Знаменитое «мыслю, — следовательно, существую», возвело в сознание то, что прежде только смутно чувствовалось. Человек не потому мыслит, что он существует; нет — он существует потому, что мыслит; кто не мыслит, тот только занимает бесполезно место в обществе. Но что значит мыслить? В психологическом смысле мышлением будет всякий рассудочный процесс; можно ли, однако, в европейски-социальном смысле назвать мышлением — суждение новозеландского дикаря или той умной кошки, которая под колоколом воздушного насоса заткнула лапой отверстие воздушного канала? Если человек воспитывается для общества, то мышление 08 его должно совершаться в общественно выгодном направлении; когда же мышление не имеет подобного характера, то все равно, что его не существует, все равно, что человек не мыслит. В экономической науке давно уже установился принцип, определяющий признаки несомненно экономических действий. Наука признает экономическим действием только тот труд, в результате которого получается новая полезная меновая ценность или который способствует созданию новых полезных предметов. Человек, играющий в карты, сколько, бы он ни выиграл, будет всегда экономически убыточным человеком, потому что он своим трудом ни на одну копейку не увеличивает богатства своей страны. Человек, задумавший считать песчинки,' может пересчитать пески всей Сахары и все-таки труд его пой; дет в убыток человечеству. Учитель, не воспитывающий способности своего ученика в направлении развития его экономически-производительных сил, не приносит экономическому мышлению человечества никакой пользы, и труд его — труд пропавший, точно его и не было. Прилагая этот принцип к воспитанию, мы спросим: если цель воспитания — приготовить человека для общественной жизни, то можно ли считать воспитанием такое действие, которое не готовит из человека прогрессивно-полезную общественную единицу? Нет. И нет потому же, почему игра в карты или считание песчинок Сахары не есть экономический труд. Воспитывая для европейской общественной жизни новозеландских дикарей, вы собственно не воспитываете ничего; все ваши расходы — пропавшие расходы, все ваши.труды — пропавшие труды; каждая вещь, каждая книга, каждое замечание, каждая мысль, не достигшая воспитательного результата, — пропала бесследно, безрезультатно, бесполезно. Можно ли считать благоразумным купца, который действует, не предвидя, не пытаясь предвидеть результата и даже не зная, какой цели ему следует достигнуть? А в воспитании разве мы не все такие же ограниченные купцы, рискующие всеми своими средствами? Рутина, бессмыслие, усвоенные смолоду привычки, заученные на память правила — вот наши воспитательные средства й орудия, которыми мы создаем целые поколения таких же, как мы, механических ограниченностей и потом еще удивляемся, что история человечества идет так торжественно тихо и нам са- мим жить так невыносимо скучно. По Зюсмильху, из 1 000 родившихся до 20 лет умирают 509 человек, т. е. больше половины. Определите, сколько было истрачено на них забот, попечений, сколько стоила их пища, одежда, как велики были все остальные расходы! Все это пропало безрезультатно и бесследно: лучше бы этой половине человечества вовсе не родиться. Но что же сказать о размере всего вообще пропадающего непроизводительно воспитательного труда? А между тем, кто думает об этом, кто считает себя ошибающимся, кто не воображает, что он в своих детях создает мыслящие существа, тогда как в действительности все наши воспитательные попечения направлены именно на то, чтобы ограничить средства мышления! И в то же время, какое бессилие выкарабкаться ’из ходячих понятий, какое отсутствие потребности знать, какая тупость воспринимающих органов, какое бессилие перерабатывающего душевного аппарата! Да, нашим родителям и воспитателям трудно сказать даже самое умеренное похвальное слово. Душа болит, когда видишь это нравственное избиение младенцев... и кто это понимает! А мечтатели и энтузиасты возмущаются: они хотят вложить свою душу в чужую душу, хотят сделать эту душу и доброй, и умной, и человечной. Жалкие безумцы! Но не смущайтесь. Если вы спасли хотя одну душу — ваше дело не пропало и вы прожили не бесполезно. , Воспитать человека значит дать ему средства для сформирования ума. Но ошибаются те, кто думает, что человека можно приучить мыслить или — научить мыслить правильно. Ум вовсе не прирожденная способность; он не причина рассудочного процесса, он его следствие, его результат. Метафизическая психология видела в рассудке отдельную способность, образовывающую понятия путем мышления. Рассудок казался ей каким-то особенным существом, как бы живущим независимо в голове. Рассудку приписывалась способность сравнивать, различать и творческая деятельность, выражающаяся в выводе или в умозаключении. Такой взгляд на рассудок и до сих пор существует в общежитии. Нет ничего смутнее ходячих понятий об уме и рассудке. Еще недавно, после долгого спора с одной молодой матерью, которую, конечно, ни в чем нельзя было убедить, я услышал от нее: "У каждого свой взгляд на УМ». Да разве ум есть субъек- 70 тивное понятие, разве он то же самое, что красота, что приятное и неприятное, разве он определяется личным вкусом и личными требованиями каждого? И вы, матери, высказывающие подобные мысли, беретесь еще за воспитание! Когда рассудок считали прирожденной, готовой способностью, с которою ребенок является в мир прямо из утробы матери, было очень логически предполагать, что стоит только дать рассудку известное развитие и он будет работать на всяких предметах, на всех путях, во всех областях мышления. Математика считалась и тогда, да еще считается и теперь, наукой, по преимуществу развивающей рассудок, наукой, наиболее помогающей разлагать суждение на его составные части и группировать части в целые суждения. Большинство думает, что математической гимнастикой можно творить умных, последовательно рассуждающих и неошибающихся людей. Такое заключение было бы верно, если бы рассудок составлял действительно независимую и самостоятельную способность. Но почему же можно быть отлично знающим математиком и совершенным дураком в частной и общественной жизни? Почему ученые педанты Германии прошедшего столетия были так бестолковы вне сферы своей кабинетной специальности? Отчего человек, очень сильный в логике, может затрудняться самыми простыми математическими задачами и для успешного их разрешения должен приобрести известный навык? Отчего всякий специалист всегда односторонен? Отчего в настоящее время истинным ученым считается только тот, кто, кроме своей специальности,, чувствует себя дома и во всех остальных областях знания? На эти вопросы дает ответы опытная психология. Она признает за душою не прирожденные способности, а только прирожденные силы и известную крепость основ. Душевный аппарат воспринимает следы впечатлений и из них образуются в душе — процессом, психологии неизвестным, — понятия из понятий, тем же процессом, составляются суждения и, наконец, является умозаключение. Что же такое понятие, суждение и умозаключение? В природе нет никаких понятий, в ней есть только отдельные единичные предметы — человек, дом, дерево, камень, гора, лошадь и т. д. Предметы эти, воспринимаемые чувством, образуют в душе восприятия, которые затем преобразуются в общие родовые понятия. Работа эта при- надлежит исключительно нашей душе; общее только мыслится нами, не существуя в действительности. И все наши слова выражают лишь общие понятия; мы говорим: «стол», «стул»,, «нож», «топор», «мальчик», но это вовсе не какой-либо определенный, известный предмет, не известный «стол», «стул», «нож», и т. д., а общие родовые понятия, сложившиеся в нашей душе путем рассудочного процесса. Нравственные понятия —добродетель, зло, порок, невинность — точно также общие родовые понятия, созданные нашей душой. Чтобы привязать их к известному отдельному предмету, мы должны сделать специальное указание, и в таком случае говорим: «мой стол», «его стул», «этот нож». Но и слова «мой», «его», «этот» — тоже лишь общие понятия; в человеческом языке, не исключая даже имен собственных, нет ни одного слова, которое бы не относилось ко многим предметам. Что понятия не прирождены нашей душе, не являются в нас как объективное содержание, а составляют результат субъективного, личного процесса, убеждает уже то, что человек, живущий под полюсом, не может представить себе тропической природы, человек, не видевший никогда банана, не может представить себе, что такое банан; пока люди не увидели железной дороги, телеграфа, пушки, действия пороха, они не могли их себе представить. Человечество, переживающее теперешний момент механических изобретений и социальных отношений, не может вообразить себе того, что еще будет изобретено и как устроится будущее общество; слепые и глухие от рождения не могут представить себе синий, красный или другой цвет, звук трубы, человеческий голос, пение жаворонка. Ясно, что представление о чем-нибудь может быть составлено только тогда, когда душевные основы восприняли впечатление предмета. Представление — только отдельное единичное впечатление; понятие же — совокупность представлений, в которых душа исключила все, что есть в них различного, и соединила в одно только общее, родовое. Так мы получаем представление о человеке not отдельным людям; затем в душе откидывается все, что характеризует отдельную личность, и остаются лишь общие признаки каждого человека и говоря, «человек», мы думаем не об Иване, Петре, Марье, а о человеке вообще, человеке, на которого в отдельности мы указать не можем и который нами только мыслится. Но простое понятие еще не есть суждение. Чтобы явилось суждение, необходимо сознательное соединение нескольких понятий или соединение понятий с особыми представлениями. Процесс этот совершается в нашей душе тоже сам собой. Скажите ребенку: «Кай человек» (суждение); «все люди смертны» (опять суждение), затем он уверенно ответит: «следовательно, Кай смертен». Рассудочный процесс появляется в детях уже очень рано. Рассудок формируется по мере воспринимаемых впечатлений, и чем больше в душе накопляется следов, чем больше образуется в ней понятий, тем большая безошибочность является в работе рассудка. Но готовых понятий у ребенка нет, и они должны создаться .из впечатлений. А так как эти впечатления начинаются рано, следовательно, и рассудок появляется тоже рано. Таким образом, рассудок, зависящий от впечатлений внешнего мира и процессов внутреннего психического аппарата, является силой вполне непроизвольной. Он перерабатывает только тот материал, который получает, и не может ничего творить по произволу. Милль справедливо говорит, что иногда нам бы хотелось заставить свой рассудок думать, что 2 Х2 = 5, но это оказывается невозможным. Попробуйте в известном силлогизме о Кае сделать Кая бессмертным! Как только вы предложите рассудку для сравнения понятие, что «все люди смертны», так рассудок, которому уже известно, что Кай человек, немедленно отвечает: «следовательно, Кай смертен». Сила рассудка происходит вовсе не от его упражненной или созданной головной гимнастикой крепости; рассудок упражнять нельзя, ему нельзя создать силы, если этой силы нет в крепости душевных основ. Его сила зависит исключительно от прирожденной силы душевного аппарата и от материала, который будет предложен для переработки. Скажите: Кай дерево; все деревья зелены,— рассудок, как в первый раз ответил безошибочно: «следовательно Кай смертен», ответит теперь так же безошибочно: «следовательно, Кай зеленый». Чем полнее и разнообразнее материал, предлагаемый душевному аппарату, тем и рассудок будет умнее и сильнее. Гениальнейший человек по крепости своих душевных основ выйдет среди папуасов только гениальным папуа- сом, потому что та жизнь не дает ему материала, чтобы вырасти до европейской гениальности. Рассудок — простой чернорабочий; искусство его всегда одинаково, умозаключение всегда строго последовательно; но если это умозаключение выведено из односторонних, недостаточных или ошибочных наблюдений, то и оно будет односторонне, недостаточно, ошибочно. Односторонность вывода вследствие скудости материала вы можете наблюдать каждый день на детях. Вот двенадцатилетний, вообще способный и восприимчивый мальчик, желает отделить горлышко от бутылочки — и поступает совершенно как папуас. Он берет камень, отшибает горлышко и с крайним изумлением получает совсем не то, что ему было нужно. А между тем рассудок его работал правильно. Ребенок сообразил так: мне нужно отделить горлышко от бутылочки; если я ударю по горлышку, то оно отлетит;—для правильности вывода не доставало лишь наблюдений над свойствами стекла; и потому, построив свой вывод только на свойствах камня, ребенок пришел к одностороннему заключению. Тот же ребенок спрашивает: «кто самый великий человек в мире?» и сам себе отвечает: «Галилей, ибо он утверждал, что земля вертится». И когда ему возражают, что был Гиппарх, был Коперник — он смотрит на возражающего с недоумением и сам понимает, что его умозаключение неверно, потому что в него не был введен этот новый материал. Самые гениальные, самые могучие мыслители приходили к подобным же односторонним выводам. В сущности рассудочный процесс Аристотеля ничем не отличался от рассудочного процесса ребенка, желавшего отделить камнем горлышко бутылки. Аристотель, желая объяснить известными ему фактами явления замерзания и таяния, говорит, что теплота есть то, что соединяет вещи одного рода, а холод то, что соединяет вещи того же или различных родов. Тот же гениальный Аристотель очень затруднялся объяснить, каким образом камень, брошенный рукою, продолжает еще несколько времени двигаться и потом останавливается. Если причиною движения рука, то отчего же камень двигается даже и после того, как на него перестала действовать рука? Если же не рука, то отчего он перестает двигаться и, наконец, останавливается? Разве это не та же бутылочка? Ребенок знал 7-1 свойство камня, но не знал свойства стекла. Аристотелю был известен лишь факт брошенного камня, но он не знал свойств сопротивляющейся среды, в которой падал камень. Если ошибались отдельные гениальные люди, так называемые творцы науки, то должны были ошибаться и целые народы, принимавшие их науку. История есть летопись этих ошибок, летопись 'постоянного стремления народов поправить свое суждение на основании вновь открытых фактов. Наиболее грандиозный пример исторической односторонности представляет древний мир. Весь его быт был построен на идее власти и права, на поглощении лица обществом. Мы изумляемся теперь классической стройности греко-римских учреждений. Но они потому и были стройны, что идея, лежавшая в их основе, была слишком односторонняя. Власть и право — все; личность — ничего. Спаситель Греции Мильтиад за неудачное нападение на Парос обвиняется в том, что обманул народ ложными обещаниями. Покрытого ранами героя Марафона приносят в суд на носилках и приговаривают к уплате издержек экспедиции. Саламинский герой Фемистокл предается суду только по подозрению. Он бежит к персам и, чтобы не сделаться предателем отечества, принимает яду. Аристид подвергся остракизму. Кимон за неосторожный совет, давший повод к оскорблениям со стороны Спарты, приговорен к изгнанию. Алкивиада изгнали за одну военную неудачу. После победы при Аргинузах шесть военачальников были преданы смерти за то, что не спасли остатков своих поврежденных судов. Осужденные выпили яд, благословляя свое отечество и осудивших их граждан. Вот отношения лица к государству. Из идеи власти и государства развивается рассудочным путем идея права, вырастающая в строго законченную одностороннюю юридическую систему, превращающую личность в ничто. Поправку вносит новая христианская идея, освобождающая личность и — древний мир падает. Но его идея еще не исчезает с концом римского господства; борьба права и свободы, борьба личности с обществом дает содержание всей последующей европейской истории. Коллективный рассудок постоянно исправляет односторонность своих умозаключений, с каждым днем являются новые факты и новые наблюдения, и то, что казалось верным и без- ошибочным вчера, оказывается односторонним и ошибочным сегодня. Не зная, какие факты будут открыты наблюдением, мы не можем предвидеть и новых умозаключений, которые выведет из них коллективный рассудок; но именно потому, что история есть непрерывный ряд исправляемых суждений и что всякое будущее умозаключение всегда многостороннее, потому что оно составляется из большего числа наблюдений и фактов, мы должны признать, что наше настоящее не может служить законом для будущего; оно только часть того материала, который переработается рассудком в будущее умозаключение. Эта простая мысль далеко не вошла в общественное сознание и потому не лежит в основе ни воспитательного, ни правительственного принципов. А между тем правильность ее каждый может проверить на себе. Неутомимый работник-рассудок отдыхает только ночью. С того момента, как человек проснулся, рассудок уже принимается за свое дело. Что же он делает? Каждый день приносит ему новые факты, новые впечатления; получив этот новый материал, рассудок принимается за перестройку тех своих сооружений, к которым доставлен материал, и делает новое умозаключение. Рассудок не знает никогда ни покоя, ни отдыха; он всегда занят; большое или небольшое дело творит он — это зависит не от него, а от количества и качества материала, который будет ему доставлен. Но отчего же мы встречаем на каждом шагу людей, рассудок которых вертится, как белка в колесе, которые уже лет в тридцать оказываются неспособными идти умственно дальше и преждевременно впадают в старческое слабоумие? Возьмите ребенка. Сколько в нем впечатлительности, как живы его чувства! Он весь поглощен внешним миром, весь живет в нем, душа его только и делает, что набирается новыми и новыми впечатлениями. Все это разнообразный материал, которым запасается детская душа и который перерабатывается рассудком в понятия, суждения и умозаключения. В юноше этой первоначальной живости восприятий уже не замечается. Материал, которым он набрался, создал ему уже известный внутренний мир, и юноша уже более или менее уходит в себя, выделяясь из-под впечатлений мира внешнего. И чем далее человек живет, тем з нем больше могут по- 76 ДавЛятЬся влияния внешних впечатлений, тем он может жить более изолированной жизнью и, наконец, в старости совершенно замыкается в себя. Причиной этого вовсе не рассудок, а те воспринимающие силы, то меньшее напряжение внимания, которые устраняют от души новые впечатления и лишают рассудок нового материала. Силы души, лишившейся возбуждающих их внешних элементов, уходят в себя, и замкнувшийся человек живет одними внутренними материалами, перенося всю деятельность своей души и рассудочного процесса на riepe- бирание воспоминаний о прошедшем. Жизнь воспоминаниями — печальный признак непригодности человека для, настоящего. Кроме естественных причин старчества, для которого нет определенного возраста, есть еще причины искусственные. Мы можем подавлять в себе живость впечатлений и воспринимающую деятельность чувств под влиянием односторонних идей, созданных на основании односторонних фактов. Мы можем сложить в себе искусственную нечувствительность и даже апатичность и уже очень рано привыкнуть уходить в себя, направляя свои душевные силы исключительно на одну внутреннюю переработку старого материала, не воспринимая нового. О, преждевременное старчество! если бы ты только знало, что ты не больше, как односторонняя ограниченность, может быть ты не стало бы выделять себя из жизни, уходить от людей и искать наслаждения и счастия в собственной пустоте! И бывают эпохи в жизни народов, когда подобное ошибочное суждение охватывает повально всех и кладет свою печать на всю личную и общественную жизнь; когда односторонность выдается за безошибочность и ограниченность считается благоразумием. Если подобная односторонность овладевает целым поколением — она становится историческим явлением и период его может тянуться очень долго. Бедный рассудок! тебя, честного труженика, делают ответственным в том, в чем ты не виноват, и, подсунув тебе подтасованные факты, неосмысленные и непонятные явления, твое одностороннее умозаключение принимают за непогрешимую истину, уничтожая всякую границу между умом и глупостью! Итак, недостаток материала есть первая причина одностороннего умозаключения. Факты повидимому противоречат этому выводу. На каждом шагу мы встречаем людей, которые из одного и того же материала достигают различных рассудочных результатов. Но это только повидимому. В действительности же рассудку приходится обрабатывать различный или неодинаковый материал, и ошибки чувств играют при этом главную роль. Слабое зрение, недостаточно развитый слух, внимание, направленное в другую сторону; радость, доброжелательство, гнев, страсть, любовь дают одним и тем же фактам совсем другой цвет, и не только два различных человека, но один и тот же человек могут в разное время приходить к разным выводам. Верной оценке явлений чаще всего мешает страстное к ним отношение, и вот почему односторонность умозаключений встречается так часто в оценке людей. Вы любите женщину и в своем представлении о ней группируете именно те факты, которые подсовывает вам ваше нежное чувство; другой не любит этой женщины и подбирает как раз те факты, которые вы исключаете. Рассудок, обрабатывающий только то, что ему предлагают, делает свое дело честно и получаются два противоположных вывода. Почему каждая мать считает своих детей лучше других детей? Почему мы так легко видим соломинку в чужом глазу? Почему мы так легко оправдываем себя и обвиняем других? Только потому, что, под влиянием односторонних ощущений, мы подтасовываем односторонние факты, из которых наш рассудок уже и выводит одностороннее умозаключение. Односторонность мышления может происходить не только от недостатка, но и от изобилия материала. Сознание, подавленное массою фактов, которых оно не в состоянии ни обозреть, ни привести к единству, совершенно парализуется и не создает никакого умозаключения. Такое бессилие рассудка выражается болезненным напряжением всего нервного и душевного аппарата и беспокойным состоянием души. У особенно чувствительных людей оно вызывает необыкновенную раздражительность, которая не прекращается, пока рассудок, свойственным ему приемом, не приведет разбросанного материала к единству. И когда материал рассортирован, сложные факты приведены . к простейшему единству, облегчающему умозаключение, когда, наконец, рассудок создал из понятий и суждений вывод, — разрешившийся головной процесс выражается необыкновенным довольством, каким-то спокойным, легким, счастливым со* 78 стоянием всего организма. Оттого-то и можно сказать, что роды мысли самые трудные роды, и нельзя не согласиться с Гейне, когда он говорит, что для родов коллективной мысли бывают иногда нужны не только искусные, но и очень решительные акушеры. Случаи, когда рассудок, подавленный богатством материала, затрудняется его переработкой — самые обыкновенные случаи и в жизни отдельных людей, и в жизни народов. Чтобы выйти из затруднения, рассудок приводит усложненные факты к простому единству, он распоряжается так, чтобы разбить их на отдельные немногие группы понятий, которые бы можно было ему обозреть одним взглядом и с одинаковой силой внимания. В этом процессе, повторяющемся непрерывно с самого детства, и заключается собственно воспитание рассудка и развитие ума. Жизнь отдельного человека, а тем более человечества, слагается из громадной массы чрезвычайно разнообразных фактов. Одного перечисления наук совершенно достаточно, чтобы убедиться, как необъятна область фактов и явлений, окружающих нас, и какая громадная работа выпала на долю коллективного рассудка. Систематическое знание есть тот рассудочный процесс, которым многосложные явления приводятся к однородному простейшему единству, облегчающему умозаключение. Облегчить эту работу и личного, и коллективного рассудка составляет задачу воспитания и систематических знаний. Вообразите человека с сильным восприимчивым душевным аппаратом, находящегося в обществе развитых людей, обслуживающих какой-нибудь многосложный общественный вопрос. Его на каждом шагу поражают новые понятия, новые идеи, новые слова. Он буквально засыпан ими, оглушен, ошеломлен. Но что значит ошеломлен и оглушен? только то, что ему не пришлось сделать той предварительной, мелочной, сличающей и уравнивающей работы, по которой неизвестное ему уже коротко известно им. Не силой рассудка он отличается от других, — еще Декарт сказал, что нет ни одной способности, более равномерно распределенной между людьми, как рассудок, — но только тем, что не успел еще привести к простейшему единству того, что привели другие, и потому в то время, как эти другие прямо приступают к умозаключению, он должен тратить свои силы на сортировку и обработку материала. Облегчи1ъ sty работу и должно воспитание. Оно должно помочь группировке фактов и всей предварительной работе рассудка, дать ему, в виде материала все категории фактов и все категории явлений частной и общественной жизни. Дайте рассудку все — и вы создадите умного человека. Конечно, переработка совершается не у всех людей одинаково; у одних она идет быстрее, у других медленнее, у третьих одностороннее, у. четвертых сосредоточенно или раскидисто и бессвязно, и таким будет и их ум или рассудок, — т. е. тугим, быстрым, односторонним, сосредоточенным. Поэтому у каждого человека рассудок работает по-своему, и народная поговорка, что «у каждого свой царь в голове», есть только безошибочное практическое наблюдение, возведенное опытной психологией в точное научное положение. Но нет ли тут противоречия с тем, что мы говорили ранее? Если рассудок такой добросовестный работник и работа его зависит исключительно от материала, то почему же он может быть и тугой, и быстрый, и односторонний? Если рассудок самая равномерно распределенная способность, то почему же у каждого свой царь в голове? Дело в том, что работу мысли могут замедлять или ускорять другие способности. Если у человека слаба память, если он с трудом удерживает факты или легко их забывает, если воображение, работающее вместе с памятью, действует быстро или медленно, то и рассудку во всех этих случаях дается разный материал, а следовательно, и работа его будет различна. Только оттого и встречаются такие несходства в быстроте, широте и глубине соображения и мысли в различных людях. Но рассудок во всех этих случаях один и тот же, разница все- таки лишь в том, что остальные, содействующие рассудку способности доставляют ему различный материал. По- этому-то и можно быть очень умным мужиком и очень глупым и несообразительным ученым педантом; можно быть превосходным математиком и самым тупым администратором; можно быть очень знающим профессором латинского языка и не понимать ни одной мысли, выходящей из сферы этой специальности; можно необыкновенно легко соображать все, что относится до тактики и стратегии, и толковать вкривь и вкось общественные вопросы, не понимать требований народных и даже глу миться над прогрессом. Рооп оНень хороший военный министр, а Молыке считается даже гениальным стратегом — и все-таки они представители прусской юнкерской партии и умирающего феодализма. Это происходит оттого, что в области своей военной специальности они освоились со всем существующим материалом, тогда как в области общественных вопросов они знакомы лишь с тем, что приводит их рассудок к юнкерским умозаключениям. Итак, можно быть гениальным стратегом и глупцом в политической жизни; можно быть превосходным специалистом и совершенно односторонним, неспособным и вредным гражданином. В общежитии, изворачивающемся ходячими фразами, не всегда это понимается ясно, и вот почему царит во всех головах такое недоразумение относительно ума. Ум и рассудок в сущности одно и то же, но умом называют обыкновенно частичную деятельность рассудка, деятельность его в умозаключениях какой-нибудь отдельной категории понятий. В русском образованном и особенно провинциальном обществе умным считают того, кто умеет рассуждать о мелочах повседневной жизни, а слово и понятие «рассудок» неизвестно и никогда не употребляется. Причину этого нужно искать в том, что наше общество не дожило еще до понятия, о рассудке, как полном выражении представлений высшего порядка, исходящих из общественных чувств и заканчивающихся идеями социального порядка. У нас есть умные люди, есть коллективный ум, но у нас почти нет людей рассудка и вовсе нет коллективного рассудка; наша способность понимать ограничивается только областью ума и его* частными умозаключениями, но еще не вступила в тот более широкий круг идей, в которой каждый частичный, специальный ум является со своими умозаключениями и общий итог чего составляет рассудочную работу и образует рассудок. Рассудок — это будущее нашего коллективного душевного аппарата, который должен выработаться, когда наше общество переживет момент царящего в нем теперь индивидуализма. Мы становимся умнее, мы стали много умнее, но рассудком мы овладеем только тогда, когда овладеем материалом для общественного сознания, когда направим свои воспринимающие душевные силы на наблюдение фактов и явлений обще- П ственного порядка во всех сферах жизни, куда только может проникать наблюдение. Рассудком мы овладеем только тогда, когда поймем, что можно быть умными математиками, умными докторами, умными акушерами и в то же время общественно глупыми людьми.