Если не на каждом шагу, то очень часто, если вы не слышали, то можете услышать, что создать характер, значит создать человека,' и создать людей с превосходным характером, значит—создать превосходное общество. Во все времена характеру приписывалось громадное значение; во все времена приводили в пример людей с замечательным характером; цитировали их поступки, их слова и душевным величием замечательных людей старались возбуждать благородные чувства молодежи. Но почему же все примеры преданности, благородства, самопожертвования, патриотизма пропадали даром и каждый шел своей дорогой, каждый поступал по-своему? Почему благородные примеры не исправляли никого, и у каждого слагается свой собственный характер? Что такое характер? О характере писалось мною, но полною исследования о нем не существует ни в одной литературе. У нас в последнее время явился «Характер» Смайльса, книга, которая, как говорят, читается. Если эту книгу читают, ясно, что предмет ее представляет общий интерес. Но разрешает ли Смайльс те вопросы, которые придают интерес его книге? Нет. Книга Смайльса есть не больше, как собрание поучительных примеров. Примеры его неоспоримо хороши и назидательны; они возбуждают ощущение какого-то смутного благородства и согревают чувства, но сознания не трогают и до него они не доходят, потому что не дают ничего ясною, определительного, точного. Причина в том, что Смайльс только констатирует факты, но не углубляется в их душу; он является не больше, как представителем того общественного мнения, которое ограничивается одним внешним наблюдением человеческого поведения и ходячей моралью, каждому из нас знакомой. Ходячая мораль есть единственный вывод, который делает общественное мнение из своих наблюдений, и потому если нам нужны поучения, нравственные анекдоты, изречения, максимы, афоризмы — вы найдете их у Смайльса неисчерпаемое количество. Но если вы ищете общею руководящею принципа, чтобы при воспитании своих детей стоять на твердом психологическом фундаменте, вы такого фундамента у Смайльса не найдете. Смайльс не психолог и не мыслитель — он моралист, отражающий собой общественное мнение среднего английского буржуазного общества. Но мнение это все-таки важно и к нему следует относиться почтительно. Оно — та крепко установившаяся сила, которая своим влиянием дает тон общественным требованиям и вместе с тем исходит из наблюдений «весьма тонких, верных, многообразных. Наука не только не обходит этих наблюдений, как результата многовековой человеческой опытности, напротив, она ими доро- 214 жит, ими пользуется. Наука только идет дальше. Взяв факты, констатированные общественной наблюдательностью, наука их разъясняет, отыскивает в них общие начала и устанавливает принципы. Мы в своем изложении будем держаться того же порядка. Сначала мы приведем факты в том виде, как их подметила жизнь, и затем попытаемся указать заключающиеся в них общие. психологические принципы, которые должны служить основой воспитания. Совершенно справедливо, что характер составляет одну из величайших движущих сил в мире. В своих благороднейших проявлениях он заявляет человеческую природу в ее лучшем виде, потому что показывает лучшую сторону человека. Только люди, истинно превосходные во всех положениях, поддерживают все хорошее и доброе в мире, и если бы их не было, — не стоило бы жить. Гений вызывает удивление, но характер возбуждает уважение. Гений есть дело мозга, характер есть дело чувства; а в общем ходе жизнью управляет чувство. Гениальные люди действуют на разум, люди с характером — на совесть. И если перед первыми благоговеют, то за вторыми идут. Великие люди, большей частью, — исключения, да и само величие есть нечто относительное. Положение же большинства так сжато, что очень немногим представляется случай выказать себя великими. В жизни большинства нет ничего героического, и поведение его отличается очень мелочной, будничной повседневностью. Но именно потому, что жизнь большинства сосредоточена в сфере, обыкновенных обязанностей, самыми влиятельными качествами оказываются те, которые наиболее требуются в обыкновенной жизни. Для домашнего обихода нужны не столько утонченные добродетели, сколько нравственные начала, стоящие на одном уровне с обыкновенной жизнью. Ум не есть необходимая принадлежность высокого характера. «Горсть добрых дел стоит четверика учености», сказал Джорж Герберт, а Новый Завет почти не упоминает об уме и постоянно обращается к чувству. Умственные способности очень часто уживаются с самой низкой нравственностью, и быть умным еще не значит быть честным и благородным. Богатство тоже не всегда уживается с благородным характером и нередко идет рука об руку с развратом. В руках людей слабых богатство только искушение и источник дурного. Бедность — охотнее уживается с благородством. Человек может не иметь ничего, кроме трудолюбия, воздержанности и честности, и одних этих качеств совершенно достаточно, чтобы занять почетное место в ряду лучших людей. Бернс говорит, что отец наказал ему вести себя с достоинством, если бы даже у него никогда и гроша не было, потому что без честной, мужественной души никто и пинка не заслуживает. Совет действительно превосходный! Лучший человек, которого Смайльс встретил в свою жизнь, был работник одного из северных графств. Лютер, умирая, не оставил тоже ни гроша, а между тем его нравственное влияние было громадно и его уважали больше, чем всех взятых вместе современных ему 'немецких государей. Однажды известный своим богатством и роскошью оратор посетил философа Эпиктета. Эпиктет принял его холодно. «Ты будешь только критиковать мой слог, — заметил философ, — так как в тебе нет искреннего желания познакомиться с нашим учением». — «Хорошо, — отвечал оратор, — но если я приму твое учение, то буду таким же бедняком, как ты». — «Да я и не нуждаюсь в богатстве, — ответил Эпиктет; — ив конце концов, ты все-таки беднее меня: патрон, или не патрон, — что мне за дело! я не забочусь о том, что думает обо мне Цезарь, я никому не льщу, моя мысль для меня целое государство, — вот мои богатства». Талант и гений не служат тоже ручательством характера, если у гения не достает добросовестности и правдивости. Только правдивость внушает доверие и только на правдивого человека можно положиться. Вот почему не сила ума, а характер обнаруживает влияние на людей. Влияние людей с характером бывает нередко вовсе несоразмерно с их умственными дарованиями. Они действуют какой-то скрытой, чарующей силой, словно люди железного закала, являются орудием чего-то сверхеетест- венного. «Мне стоит ударить ногой по земле Италии, — сказал Помпей, — и передо мной встанет армия». «Никогда, — говорит Мишле, — не был Цезарь более жив, более могуществен, не внушал более страха своим вра- 216 гам, как в ту минуту, когда труп его лежал пронзенный ударами». Деятельность великих людей остается прочным памятником человеческой энергии. Человек умирает, но дела его переживают его. Люди, идущие вперед по лучшему и благороднейшему направлению, являются настоящими маяками в деле человеческого прогресса. Благоговение и уважение к таким людям поэтому неизбежно. Моисей, Давид, Соломон, Платон, Сократ, Эпиктет до сих пор останавливают наше внимание и влияют на образование характера, несмотря на то, что прошли века после их смерти. Теодор Паркер сказал, что один человек, подобный Сократу, имеет для страны более значения, чем несколько штатов вроде штатов Южной Каролины. Если бы этому штату привелось в настоящее время прекратить свое существование, он оставил бы менее следов в мире, чем Сократ. Великие деятели и великие мыслители создают историю, которая есть не что иное как бесконечное развитие рода человеческого, под влиянием людей с характером, людей, из которых состоит настоящая аристократия человечества. Поэтому-то Карлейль и сказал, что история человечества есть история великих людей. Другой мыслитель заметил, что на каждое историческое явление следует смотреть, как на удлиненную тень какого-либо великого человека. Исламизм — тень Магомета, пуританство — Кальвина, лютеранство — Лютера. На современную Италию наложил свою печать Дант. В течение многих столетий слова поэта служили сторожевыми огнями для всех истинно хороших людей между его соотечественниками. Он был пророком свободы и из любви к ней презирал гонения, ссылку и смерть. В Англии целый ряд даровитых людей, появлявшихся в различные эпохи, своею жизнью и примером способствовали образованию многостороннего национального характера англичан. Подобные люди — настоящая жизненная сила той страны, которой они принадлежат. «Имена и память великих людей — приданое наций, говорит один писатель. Ни разорение, ни опустошение, ни рабство, — ничто не в силах лишить ее этого наследия. При каждом ускорении пульса народной жизни, умершие герои встают в памяти людей и кажутся им величавыми зрителями, которых присутствие выра- жает одобрение. Чувствуя на себе взгляд таких знаменитых свидетелей, ни одна страна не погибнет. Такие люди — соль земли как при жизни, так и по смерти. Что делали они, то и после них во всякое время будут вправе делать их потомки. Пример их живет в стране и является постоянным поощрением и одобрением для тех, кто имеет мужество принять его за образец». Те же самые качества, которые определяют характер отдельного лица, определяют и характер нации. Без правдивости, честности, благородства и мужества нация не приобретет уважения других наций и не будет иметь значения. В конституционном правлении, где все классы более или менее принимают участие в делах общественных, национальный характер обусловливается нравственными качествами большинства. Учреждения страны, как бы ни были они хороши и законны, как бы они ни были высоко нравственны, только в очень незначительной мере могут способствовать поддержке национального характера... Если поведением людей управляет патриотизм высокий, благородный, то такие патриоты, правящие народом, дорожат памятью и примером великих людей прошлого времени и создают себе историческую славу, а народу — хорошие учреждения. Величие народа — только в величии его нравственных качеств, соответствующих величию его правителей. Афины были очень маленьким государством, но и до сих пор история не знает другой страны, которая в искусстве, литературе, философии и по своему патриотизму занимала бы равное с Афинами место. Когда Людовик XIV спросил Кольбера, почему он, такой могущественный правитель, не мог покорить маленькой Голландии, Кольбер ответил: «потому, ваше величество, что величие страны зависит не от объема территории, а от характера народа. Энергия, трезвость и трудолюбие голландцев — вот настоящие причины, почему вашему величеству стоило так много труда победить их». В 1608 году посланники короля испанского, приехавшие в Гаагу для переговоров о мире, увидели человек восемь или десять, которые, выйдя из маленькой лодки на берег, сели на траву и принялись закусывать. Завтрак их состоял из хлеба, сыра и пива. «Кто такие эти путешественники?» — спросили посланники одного 21.8 поселянина. «Это наши благородные господа депутаты штатов», — отвечал крестьянин. Тогда один из посланников шепнул другому. «Надо заключить мир, это не такие люди, которых можно было бы покорить». Какие же нравственные элементы формируют характер? История делает такие указания, а наблюдения констатируют следующие факты. Каждый шаг вперед в истории человечества совершался в виду препятствий и затруднений и был сделан людьми доблестными и неустрашимыми, вождями мысли, великими изобретателями, великими патриотами и великими тружениками на всех путях жизни. Нет той истины, нет того учения, которым бы не приходилось борьбою пробивать себе дорогу, подвергаясь поношению, клевете и гонениям. «Где бы великая душа ни облекла своих мыслей в слово, там является для нее Голгофа», -говорит Гейне. Сократ на 72-м году своей жизни должен был выпить отраву, потому что его учение было не согласно с духом господствующих партий. «Теперь настало время отправляться, — мне умирать, а вам жить; но кому из нас достался лучший удел, этого никто не знает, кроме бога», были последние слова Сократа его судьям. Джиордано Бруно был сожжен живым за то, что изобличал ложную философию своего времени. Когда инквизиторы объявили ему приговор, Бруно с гордостью сказал им: «Вам страшнее произнести мой смертный приговор, чем мне выслушать его!» Слава Галилея как ученого почти затмилась славою его как мученика. Роджер Бэкон за свои химические исследования был обвинен в чародействе. Инквизиция обвинила Везаля в еретичестве за то, что он стал изучать строение человеческого тела на трупах. Бэкона обвинили в том, что его исследования, основанные на опытах, подрывают христианскую религию. Коперника преследовали как безбожника. Кеплера заклеймили названием еретика. Спинозу отлучили от общины. Развитие религиозных идей представляет подобную же нескончаемую цепь мученичества и замечательных примеров мужества. Религиозных мучеников гораздо более, чем мучеников науки. И мужество этих людей тем более замечательно, что одному человеку приходилось бороться с легионом. «Добрый монах, будь осмотрителен в том, что делаешь, ты вступаешь в борьбу более жестокую и трудную, чем все сражения, в каких мы перебывали»,— сказал Лютеру один старый воин. И Лютер сам знал, на сколько сильнее его противники. «С одной стороны, — говорил он, — ученость, таланты, численность, величие, высокое общественное положение, власть, святость, чудеса, с другой — Виклеф, Лоренцо, Валла, Августин и Лютер — ничтожное существо, выскочка, стоящий почти один с немногими друзьями». Напрасно друзья уговаривали его бежать и не ездить в Вормс. «Нет, — отвечал Лютер, — я отправлюсь, хотя бы мйе пришлось там встретить втрое больше чертей, чем черепиц на крыше». Когда же ему грозили герцогом Георгом, он ответил: «Если бы девять дней шел дождь герцогами Георгами, я бы все-таки отправился». Энергия и мужество Лютера росли по мере затруднений, которые являлись. «Никто из немцев, — говорил Гуттен, — не презирает так смерти, как Лютер». Джон Эллиот сказал: «лучше десять тысяч смертей, чем осквернение моей совести и душевной чистоты, которую я ценю выше всего в мире». Умственная неустрашимость есть одно из условий независимости. Всякий должен быть сам собою, действовать собственными силами, думать своей головой и выражать только свои собственные чувства. Кто-то сказал, что человек, не осмеливающийся иметь свое суждение, есть трус; тот, кто не хочет его иметь — лентяй, а тот, кто иметь его неспособен — дурак. Решительный человек опирается на свое мужество, как на гранитную скалу. Вот почему люди, обладавшие даже и не вполне гениальными умственными средствами, достигали изумительных результатов. Такими людьми были: Магомет, Лютер, Нокс, Кальвин, Лойола. Мужество идет обыкновенно рядом с мягкостью характера, и мужественный человек более других способен на великодушие. Рассказывают, что в Париже, при постройке одного дома, обрушились леса и все находившиеся на них люди упали на землю. Только двое работников — один молодой, другой средних лет, повисли, ухватившись за закраину. Доска сильно гнулась под их тяжестью и •грозила каждую минуту обломиться. «Петр! — крикнул старший, — отпусти, не держись! Я отец семейства!» — «Да, правда!» — ответил Петр и, выпустив край, за ко- 220 торый держался, упал и расшибся до смерти. В битве при Детингене эскадрон французской кавалерии налетел на английский отряд. Но когда командующий французским эскадроном офицер, наскакав на командира англичан, увидел, что у него только одна рука, которой он держал узду своей лошади, француз шпагой отдал ему честь и поскакал дальше. Великодушный человек, по словам Аристотеля, поступает с уверенностью в счастии и несчастий. Он знает что может его унизить и возвысить. Его не приведет в восторг успех и не огорчит неудача. Он не станет ни искать, ни избегать опасности; он молчалив и не особенно боек в разговорах, но, когда представляется необходимость, выражает свое мнение открыто и смело. Он способен восхищаться, потому что ничто не возбуждает его зависти; он не обращает внимания на оскорбления; он не говорит о себе и не осуждает других; он не плачет и не кричит о пустяках и ни у кого не просит помощи. Мужество выражается в самообладании, которое есть то же мужество, но в другой форме. Чтобы быть нравственно свободным, человек должен привыкнуть управлять собою. В преобладании власти над самим собою, — говорит Герберт Спенсер, — заключается одно из совершенств идеала человека. Не действовать по увлечению, не кидаться то в одну, то в другую сторону, повинуясь только желанию, стоящему в данную минуту выше всех других, но уметь сдерживать себя, сохранять равновесие, управляться совокупным решением всех чувств, собранных на совещание для всестороннего обсуждения поступка и для спокойного решения вопроса — вот цель, к которой должно стремиться нравственное воспитание. Первой и лучшей школой нравственной дисциплины служит семья, и наилучше регулированная семья та, в которой дисциплина наиболее совершенна и в то же время наименее чувствительна. Любопытный факт в подтверждение важности строгой домашней дисциплины приводит одна английская писательница. Одна леди, посетившая вместе со своим мужем большую часть сумасшедших домов Англии и континента, заметила, что наибольший процент больных состоит из людей, которые были единственными детьми у своих родителей и потому в детстве редко встречали противоречия своим желаниям и никогда не знали дисциплины. Люди же, выросшие в многочисленной семье и приученные к самонаблюдению и к сдерживанию себя, несравненно реже сходят с ума. Когда в присутствии Питта кто-то спросил, какое качество наиболее необходимо для первого министра, один из собеседников ответил — красноречие, другой — знание, третий — труженичество. «Нет, — возразил Питт, — самое необходимое — терпение». Несмотря на общее мнение, что терпение есть ослиная добродетель, в Питте оно соединялось с необыкновенным присутствием духа, с силой и быстротой как в соображениях, так и в действиях. Горячий характер — не всегда дурной характер. Но чем человек стремительней и горячей, тем он должен иметь больший навык к самообладанию. Горячий нрав есть запас необработанной энергии, которая непременно израсходуется на полезные дела, если только дорога к ним будет вполне открыта. Кромвель в молодости был раздражителен, своеволен, сердит, неукротим и непокорен. Громадный запас его юношеской энергии шел на грубые выходки, и Кромвель составил себе репутацию буяна. Но когда энергия Кромвеля нашла себе дело на поприще общественной жизни, он почти двадцать лет стоял во главе Англии. О Вашингтоне говорят, что его власть над своими чувствами даже в минуты опасностей и сильных затруднений была так велика, что у людей, не знавших его близко, сложилось убеждение, что он человек спокойный и бесстрастный. Между тем, Вашингтон был горяч и порывист. Биограф говорит о нем: «Его темперамент был горячий, но ему удалось, наконец, после долгих и постоянных усилий, сдержать свой характер и обуздать свои страсти, несмотря на многие разные искушения, которым он подвергался». Профессор Тиндаль говорит о Фарадее: «Под его мягкостью и нежностью скрывалось пламя вулкана; он был человек нервный и вспыльчивый; но сумел с помощью высокого самовоспитания обратить этот огонь в центральное пламя, в движущую силу жизни, и не дать ему расточиться в бесполезных страстях». Для личного счастья не менее необходимо наблюдать за словами, чем за поступками. «Да хранит вас бог, — говорит одна писательница, — от разрушительной силы слов! Есть слова, которые разлучают людей вернее 222 острого меча. Есть слова, наносящие такие раны сердцу, которые не заживают во всю жизнь». «Какое-нибудь слово, — говорит Бентам, — сказанное так, а не иначе, часто решало судьбу дружеских отношений, а быть может и судьбу целых государств». «Язык мудрого, — сказал Соломон, — в сердце, сердце глупца — на языке». «Молчи, — оказал Пифагор, — или же говори что-нибудь, что было бы лучше молчания». Но бывают времена и случаи, когда молчание становится преступлением. Человек с высокими чувствами не может не отдаться благородному негодованию при виде низости и подлости: «Я не желаю иметь никакого дела с человеком, которого ничто не может привести в негодование,— сказал Перте;— дурных людей больше, чем Хороших, и дурные берут всегда верх потому, что обладают большею смелостью. Нам не может не нравиться человек, действующий решительно, и только поэтому мы делаемся, нередко, его сторонниками. Я часто раскаивался, зачем я говорил, но еще чаще раскаивался в том, что молчал». Рядом с самообладанием стоит долг и правдивость. На могиле барона Штейна написано: «Его нет было неизменное нет; его да было — да. То и другое имело одинаковую силу. Он давал свое согласие с тщательной осмотрительностью; его слова и мысли были ясно определены; его слово было для него законом и печатью». Твердое сознание долга есть венец характера. «Долг, — говорит одна английская писательница, — есть цемент, связывающий все нравственное здание; без него ни власть, ни добродетель, ни правдивость, ни счастье, ни даже любовь не имеют прочности. Без долга все здание, на котором построено наше нравственное существование, распадается под нами, и мы остаемся среди развалин, удивленные и пораженные при виде нашей собственной пустоты». Долг основан на чувстве справедливости, вдохновляемой любовью, которая есть совершеннейшая форма добродетели. Долг — не чувство, но принцип. «Будьте бедным и оставайтесь таким, молодой человек, — сказал Гейнцельман; — пусть вокруг вас другие богатеют с помощью обмана и вероломства; оставайтесь без должности и без власти, когда другие, посредством. искательств, достигают высокого положения; переносите горесть неосуществившихся надежд, когда Другие путем лести наслаждаются осуществлением своих; умейте обходиться без милостивого пожатия руки, ради которого другие ползают и раболепствуют; замкнитесь в собственную добродетель и постарайтесь сыскать себе друга и насущный хлеб. И если вам удастся, не запятнав своей чести, поседеть, трудясь над своим делом, воздайте хвалу господу и умрите». Жить — значит действовать с энергией; жизнь — борьба, в которой надо драться храбро и честно. Серто- рий сказал: «Человек с достоинством должен побеждать честно и не употреблять дурных средств даже для спасения своей жизни». Эпиктет говорил: «Мы не выбираем себе ролей в жизни, и они от нас нисколько не зависят. Наш долг — ограничиваться их хорошим исполнением. Раб может быть так же свободен, как консул, — а свобода есть высшее благо, перед ней принижаются все другие; все другие, кроме нее, ничтожны; с нею все другие не нужны, без нее — невозможны. Людям нужно внушать, что счастье не там, где они его ищут: оно не в силе, ибо Мирон и Офелий не были счастливы; не в богатстве, ибо Крез не был счастлив; не во власти, ибо консулы не были счастливы, и не во всем этом вместе, ибо Нерон, Сарданапал и Агамемнон вздыхали, плакали, рвали на себе волосы и были рабами обстоятельств и игрушкою призраков. Счастье в нас самих, в истинной свободе, в отсутствии низкого страха или в победе над ним, в полном самообладании, в возможности пользоваться довольством и миром и вести невозмутимую жизнь в бедности, изгнании, болезни». Помпей, когда друзья уговаривали его не уезжать из Рима во время бури, ответил: «Ехать мне необходимо, а жить не необходимо». И, пренебрегая опасностью, он исполнил то, что считал своим долгом. Долг связан тесно с правдивостью. Человек долга прежде всего правдив в своих словах и действиях. Он говорит и делает только то, что должно, как должно и когда должно. «Правда обусловливает успех джентльмена»,— сказал Честерфильд. Кларендон сказал о Фалклен- де: «Он так строго был предан правде, что скрыть что-нибудь для него было так же трудно, как украсть». Мистрис Гутчисон сделала такой отзыв о своем муже: «Он никогда не говорил того, чего не думал; никогда не обещал сделать того, что считал выше своих сил, и всегда исполнял 224 то, что исполнить был в состоянии». Правда связывает общество, и без этой связи оно бы раопалось и превратилось в анархию и хаос. Ни семья, ни общество, ни народ не могут быть управляемы ложью. Но бывают люди до того бесчестные и узкие в своих взглядах, что они даже гордятся своим иезуитским искусством говорить двусмысленно и употребляют всевозможные увертки, чтобы скрыть свои настоящие мнения. Откровенное лганье, более смелое и даже порочное, внушает менее презрения, чем иезуитские двусмысленности и великосветское вилянье. Не в одной этой форме может обнаруживаться лжи- ЕОСТЬ. Она заключается иногда и в умалчивании или в преувеличивании, в утаении или в искажении истины, в притворном согласии с чужим мнением, в обещаниях или в намеках на обещания, которых мы не имеем намерения исполнить, в нерешимости сказать правду, когда сказать ее требует долг. Для успеха в жизни есть еще одно необходимое условие — кротость нрава. «Да не подумает никто, — говорит Смайльс, — что кроткие люди слабы и нерассудительны; напротив, самые широкие и многообъемлющие натуры обыкновенно бывают самые добрые, самые любящие, самые доверчивые и самые сильные надеждою и упованием». Хотя веселое расположение духа в сильной степени обусловливается прирожденным темпераментом, тем не менее, его можно приобрести и воспитать в себе не хуже всякой другой привычки. Кто-то просил Лютера указать ему средство против мелайхолии. «Веселость и мужество, — ответил Лютер, — Невинная веселость и разумное мужество лучшие лекарства как для молодых людей, так и для старых и вообще во всех возрастах против мрачных мыслей». «Этот великий и неотесанный человек, — говорит Смайльс про Лютера, — обладал всею нежностью, на какую способно, только женское сердце. Лютер любил музыку, детей и цветы». Величайшие из гениальных людей были большею частью люди веселые, довольные, не искавшие ни денег, ни власти. Таковы были: Гомер, Гораций, Виргилий, Шекспир, Сервантес, Лютер, Бэкон, Рафаэль, Мильтон, Галилей, Декарт, Ньютон, Лаплас. Про естествоиспытателя Абози рассказывают слёдую- 15 Н. В. Шелгунов. 225 щее: желая определить общие законы, регулирующие атмосферное давление, он в течение 27 лет делал ежедневно свои наблюдения и бумагу, на которой их записывал, клал подле барометра. Но вот к нему поступила раз новая горничная и, желая выказать свое усердие, начинает приводить все в порядок даже и в кабинете Абози. Раз Абози входит в кабинет и, не видя своих заметок, спрашивает горничную, что Она сделала с бумагой, лежащей около барометра? «О сэр, ответила горничная, ^бумага эта была так грязна, что я взяла и сожгла ее, а вместо нее положила чистую». Абози скрестил руки на груди и после непродолжительного молчания сказал горничной: «Вы уничтожили результаты 27-летнего труда: вперед не дотрагивайтесь ни до чего в этой комнате». Кроткое и веселое расположение духа имеет своим источником любовь, и та же любовь служит источником хороших манер и внешнего изящества поведения. «Сама добродетель может оскорблять, — говорит епископ Мидльдон, — если она соединяется с отталкивающими манерами». Манеры до некоторой степени указывают на характер человека и служат внешней оболочкой его внутренней природы. Они выказываются в вежливом и приветливом обхождении, но настоящая и лучшая вежливость та, которая основана на искренности. Она должна быть внушена сердцем, должна быть полна добродушия и проявляться в готовности способствовать счастию ближнего. Истинная вежливость неразлучна с уважением к личности другого и без нее невозможна. Люди выказывают свое неуважение к другим разными способами, например, небрежностью в одежде, неопрятностью, дурными привычками, и все это будет невежливостью. Гугенотский проповедник Давид Ан- сильон имел обыкновение говорить, «что отсутствие старания в подготовке обличает неуважение к публике». Но подобно тому, как под грубой оболочкой скрывается иногда самый сладкий плод, так и грубая внешность очень часто скрывает добрую и полную сочувствия душу. Джона Нокса и Мартина Лютера уж никак нельзя назвать людьми, отличавшимися манерами и изяществом. Напротив, в своем обращении они были излишне строги и жестки. «Кто же вы такой, — спросила Мария Шотландская Нокса, — что смеете поучать владетельных 226 особ этого королевства?» — «Подданный, рожденный в пределах того же государства», отвечал Нокс. Впрочем, многие невежливы не потому, чтобы они хотели быть такими, а потому, что они не умеют лучше поступать. Многие кажутся жесткими, сосредоточенными и гордыми, тогда как, в сущности, они только застенчивы. Застенчивость есть черта англичан. Только застенчивостью объясняют манеру англичан сторониться в обществе, отворачиваться друг от друга и во время путешествия забираться в противоположные углы вагона. Покойный принц Альберт был одним из самых благосклонных и приветливых людей и в то же время — из наиболее застенчивых. Застенчивостью отличались Ньютон, Шекспир, Байрон, Вашингтон, а про Натаниэля Гоуторна рассказывают, что когда в комнату, где он был, входил чужой, он оборачивался спиною, чтобы его не узнали.