать его придатком. Конечно, Интернет — замечательное средство, которое уже используется «в мирных целях». Хорошо бы оно таким и оставалось и не заслоняло собой предметный мир, человеческие ценности и смыслы.

Подобные опасения не безосновательны. Ведь эксперименты по сенсорной и перцептивной депривации (изоляции) свидетельствуют, что испытуемые значительно более остро испытывают потребность в зрелищах, чем в хлебе. Даже крысы во много раз быстрее бесятся и гибнут без информации, чем без пищи. Когда

342

і              [

понятие «информация» вошло в арсенал гуманитарного знания, на какое-то время показалось, что это произвело в нем революцию. Сегодня компьютерная наука, пресытившись информацией начала испытывать жажду знания и притом не всякого, а живого. Она обратилась к проблематике репрезентации знаний в человеческой памяти. Справедливости ради нужно сказать, что более содержательным становится и преподавание информатики. Хотя до количественных оценок семантической информации еще далеко, но в обиход информатики входит понимание информации

как меры неоднородности конструктивного объекта, предложенное А. Н. Колмогоровым (см.: ЛесневскийА. С., 1996).

С психологической точки зрения различие между информацией и знанием состоит в том, что человек несравнимо больше стремится к информации, чем к осмысленному знанию. Утешает то, что информация довольно быстро забывается, а знания растут.

Биолог Б. С. Кузин, находившийся в дружеских отношениях с Осипом Мандельштамом, познакомил его с теорией митогенетического поля А. Г. Гурвича. Приведем комментарий поэта относительно роста растения в свете этой теории: «Растение — это звук, извлеченный палочкой терменвокса, воркующий в перенасыщенной волновыми процессами сфере. Оно — посланник живой грозы, перманентно бушующей в мироздании, — в одинаковой степени сродни и камню и молнии! Растение в мире — это событие, происшествие, стрела, а не скучное бородатое развитие» (Мандельштам О., 1990. С. 114).

Этот отрывок вызывает отчетливые ассоциации между биологическим полем и семиосферой. Это и есть живой рост знания или, если угодно, рост живого знания в семиосфере.

На рис. 1 перед треугольником, в котором размещено пространство возможных языков, показаны два варианта текста. В первом Я погружено в мир, во втором — мир погружен в Я. Это похоже на гелиоцентрическую и геоцентрическую модели Вселенной. В нашем случае мы можем первую назвать когито-центрической или праксеологической, вторую — аффективной, персоналистической или эгоцентрической. (Эти две парадигмы, кстати сказать, издавна существуют в педагогике: что формировать — знания или личность?) Различие между этими вариантами не абсолютно, не фатально, скорее, оно функционально. Обе виртуальные позиции наблюдения и действия — не только доминанты индивидуальности (экстраверт-интраверт). Они равно необходимы для развития знаний и для развития личности. Их

343

I.              I

чередование обеспечивает рефлексивность и разумность поведения. Конечно, удельный вес представлений о Мире-тексте и Я-тексте у каждого отдельного человека может быть весьма различен (см. рис. 2). Разумеется, нет никакой гарантии, что одна из двух позиций дает более правильный результат.

При всей невозможности устранения индивида из процесса наблюдения, эксперимента, получения новых знаний, попытки уменьшить его влияние весьма осмысленны. Они повышают уровень объективности получаемых знаний. Объективность — этот идол науки — все еще пользуется высоким статусом в научном сознании и особенно в сознании обывателя, слепо доверяющего, например, статистике.

Персонализм, или эгоцентризм, также полезен. Без него человек не мог бы правильно соизмерять и оценивать все вещи, вспоминать и заботиться о человекоразмерности. Наконец, он не мог бы поверить в себя, свои силы. Иногда он даже слишком сильно и слепо может уверовать в себя, представлять себя Демиургом. Быть демиургом не стыдно, хотя и утомительно. Стыдно иметь самосознание демиурга, оно слишком далеко заводит... К тому же, когда творчество, «и божество, и вдохновенье, и жизнь, и слезы, и любовь» захватывают человека, самосознанию, рефлексии вообще не остается места. Он без остатка растворяется в предмете.

На самом деле с позиций человека в мире все происходит и проще, и сложнее. Человек погружается в предмет, растворяясь в нем. Человек отстраивается от предмета. Человек осваивает предмет до полного слияния с ним, когда тот становится не просто орудием, а его новым органом, как бы вживленным или инкрустированным (М. Мерло-Понти), или инкарнированным (М. М. Бахтин) в него. Человек растворяется в другом, любимом человеке. Наконец, человек рефлексирует по поводу себя, своих физических, психических, духовных свойств и качеств, по поводу своих отношений к миру и с миром, по поводу своих отношений к другим и с другими. И, между прочим, сам не всегда может провести границы между собой и миром, собой и другими, понять, где он, а где космос. Он в космосе или космос в нем, не может выбрать, какая позиция, какой взгляд более предпочтительны. Причина этого состоит в том, что человек не только телесное, но и предметное, не только ощущающее, но и сознательное, духовное существо. В нем есть не только внешнее, но и внутреннее, которое столь же трудно различимо.

Рис. 2. Варианты язиимолействия Я-т«кста и Мир-текста

Рис. 2. Варианты взаимодействия Я-текста и Мир-текста

345

:              і

На рис. 2 показано, что обе позиции человека в мире сообщаются друг с другом. Более того, они невозможны одна без другой. В жизни не может быть «чистых» экстравертов или интравертов. Это скорее доминанты индивидуального поведения. Поведение во внешнем мире сменяется погружением, углублением в себя, затем человек снова выныривает наружу. Только внешнее поведение характеризовалось бы исключительно рефлексами, инстинктами. Акции и поступки рождаются внутри, хотя воплощаются вовне. Подъем по духовной вертикали возможен лишь благодаря погружению в себя.

Прежде чем обратиться к проблеме границ между человеком и миром, рассмотрим вопрос об ограниченности (при всей безграничности семиосферы) человеческих знаний, который не совпадает с вопросом об ограниченности человека. Речь не будет идти о том, что мир неисчерпаем для познания, что абсолютная истина (если таковая существует) недостижима. Это банально и неинтересно. Дело в том, что существует некоторое множество сфер, в различной степени доступных людям. Есть, например, мир музыки, который доступен не всем. Никого не удивляет, что консерваторий меньше, чем университетов и театров. Это особая сфера со своими профессионалами, знатоками, любителями, имеющая свой, интернациональный язык, развивающийся по ему одному ведомым законам. Возможно даже, что он ближе всех остальных к языку небесных сфер. Не будем настаивать на этом, не будем и спорить, тем более что мир музыки

  • это все же не сфера знаний, а относительно замкнутая в себе, от многих закрытая сфера искусства.

Но такая же относительная замкнутость и закрытость, куда заказан вход профанам, характеризует отдельные ниши, субсферы в семиосфере. Для этих ниш трудно подобрать подходящее название. Каждая из них находится внутри целого, несет в себе черты целого, развивается вместе с целым, вносит в него свой вклад. И вместе с тем каждая обладает достаточно большой автономией, имеет свои границы. Это как бы государства в государстве, имеющие свой язык, свою субкультуру и обычаи.

Границы между сферами точного и гуманитарного знания настолько отчетливы, что постоянно воспроизводится сюжет о двух культурах, о непонимании ими друг друга, об антагонизме между физиками и лириками ит. п.

Вернемся к вопросу, где проходит граница между человеком и миром ? Начнем с самого простого. Есть зона досягаемости руки, зона видимости, зона слышимости. К ним можно добавить

зону досягаемости нашего голоса. С. М. Эйзенштейн называл голос звуковой конечностью. Не так просто решить, какую из этих перечисленных зон принять в качестве границы. А если мы вооружим руку, глаз, ухо, голос инструментами, то увеличим их возможности практически беспредельно. Вопрос о границах потеряет смысл. И это не шутка. Представим себе зонд в руках хирурга. Для того чтобы им успешно пользоваться, осязательная чувствительность его пальцев должна переместиться на кончик зонда.

Не только чувствительность. М. Мерло-Понти так описывает запечатленную методом замедленной киносъемки работу А. Матисса:              «Кисть, которая, если смотреть на нее

невооруженным глазом, просто перескакивала от одного места к другому, теперь, как стало видно при замедленной съемке, ведет себя по-другому: она будто размышляет в растянутом времени, делает десятки пробных движений, танцуя перед холстом, несколько раз едва касаясь его, и вдруг стремительно, как удар молнии, наносит единственно нужную линию» (цит. по: ГордееваН. Д., 1995. С. 302).

Обратим внимание на «размышление» кисти. В действии субъект, движение и предмет смыкаются в единое психофизиологическое и психофизическое образование. Мерло-Понти писал о том, что наше тело «образует из других вещей сферу вокруг себя, так что они становятся его дополнением и продолжением. Вещи уже инкрустированы в плоть моего тела, составляют часть его полного определения, и весь мир скроен из той же ткани, что и оно» (1992. С. 15).

Это выражается, в частности, в том, что расширяется наше ощущение собственной схемы тела. Она включает в себя одежду, скафандр, автомобиль, самолет, танкер и т. п. Без этого невозможны адекватное обстоятельствам поведение, эффективная деятельность. Происходит очувствление (этот неуклюжий, но осмысленный термин принадлежит робототехнике) орудий, предметов, благодаря которому мы обращаемся с ними так же произвольно, как и со своим телом.

Вынесенную за пределы собственного тела чувствительность едва ли можно называть фантомной, хотя феномены фантомной чувствительности облегчают понимание первой. Понятие «фантом ампутированного» было введено известным немецким психологом Д. Кацем после Первой мировой войны. Жертвы войны, утратившие конечности, постоянно жаловались на боли в отсутствующих ногах или руках. Эти боли и были названы фантомными

347

(например, болит любимая мозоль). Фантомная чувствительность была большой помехой при реабилитации больных. Например, когда при утрате кисти делали операцию Крукенберга, результатом которой была двухпалая рука, составленная из разделенных локтевой и лучевой костей, необходимо было специально преодолевать фантомную чувствительность утраченной кисти. А. Н. Леонтьев и А. В. Запорожец (1945) называли такое преодоление укорачиванием, «врастанием» фантома в руку Крукенберга. В приведенных выше примерах происходит обратное. Там естественная чувствительность вырастает, выходит за пределы собственного органа и врастает в искусственный орган, в орудие.

Сфера вещей, предметов, орудий вокруг нас — это не только порождение техносферы. На созданном человеческом предметном мире есть печать духосферы и семиосферы. Иное дело, насколько она отчетлива. Происходит и опредмечивание нашего тела, наших органов чувств.

Имеются еще более разительные примеры. Аристотель считал, что творец находится сам «внутри формируемого им материала», например скульптор отсекает от дикого камня все лишнее, кроме того, что он видит внутри него. Когда же он ошибается, отсекая что-то от своего образа, он испытывает физическую боль. Значит, в глыбе мрамора существует искомый образ, а в этом образе находится сам скульптор. Он не ищет образ в глыбе, а освобождает его (и себя) из нее, из темницы, в которую он переселился.

Нечто аналогичное происходит с актером, чувствующим образ, роль, которую он играет, изнутри. Иначе обстоит дело у музыканта. М. Ростропович рассказывал журналисту о двух своих портретах с виолончелью, выполненных Дали и Гликманом: «Так, у Дали мы вдвоем с виолончелью, я держу, все отлично. А у Гликмана — я есть, а виолончель стала таким красным пятном у меня на животе, вроде вскрытой брюшины. И в самом деле, я ощущаю ее теперь так, как, видимо, певец ощущает свои голосовые связки... Она перестала быть инструментом» (Чернов В., 1994. С. 12).

Этот пример не уникальный, но он превосходно описан мастером. М. Мерло-Понти назвал бы это инкрустацией инструмента в тело человека. Подобное возможно лишь в том случае, если человек одухотворяет предмет, вкладывает в него и в действие с ним свою душу или хотя бы ее частицу. Справедливо и обратное. В случае Ростроповича мастер вобрал в себя через виолончель часть души ее создателя Страдивари. Инструменты, орудия,

348

I.              I

таким образом, могут выступать не только как продолжение или усиление органов человеческого тела, но и как продолжение души. Звучащая виолончель представляет собой продолжение душ Страдивари и Ростроповича. Г. Гейне говорил о том, что выдающиеся пианисты достигают такого уровня мастерства, что «рояль исчезает, остается одна музыка».

Происходит двусторонний процесс. Вещи инкрустируются в плоть человеческого тела, распространяя последнее в мир, а сам человек, по мысли М. М. Бахтина, инкарнируется (воплощается) в мир, становится участным в бытии.

Понятие «тело» не только расширилось, но и дифференцировалось. Несомненный и весомый вклад в новую трактовку тела внесла французская школа психоанализа Ж. Лакана. В соответствии с взглядами ее основателя различают три регистра тела:

  • тело воображаемое, связанное с тем образом тела, каким его схватывает зеркало;
  • тело символическое или символический корпус;
  • тело реальное, понимаемое как блаженство тела (см.: Брока Р., 1994).

Рассмотрим подробнее лишь один, наиболее важный в настоящем контексте регистр тела — символическое тело. С точки зрения М. К. Мамардашвили, в него входит тело человеческих желаний, мотивов деятельности. Другими словами, будучи символическим, оно и предметно. В его создании участвуют, видимо, биодинамическая ткань движений и действий, чувственная ткань образа, эмоциональная ткань желаний. Символическое тело может расширяться беспредельно. Примеры напрашиваются сами собой: «Государство — это Я», «Наука — это Я» и т. д. Такое в истории случалось неоднократно. Задолго до возникновения психоанализа. Да и сам 3. Фрейд был склонен идентифицировать психоанализ с собой, считал его собственным символическим телом, не допускал в него постороннего вмешательства, никаких инородных тел. Он противодействовал любым формам реорганизации и переструктурирования созданного им символического тела. Если воспользоваться терминологией Фрейда, он не допускал не только кастрации символического тела, но даже динамического переструктурирования его образа, к чему призывали многие талантливые ученики и последователи. Фрейд отторгал не только их предложения, но и самих авторов этих предложений. В жизни имеется много случаев, когда после кастрации остается фантом утраченной части символического тела. Фантом символического

349

:              і

тела может быть столь же, атои более болезненным, чем фантом ампутированного.

В основе формирования символического тела лежит объективация аффективно-смысловых образований человека, вынесение их вовне, либо в виде его творений, либо в виде его функциональных органов (см.: Зинченко В. П., 1996в; 1997а).

Значит, простой, казалось бы, вопрос: где Я и где Мир, оказывается достаточно сложным. Границы между человеком и миром весьма условны. Они становятся безусловными на личностном уровне развития человека, когда он не только размышляет о себе и мире, но и самоопределяет себя и свое отношение к миру, доопределяет мир собой, своей деятельностью, познанием, сознанием, совестью или противостоит ему. Лишь на личностном уровне возможна высшая форма рефлексии относительно дихотомии: Я и Мир. В этом и заключается сознательное самоопределение человека (см.: Рубинштейн С. Л., 1973).

Человек, привыкший к диалектическому материализму, знакомый с историей попыток разрешить психофизическую проблему, может резонно спросить, а как быть с основным вопросом философии? Где находится вне и независимо от меня существующий объективный мир Природы и Космоса? Ведь нельзя же и его отнести к объективированным аффективно-смысловым образованиям, к творению человека. Этот мир действительно существует и находится там, где ему надлежит быть, т. е. вне и независимо от сознания человека. Но он существует таким образом лишь до тех пор, пока он не станет миром человеческим. Стать таковым он может лишь войдя в круг, в континуум «бытие — сознание», в мир человеческой деятельности.

Попадая в этот круг, объективный мир или его объекты очеловечиваются, вочеловечиваются, получают названия, имя. Прекрасное слово «вочеловечивание» встречается у Августина Блаженного, у Александра Блока. Есть и другие упоминавшиеся нами ранее термины, несущие ту же смысловую нагрузку. С таким же успехом можно говорить об интроекции, интериоризации объектов мира в континуум «бытие — сознание», в мир человеческой деятельности.

Включение личности в психологию познавательной деятельности или в когнитивную психологию есть включение драматического и трагического моментов, страстей души. До сих пор психология подобного накала чувств не испытывала или не могла себе этого позволить. Она лишь манипулировала главами, посвященными

350

личности, перенося их из конца в начало учебников и обратно.

Вочеловечивание мира — это его оживление, одухотворение. Человеку неуютно жить в мертвом мире. Космос становится не только живым, но и поэтическим. Эта замечательная лингвистическая находка принадлежит К. А. Кедрову. Напомним слова Осипа Мандельштама:

У маленькой вечности в люльке Большая Вселенная спит.

Или:

Взять в руки целый мир Как яблоко простое.

Наука, идя за мифологией, поэзией и религией, постепенно приходит к тому, что Вселенная изначально органична человеку. Глаз — в такой же мере порождение Солнца, в какой Солнце (во всяком случае, в мифопоэтической традиции) — порождение глаза. Наука находит все новые и новые доказательства в пользу антропного принципа организации Вселенной. (Кстати, науке, запутавшейся в цивилизации, пора бы позаботиться о подобном принципе своей собственной организации и развития.) Такие размышления поэтов, философов, физиков, конечно, чрезвычайно интересны, они расширяют профессиональное сознание психологов. В частности, они помогают понять, как человеческое мышление приобретает планетарные масштабы, а человеческая глупость достигает космических высот. Правда, глупость в отличие от мышления, к сожалению, не бывает символической. Она, как тень, следует за развитием интеллекта, растет вместе с ним, а часто и превосходит его. Это мы говорим не в осуждение глупости. Страшнее банальность, которая есть «скучная бессмыслица, лишенная аромата и свежей прелести здоровой, захватывающей глупости». Эта «похвала глупости» принадлежит суровому в критике Г. Г. Шпету.

<< | >>
Источник: Зинченко В. П.. Психологические основы педагогики (Психолого-педагогические основы построения системы развивающего обучения Д. Б. Эльконина — В. В. Давыдова): Учеб. пособие. — М.: Гардарики, — 431 с.. 2002

Еще по теме § 2. Отношение «Человек — Мир»: Я в Мире; Мир во Мне; Я и Мир:

  1. 3.4. Эфир, или "пятая сущность", и разделение физического мира на мир подлунный и мир небесный
  2. Гидденс Э.. Ускользающий мир: как глобализация меняет нашу жизнь / Пер. с англ. — М.: Издательство «Весь Мир». — 120 с., 2004
  3. Занятие 2. Мир детский и мир взрослый
  4. Артур Шопенгауэр. О четверояком корне закона достаточного основания. Мир как воля и представление Том 1. Критика кантовской философии. Мир как воля и представление, 1993
  5. §12. Смысловой мир человека.
  6. Человек, “ я“ и мир
  7. Глава 2. ИДЕАЛЬНЫЙ МИР ЧЕЛОВЕКА.
  8. 24. Разделы и подразделы системы «человек-мир»
  9. Как человек изменяет окружающий мир
  10. Мир невидимой нечисти, окружающей человека