Какие бы мы ни делали глупости с своими детьми, нам всегда кажется, что мы их воспитываем. Маменькам, пожалуй, можно было бы простить это невинное заблуждение, если бы они не* спорили. Скажите, что вам не нравится? Вы находите, что я слишком кутаю своего сына? Но знаете ли вы, какое у него слабое горло? Вы говорите, зачем я его не приучала к холоду ранее? Но знаете 42 ли, что я пробовала приучать и всегда кончалось просту-# Дой? Вам не нравится, что он одет в бархатную куртку и панталоны, но знаете ли, что я сшила их из своего старого платья, которого уже давно не ношу? Вы говорите, зачем я беру репетитора, но он и с репетитором получает в гимназии единицы... — И есть же еще такие немцы-пе- дагоги, которые говорят: «научите женщину радостям детской»! Милые маменьки, вы загубили нас своею любовью — дайте нам хотя немножко ума и общественных чувств! «Когда сошлись бойцы, — рассказывает Тит Ливий,— когда сверкнули обнаженные мечи—дрожь пробежала по зрителям»... Вы знаете эту историю — это описание битвы горациев и куриациев. После битвы римское войско с Горацием во главе вступило в Рим. У Капенских ворот встретила Горация его сестра — невеста одного из убитых куриациев и, увидев на плечах брата плащ своего жениха, распустила волосы, зарыдала и начала призывать имя убитого. Гораций выхватил меч и поразил сестру. «Так иди же ты к своему жениху, — сказал он,— если для него ты забыла своих убитых братьев и свое отечество. Пусть погибнет так и каждая римлянка, которая заплачет о враге». Да, нужно иметь каменное сердце, чтобы убить родную сестру! И в древнем Риме мы встречаем целый ряд таких каменных сердец. Гораций, Сцевола, Гракхи, даже Марий, Сулла, Помпей... Когда Марий был заключен в темницу и к нему пришел палач, Марий взглянул на него своим огненным взглядом и спросил: «достанет ли у тебя силы убить Кая Мария?» У дикого германца выпал топор из рук. Какие все люди и какие времена! Мы переживаем уже другие чувства и в нас живут другие стремления. Цивилизация, железные дороги, гуманность, дешевый ситец и бархат: — бедные римляне, вы не знали не только железных дорог, но вы не знали даже рессорных экипажей и не носили голландского полотна! Но зато вы жили одним чувством и одной идеей, тогда как у нас семьдесят миллионов чувств и семьдесят миллионов идей. Если бы завтра случился всемирный потоп, мы не позаботились бы о такой мелочи, лишь бы наши берлоги были на вершине Арарата. Да, Гораций был камень!.. Конечно, не отец, а мать дает у нас воспитание детям, но, увы! все, что нас делает людьми, мы узнаем не дома, а где-то в другом месте и много после домашнего воспитания. Действительно, мы сохраняем светлое воспоминание о своих матерях, но не потому, чтобы это было воспоминание самое лучшее, а потому, что оно самое первое; оно оставляет первый след в нашей памяти, а первые следы самые прочные. Вот почему человек в глубокой старости смутно вспоминает даже потрясающие ближайшие события своей жизни и совершенно отчетливо представляет себе свою рассказчицу-няню, теплую лежанку и мурлыкающую кошку, хотя эти впечатления оставили совершенно безразличный след в его чувстве и не имели ровно никакого влияния на его последующую жизнь. Одного этого психологического закона совершенно достаточно, чтобы убедиться в ошибочности женской теории «светлых воспоминаний»; но я могу привести и другое доказательство. Когда в зрелом возрасте слагаются твердые представления, когда собственным разумом оценишь все пережитые факты и выработаешь себе принципы, как часто суровые и неуклонные правила сурового отца действуют на нас с большею обаятельностью, чем все воспоминания о жирных пенках и сладких булках доброй и ласковой матери! В этих суровых правилах выискиваешь себе проверку поведения, руководящую нить, в них облекаешься как в броню, чтобы стать лицом к лицу с опасностью, тогда как светлые воспоминания о ласке служат утешением в момент упадка духа, когда чувствуешь себя одиноким, забытым, несчастным, страдающим. Они хороши только для поддержания пассивного мужества, но действуют всегда на эгоистическое чувство. И матери жестоко ошибаются, перенося все свои заботы о воспитании на один ласковый уход. Говорят, у великих людей были замечательные матери. Это значит, что великие люди, кроме ласковых слов, слышали от своих матерей еще и другие. В этих-то других словах и заключается весь секрет воспитания и основания для «светлых воспоминаний». Что такое воспитание и кого нам нужно воспитать из наших детей? Было время, когда суровая Спарта убивала слабых детей, а остальных кормила черной похлебкой и секла каждую субботу — создавались Леониды. Спартанец не боялся смерти..., он был горд и независим. Женщины были такие же, как мужчины, и награждали своею любовью только героев... Рим! но ц Р*ш, как Спарта, находйл каркапье черного ворона пленитель^ нее пения соловья и знался только с царственными животными. У римлянина была идея и нравственная сила— он/ не морщась, сжигал руку по локоть, чтобы спасти отечество, и римская матрона гордилась только такими сыновьями, именами которых писалась история. Были времена! Но разве история кончилась?.. Отечество! Но разве отечество было только у греков и римлян, а у теперешних людей его нет? Когда прошли мрачные средние века и снова проснувшаяся человеческая мысль дала помыслам более широкий размах — слово отечество получило опять свой таинственный, мистический, но в то же время шевелящий и возбуждающий смысл. Отечество! Сколько сердец заставляет биться это слово и как разно бьются все эти сердца! Американских патриотов оно заставляет объявить войну Англии, а французы, с криком: «отечество в опасности», берут штурмом Бастилию и провозглашают республику. Андрей Гофер, во имя отечества, умирает за австрийского императора; рейнские немцы, во имя отечества, принимают с восторгом Наполеона, а Штап, во имя того же немецкого отечества, хочет убить Наполеона. Итальянцы, во имя отечества, восстают против австрийцев и австрийцы, во имя отечества, подавляют итальянские восстания и заключают итальянских патриотов в казематы. Героини Сули- отки, во имя отечества, танцуют свой последний танец смерти и кидаются в пропасть, чтобы не достаться туркам, а турки, во имя отечества, освещают заревом пожара эту страшную сцену и ликуют о гибели изменников. А Миссолонги! Новейшая история не знает ничего подобного этому героизму и зверской безжалостности осаждавших. Когда город представлял уже кучу развалин, когда все, что можно было есть, было съедено, осажденные решились пробиться через турецко-египетское войско. Все, кто был в состоянии идти, пошел на последнюю вылазку, только больные, раненые и старые остались в городе. Женщины, подвязав грудных детей за спину, мальчики, девочки, безоружные ремесленники двинулись, окруженные ничтожною военною силою, в глухую ночь, на врагов. Только немногим удалось пробиться, все остальное пало под оружием зверского войска Ибрагима; город выжжен до основания, больные и раненые перебиты, а женщины, взятые в плен, проданы в рабство. Европа содрогнулась от этих ужасов. Вот это патриотизм, вот это любовь к отечеству! Но почему же патриотизм только в этом, и разве отечество отстаивается только с оружием в руках? Когда Иван Гус проповедовал новое учение, разве не во имя отечества он действовал? Когда его осудили на сожжение, разве не во имя отечества был произнесен приговор? Когда какая-то старуха подложила горящую головню под его костер, разве не во имя отечества сделала она это? Когда Мартин Лютер начал реформацию, разве не во имя отечества он проклял папу и разве не во имя отечества папа проклял его? Когда Тилли, Валенштейн, Па- пенгейм опустошали Германию, разве не во имя отечества делали они это и разве не во имя отечества их бил Густав Адольф? Разве не во имя отечества действовала всякая революция и всякая реакция? Разве не во имя отечества южные американские штаты воевали с северными? Разве не во имя отечества классицизм стремится подчинить все своей идее и разве не во имя отечества выступает против него протестующий романтизм? Разве не во имя отечества Вашингтон отверг предложенную ему корону и разве не во имя отечества французские легитимисты провозгласили бы теперь Генриха V? Разве не во имя отечества с 'истократизм борется с демократизмом, третье сословие свергло во Франции дворянство, а четвертое сословие хочет свергнуть буржуазию? Разве не во имя отечества совершилось у нас освобождение крестьян и разве не во имя* отечества слышатся теперь отзывы, что реформы сделаны слишком рано?.. Бедные женщины! Когда вас окружает этот нестройный хор раздирающих противоречий и когда каждый отчизнолюбец предлагает в виде воспитательного образца свой собственный патриотизм, вы должны находиться в положении неопытного покупателя, разрываемого на базаре шумною толпой торговок. Не вас жаль в этом случае, а жаль ваших бедных малюток, потому что первый ловкий пройдоха может обмануть вас, и вы, счастливые и довольные, нанесете домой всякого хлама, гнили и лохмотьев и, одев своих детей в рубище, будете воображать их царскими детьми. Когда лев поручил воспитание сына своему другу орлу, и когда орел научил его всемг птичьим напевам — от орла до перепелки, то ахнул царь и весь звериный свет, потому что важнейшая наука: Знать свсйстйа сбОего народа И выгоды земли своей. Если эта мысль правильная, то вы должны воспитьЬ вать своих детей для своей страны. Но боже мой, сколько стран на свете и сколько поэтому должно быть разных воспитаний! Оставим в покое Патагонию, острова Товарищества и эскимосов; но в самом цивилизованном мире, в самой цивилизованной Европе какое многообразие условий жизни, стремлений, ближайших задач, которые преследуют народы! Француз, воспитанный во Франции, будет себя чувствовать несчастным в Германии, немец — во Франции, грек — в Турции, турок — в Италии, итальянец— в Пруссии, а русский — повсюду. Германия семьдесят лет воспитывалась в национальном направлении, чтобы отомстить Франции за Наполеона I, а теперь французы воспитывают себя в том же направлении, чтобы отомстить немцам. Чехи и поляки точно также вырастают в национальной ненависти к немцам и каждая полька, каждая чешка учит своих детей ненавидеть врагов. Немцы, с своей стороны, с холодным и язвительным злорадством относятся к угнетенным славянам, считая себя божьим народом, призванным сказать миру новое слово и занять все земли, где только произносится немецкое слово. Какая ужасная путаница! И внутри каждой страны происходит еще большая путаница. В открытой ли борьбе мнений высказывается она, в затаенном ли, подавленном протесте, или в пассивном безмолвии — трудность вопроса о воспитании не изменяется. Кого же в самом деле воспитывать? Ни для одного народа разрешение этого спорного вопроса не представляет таких трудностей, как для нас, и ни для одною народа он не имеет такой важности. Если бы, относясь критически к нашему воспитанию, мы стали укорять его в отсутствии целей и идеалов, такая оценка была бы неверной. Правда, русские матери не воспитывают из своих сыновей ни Гракхов, ни Муциев Сцевол, ни Юлиев Цезарей, ни Ганнибалов, ни Вашингтонов, ни Питтов, ни Грантов, но едва ли справедливо утверждать, чтобы они не желали создать из них Меттернихов, дипломатов и генералов. И у наших матерей такое же огромное честолюбие, как у знаменитых римских матрон, и если Корнелия гордилась тем, что ее дети умерли за справедливую и па-ГриотиНескую идею, наши Матерй умеют гордиться тем, что их дети делают блестящие карьеры и в очень раннем возрасте получают уже большое содержание. Когда немецкие педагоги доказывают, что цель воспитания сделать человека счастливым, они, вероятно, думают о русских матерях. И действительно, все воспитание русских матерей устремлено на то, чтобы сделать своих детей счастливыми. Но что такое счастье? Диоген считал себя гораздо счастливее Александра Македонского и Иван Гус не считал себя несчастным, когда его жгли. В одной русской детской книжке есть рассказ о двенадцатилетнем барабанщике французской республиканской армии, Жозефе Барра. Его окружили королевские войска и под угрозой смерти заставляли кричать: «да здравствует король», но Барра все-таки закричал: «да здравствует республика», и упал пронзенный двадцатью пулями. Вслед за тем русская детская книжка прибавляет: «Такой же пример геройской смерти был и в королевской армии лет за тридцать до подвига маленького барабанщика армии республиканской». Я не знаю, что думают дети, когда им представляют подобные примеры, но во всяком случае они не должны быть высокого мнения о доле барабанщиков, которые могут кричать все, что им угодно, и их все-таки расстреливают. Всмотритесь ближе в этот пример и вы увидите, что в воспитательном приеме русских матерей он возведен в обобщенный принцип. Счастье имеет для нас только материальный смысл, оно для нас физическое довольство, обеспеченное положение, блестящая карьера и выгодная женитьба. Мы учим своих детей не тому, что они должны делать, а тому, чего они не должны делать. Так как Жозеф Барра погиб потому, что кричал «да здравствует республика», а другой барабанщик — за то, что он кричал «да здравствует король», то мы учим своих детей не кричать ни того, ни другого, и они, не зная, что им кричать, вырастают глухонемыми. В воспитании наших матерей силен только один элемент — страховой: каждая по-своему смотрит на счастье и каждая воспитывает своих детей в идеях этого относительного счастья. Наши идеалы так своеобразны и мизерны, что нас решительно не понимают иностранцы; скажите американцу, что вы «почетный гражданин», и 43 американец с гордостью йротянет ваМ руку — еМу представится будущий президент Северо-Американскою союза; наших надворных советников немцы совершенно серьезно принимают за советников двора, а статских советников — за членов государственного совета. Иностранная точка зрения не известна еще ни одной русской матери, и купчиха, мечтающая вывести своего сына в почетные граждане, прежде всего учит его покорности, повиновению и послушанию. Конечно, я не стану обвинять теперешних русских матерей, что не они создали русскую историю; но их нельзя же оправдывать и в том, что почетным гражданином они представляют себе только купца 1-й гильдии. Если русские матери не создали русской истории, они все-таки должны понимать ее, и если они не понимали ее в первое тысячелетие, — им надо начать понимать ее во второе. Но мы, родившиеся и воспитавшиеся в первое тысячелетие, не бросим укором в наших матерей. Иные времена, иные нравы, иные идеалы! Мы даже больше ценим таких матерей первого тысячелетия, у которых не было никаких идеалов. Их воспитание было просто, бесхитростно и сердечно. Они старались внушить нам хорошие житейские правила; учили нас быть кроткими, добрыми и честными в домашнем быту. Они не готовили нас «и для какой карьеры и отдавали в первое учебное заведение, которое брало к себе на казенный счет. Они видели в нас своих детей и любили нас как своих детей. Я даже сомневаюсь, чтобы им представлялся когда-нибудь вопрос о будущем. И какое тут будущее, когда бедность и нужда убили всякую надежду. Если эти простые, добрые матери не создали нам искусственного характера, не вложили в нас искусственных стремлений, зато своей бесконечной кротостью и добротой они спасли нашу человеческую душу и не испортили того хорошего, что дала нам природа. Не так поступали женщины с идеалами. Своими собственными любящими руками они впускали червя честолюбия в юные сердца своих детей, и мальчуганы четырех лет уже ходили с червоточиной и хорошо знали, что будущий правовед или лицеист не может иметь ничего общего с остальными русскими людьми. Конечно, Александр Македонский не считал ровней даже царей, но мне еще не случилось видеть ни одного русского правоведа, 4 Н. В. Шелгунов. % 49 из которого вышел бы Солон, Ликург, Катон или Вентам. А между тем, эта воспитательная порча, когда идеалом гражданина служил элегантный чиновник, въелась необыкновенно глубоко во все русское воспитание, и служебный карьеризм во всю предыдущую русскую историю составляет единственный воспитательный принцип нашего материнского честолюбия и русского женского патриотизма. Я опять повторяю, что не русские матери создали русскую историю, но если они хотят быть матерями, которых бы никто и даже их собственные дети не укорили в воспитательной порче — им нужно узнать историю и отказаться от старых идеалов, для второго тысячелетия России непригодных. Для новой жизни нужно и действовать по-новому. Когда в последнее десятилетие у нас поднялись всякие вопросы, выплыл из русской бездны и вопрос о воспитании. Но меня не обвинят в пристрастии, если я скажу, что наши новые матери остановились только на азбуке — на физическом воспитании. Я видел много матерей, которые обзавелись Маутнером, Комбом, Рекла- мом, даже Фогелем и физическое воспитание своих детей до трех, четырех лет вели, если не превосходно, то все- таки далеко лучше, чем наши маменьки, руководившиеся больше практическими советами старых нянек; старая нянька потеряла тоже свой кредит и сменилась няней молодой. Но как только первоначальное физическое воспитание оказывалось оконченным, и ребенок уже начинал заявлять себя как будущий человек, у молодых матерей не оказывалось никаких руководящих идей, никаких выработанных нравственных принципов, которыми они владели бы так же твердо, как печатным Комбом и Ре- кламом. В иностранных педагогиках вы очень часто встретите похвалы английскому и американскому воспитанию, похвалы тому единству духа, которым оно проникнуто, тому вполне установившемуся направлению, которое господствует в школе и формирует как все общественное мировоззрение, так и привычки молодежи. Английские и американские заведения имеют так называемый «дух»; это традиционная наследственная нравственная сила, которая отпечатывает людей в известную патриотическую форму и создает из молодого американца будущего чистокровного «Янки», а из молодого англичанина 50 «Джона буля». Не к тому я гбвбрю 3fo, чтобы сказа1ъ, что «Янки» и «Джон буль» — идеалы, а только к тому, чтобы указать на установившееся единство воззрений. И в древнем мире было подобное же единство патриотического направления и общественного духа; каждый грек был отпечатан в ту же форму и каждый римлянин был римлянином. Только потому-то Греция и создавала Фемистоклов, Аристидов, Мильтиадов, Демосфенов и Периклов, а Рим разных Горациев, Каев и граждански- честных Катонов Утических. И этим примером я не хочу сказать, что Гораций Коклес и Муций Сцевола должны быть нашими идеалами; я указываю только на то, что единство одушевляющего всех духа создает силу каждому отдельному человеку. Но где же это единство в нашем воспитании? Где этот общий дух, который бы одушевлял всех одним стремлением и каждому человеку указывал бы одну и ту же цель — не материальную, не выгодной женитьбы или хлебного места, а высшую, благотворно действующую на подъем eFo духа? У нас, правда., издается газета «Гражданин», — добрый знак — но скажите мне, молодые матери, что значит быть гражданином? Я знаю, что на этот вопрос вы мне не ответите, и потому я буду говорить за вас. Всякая предвзятость мешает независимости суждения, и всякий идеал есть рабство мысли. Великие примеры древности, — все эти Гракхи и Горации, — великие примеры новой истории — Гус и множество других, — даже те два несчастных барабанщика, которых расстреляли только за то, что они кричали разное, вовсе для вас не идеалы. Они действуют только своим общим впечатлением, той обновляющей силой духа, которая пленяет нас именно своей силой. Если так, то неужели честолюбивый правовед может служить идеалом? Ну, а где же у нас другие идеалы? Литература прошлого тысячелетия дала лишь отрицательные типы Собакевичей, Чичиковых, Ноздревых, Лаврецких и Рудиных; а нового тысячелетия—только Базарова, Воло- хова и затем целый ряд бесцветных теней под названием новых людей и т. д. Как же быть? Но не смущайтесь, что по части русских идеалов вы не можете получить готового, руководства вроде «Ухода за детьми» Комба или «Популярной гигиены» Реклама. Напротив, благословляйте судьбу, что никакая посторон- 4* 51 няя сила не помешает честным порывам вашего сердца. Сама неудачная попытка создать типы новых людей доказывает, что для полного* типа нет еще у нас материалов и что для общей гражданской мелодии не выработалось ни одной музыкальной фразы, ни одного музыкального мотива; все это были только потуги мысли и чувства, известный пророческий идеализм, вызываемый одними порывами духа, но не имеющий крепких корней в самой жизни. Историческая жизнь создает свои идеалы веками, и чтобы выработался Собакевич и Чичиков, нужно было существовать чиновничеству и крепостному праву целые столетия. А мы на другой же день освобождения захотели иметь совершенно новых людей. Такой роскоши нельзя требовать даже от американцев. Франция, при всей даровитости своего народа, целое столетие вырабатывает себе новые формы жизни и создает для этих форм новых людей, и насколько ей это удалось, — вы можете судить по теперешнему французскому несогласию. Если у вас есть сила создавать людей — создавайте, но у вас ее нет, и потому предоставьте им создаться самим. Вы знаете только свое прошлое, но ваше прошлое не есть закон будущего и не обязательно для ваших детей. Немцы воспитывали себя семьдесят лет, чтобы отомстить французам, и действительно им отомстили. История вписала эти страницы кровью французов, и Франция не успокоится, пока не напишет столько же страниц кровью немцев. Но что выигрывают прогресс и свобода? Кому после французско-немецкой войны стало в Европе лучше? Навязывая детям свои тенденции, свои предвзятые идеи и убеждения, мы создаем #из них рабов, а не свободных людей, мы только меняем ливреи рабства, но не творим людей, которые должны думать и действовать по- своему и сами должны создать свои обстоятельства. Воспитание не в том, чтобы вылепить людей в готовые формы и дать им готовую инструкцию для поведения: воспитание — в том, чтобы развить в людях средства для безошибочного вывода. Наши дети должны быть лучше нас и мы должны воспитывать их лучшими людьми. Не мы создадим факты их жизни — создадут их они сами, и фактов этих будет у них больше, чем их было у нас. Если мы разовьем в своих детях все средства для верного 52 наблюдения, верной оценки и верного вывода, мы выпустим их в жизнь во всеоружии средств для борьбы с тем вековым злом, противуположная сторона которого зовется прогрессом. Если вы воспитаете такого борца — вы создадите гражданина.