«НИЧЬЯ ЗЕМЛЯ»

Естествоиспытатель пусть оставит первичные феномены в их вечном покое и великолепии, философ пусть захватит их в свою область.

И." В. Гёте

Античные философы отделяли научное познание от философствования, оставляя последнему «вечные» проблемы, которые никогда не смогут стать научными: эйдосы, энтелехии, монады и т.

Мне импонирует идея «окон» в мир, каковыми являются религия, философия, искусство, наука, или еще идея «ничьей земли»: философии, лежащей между двумя океанами — теологией и наукой.

Философия — не борьба знания против веры, а особый фазис религиозных идей: «Философия рождается из того особенного настроения разума, которое сообщено ему особенным характером веры» (Я. В. Киреевский).

Если хотите, философия — мост, соединяющий религию и науку. Возникнув из первой, она долго пыталась стать второй, и лишь после многих безуспешных попыток заняла свое место как «ничья земля», соединяющее звено, мост... Идеал философии, писал Уайтхед, — это соединение религии и науки в одну схему мышления.

С наукой философию сближает стремление понять мир, опора на здравый смысл, с религией — идеалы, ценности, цели. Философия — попытка постичь мир, жизнь, дух за пределами числа, количества, меры. И необходима она в качестве посредницы между верой и знанием, бесконечным и конечным, чистым духом и материей, откровением и умозрением.

При этом «метафизическое» (Бог, душа, бытие, свобода, выбор) не может быть единообразно встроено в «физическое».

Цель философии, по Витгенштейну, не посягать на прерогативы науки, но лишь прояснять предложения, выяснять бессмысленные утверждения. Метод обучения философии — «строго придерживаться предложений наук, сформулированных со всей возможной ясностью и точностью, оставляя философские утверждения читателю и доказывая, что они бессмысленны...»

Но из всего научного опыта следует, что явление — это одно, а сущность — иное: по явлениям трудно судить о том, чту является. Эмпирика — лишь покрывало майи, не открывающее, а скрывающее истинное бытие. Глубина «эйдо- сов» именно в осознании несовпадения явлений и их сущностей, идей. Потому-то логика недостаточна, что сущности открываются посредством того, что Августин называл откровениями, Декарт врожденными идеями, Кант чистыми созерцаниями, а Бергсон интуициями.

Философия и есть сводка, компендиум таких интуиций, всегда оставляющих место новым. Глубина христианского агностицизма и кантовой «вещи самой по себе» — в осознании запредельности, непостижимости, неокончательнос- ти, недостаточности, неоднозначности бытия. Таинство, тайна, несказанность придают познанию аромат adventure, превращают познание в увлекательное приключение, поиск, движение, которому нет конца.

Я не доверяю «концептуальным» философам, извлекающим мудрость из силлогизмов, аргументов, «законов» и «выводов». «Выводы» слишком дорого обошлись человечеству, чтобы следовать в фарватере Гегеля, Маркса, Конта и других «господ-мыслителей». Мудрость представляется мне ценной «жизнью духа», а не схоластикой и логическими выкрутасами. «Живое» мировоззрение Паскаля, Киркегора, Ницше, Бергсона, Ортеги представляется мне естественней и ценней Концепций и Систем. Философия — это созерцательность, а не аналитичность, профетизм, а не дискурсия, если хотите, духовное юродство, а не ранжир. Мудрецы и пророки — люди совсем иного склада ума, нежели расчетчики и прогнозисты. Самые великие книги, включая Библию, написаны блаженными, и, подозреваю, даже в науке шагу не ступить без «безумных идей».

Философия — одиссея, может быть даже уайльдовская «ложь» без злого умысла. В философском плавании принципиально не дано знать, далеко ли берега, правилен ли компас.

Дж. Уилер полагал, что философия слишком важна, дабы ее можно было оставить философам. При всей глубине этого высказывания, я не могу разделить его: как поэзия дело поэтов, а музыка — музыкантов, так философия — призвание людей философского склада ума, чем бы они не кормились. Философами (поэтами, музыкантами) не становятся, философами (поэтами, музыкантами) рождаются.

Философия — наглядное свидетельство и подтверждение максимы: «Ум главенствует над материей». Н. А. Бердяев считал, что действительности науки и философии отличны, хотя обе — продукт человеческого ума. Наука — царство необходимости, философия — царство свободы, игры ума, творческой фантазии. Хотя, по словам К. Вайц- зеккера, сознание и материя являются различными аспектами одной и той же реальности, у философа значительно больше степеней свободы, чем у ученого, — и это еще одно отличие науки и философии.

Самые глубокие основания жизни и духа, их первоосновы не могут быть постигнуты наукой, ибо она пытается проникнуть в них без человека, а в человека — вне ситуации, вне конфликта с миром. Религия, философия, искусство потому и необходимы, дабы реагировать на те тончайшие струны души, которые неподвластны рациональности и рассудку.

Философия не может быть наукой еще потому, что она часто имеет дело с реальностью непостижимого, иррационального, абсурдного, не вмещающегося в разум, восстающего против логики. В кбнце концов, иррациональность не меньшая, а, возможно, более обширная реальность, чем знание. Надо же кому-то заниматься «неразумным» бытием.

Возможна иная точка зрения: истинная наука, философия, религия почти неразличимы, ибо универсальны и по существу сходны. Ведь целью религии является постижение смысла и ценности Вселенной и нашей с ней связи, тогда как целью науки — постижение порядка во Вселенной и природы вещей.

Со времен Аристотеля укоренилось понимание философии как знания об истине. Поэтому философы нередко зовут себя ее свидетелями. Такое понимание предмета свойственно совершенно несовместимым в других отношениях мыслителям, например, Гассенди («Цель истинной философии — познание истины») и Беркли («Философия — стремление к истине»).

Определяя философию как науку, Кант писал: «Философия есть наука об отношении всякого знания к существенным целям человеческого разума». В Пролегоменах обнаруживаю иное определение: философия — наука, приносящая обществу действительную пользу. Вместо того, чтобы спрашивать, что такое мышление, причина, время и т. д., Кант полагал, что необходимо задаваться вопросами: как должен быть устроен мир, чтобы событие под названием «мысль» могло произойти? Как возможен и как должен быть устроен мир, чтобы были возможны этот акт и это событие, например, время? Как возможно событие под названием «причинная связь» и произойдет ли наше восприятие этой связи, если нам удастся ее узреть и воспринять? По Канту, мы философствуем в той мере, в какой пытаемся выяснить условия, при которых мысль может состояться как состояние живого сознания. Такой подход Кант называл экспериментальным методом в философии.

Мне представляется, эксперимент и философия несовместимы. Прежде всего потому, что философия парадоксальна. Она не выдерживает ни экспериментальной проверки, ни логической последовательности: любая философия, доведенная до логического конца, оказывается самопротиворечивой или абсурдной (теорема Гёделя для метафизики). Мур с присущим ему здравым смыслом, пуританским педантизмом и. усердием обследовал одно философское утверждение за другим и выявил несуразность их всех. Но как тогда может существовать дисциплина, которая ведет к противоречию, не собирает информацию, не вычисляет, не заявляет свои претензии на какие-то специальные области науки и тем не менее претендует на основополагающий вклад в представления о мире? Я не думаю, чтобы мир или науки внушали мне когда-либо какие- нибудь философские проблемы, — отвечал Мур.

Сознание человека открыто, носуществует сродство, сонастроенность, пересечение сознаний. Можно говорить о таком свойстве сознания, как его конформность. Наряду с человеческими типами, существуют родственные типы сознаний, позволяющие группам людей объединяться, в том числе вокруг определенных идей.

Тем не менее ценность философии (как и поэзии) не в объединении, но в неповторимости. Философия — не возведение «темниц духа» и неприступных крепостей, а вечная конкуренция, живящая жизнь и мысль. Нет, не торжество одних идей над другими, а широта и многообразие мудрости. Не последовательность и система, но глубина перспективы и точность позиции.

Философская система — опасная ловушка на пути поиска смысла и истины, ибо ее целью являются не сами искания, а омертвление мира догмой, навязывание другим общеобязательных, принудительных и возведенных в статус закона принципов. Философская система и создается с целью монополизации смысла и истины, демонстрации их единственности.

Л. Шестов:

...В философской системе кроме исповеди, вы в последнем счете непременно найдете еще нечто, несравненно более важное и значительное: самооправдание ее автора, а вместе с ним и обвинение, обвинение всех тех, которые своей жизнью так или иначе возбуждают сомнение в безусловной справедливости данной системы и высоких нравственных качеств ее творца.

В.              А. Кувакин:

Мировоззренческая нетерпимость особенно свойственна господствующим идеологиям. И дело здесь не просто в политических императивах и даже личных качествах субъектов мировоззрений и идеологий, а в чем-то более глубоком. Содержание и дух «общих идей» имперсонален и «обязателен», т. е. общеобязательность предстает не только как нечто нечеловеческое, но и как античеловеческое, поскольку в отличие от любой частной или эмпирической истины (скажем, нефилософствующей науки) наглухо замуровывает душу и свободу человека в системе хорошо обоснованных выводов и императивов.

«Власть идей», особенно возвышенных и метафизических, предстает как всепроникающая, тончайшая в своем коварстве и самая прочная сила, препятствующая выяснению человеком вопросов жизни.

Философские доктрины привлекают не совершенством строения, а сходством мироощущения. А сходство это определяется больше духовным родством, нежели силой аргументов. Не отрицая важности науки в установлении мировоззрения, я солидарен с М. Шел ером: знание — это одно, мировоззрение —другое, поведение —третье.

В философии живет тот благородный «дух предательства», который ценит не верность идее, а врожденное человеческое непостоянство, отказ от «замурованности» в мировоззрение, о чем Л. Шестов писал:

И вообще, видно, старики ошибались, ког^а Ломали, что философские идеи нужно так тщательно оберегать от ржи и моли и всегда держать в сухом месте, чтобы не испортились. Политические убеждения — дело другое. В политике переменил убеждения, меняй друзей и врагов: стреляй в тех, кого вчера защищал грудью, и наоборот. Тут призадумаешься. Ну, а перейти от кантианства к гегельянству и даже horribile dictu — к материализму, что кому от этого сделается? Я даже не вижу никаких оснований для человека, который хорошо знает несколько философских систем, непременно эволюционировать от одной к другой. Дозволительно, смотря по обстоятельствам, верить то в одну, то в другую. Даже в течение дня переменить две-три. Утром быть убежденным гегельянцем, днем держаться прочно Платона, а вечером... бывают такие вечера, что и в Спинозу уверуешь...

Особенность философского знания — открытость, лабильность, изобильность. Философия — «повивальная бабка» наук, изредка отпочковывающихся от нее по мере конкретизации и систематизации знания. По мнению

А.              Айера, философия — неисчерпаемый резервуар незрелых проблем, отпадающих от материнского лона по мере вызревания. Однако, самые общие проблемы философии, видимо, никогда не созреют до плодов.

Истины философии недоказуемы как недоказуемы совесть или свобода, их надо иметь в крови, философия — форма культурной жизни, стремление человека осуществиться, стать, реализоваться без опоры на авторитеты, но и без отказа от них.

Но если философские утверждения и концепции непроверяемы, то их нельзя признать и описаниями. Поппер в одной из своих работ замечает, что если наши утверждения описывают реальность, то они могут быть опровергнуты, ибо всегда существует возможность того, что реальность не такова, как мы ее описываем. Если же философские утверждения не могут быть проверены, не могут быть опровергнуты, не могут прийти в столкновение с реальностью, то все это означает, что они и не претендуют на ее описание. Может показаться, что это не совсем верно, ибо в философских системах наряду с нормативными, оценочными утверждениями встречаются и описательные утверждения, например: «Бытие есть ничто» или «Изменение качества осуществляется посредством скачка». Однако если мы более внимательно посмотрим на такого рода утверждения, то убедимся, что это вовсе не описания, а скорее определения, соглашения об употреблении терминов и следствия этих соглашений. Раскройте, например, одно из типичных философских сочинений — «Этику» Спинозы, обладающую тем достоинством, что автор старается четко и ясно выразить все основания своей системы. Что мы обнаруживаем на ее первых страницах? Определения и аксиомы, выражающие тот смысл, в котором автор употребляет важнейшие термины своей философии — Бог, субстанция, атрибут, модус и т. п. Затем из этих исходных соглашений автор дедуцирует теоремы, которые, по сути дела, представляют собой раскрытие, развертывание первоначальных определений и аксиом. И так Спиноза поступает в каждой из пяти частей своего труда. Он не обращается к фактам, он ничего не проверяет, он только дедуцирует. Вся система, таким образом, представляет собой... совокупность конвенций о значении и смысле понятий, об употреблении терминов. И это существенная черта каждой философской системы.

Именно благодаря тому, что философские утверждения не представляют собой интерсубъективно проверяемых описаний, они и не являются общезначимыми в том смысле, что каждый, кому понятно их значение, должен соглашаться с ними.

Если в науке, идущей от действительности к идее, нет универсального метода познания, а истинность производ- на от применимости к ситуации^ то в философии, идущей от идеи к действительности, вера, чувство, побуждение, внутренняя склонность, психическая структура, образ мышления предшествуют его продукту.

Философия — творение свободного духа, поиск, игра, в какой-то мере произвол (я имею в виду не нашу диалектическую свистопляску, а раблезианский принцип телемской обители, где «все дозволено» обращается не во вседозволенность, а в магические сполохи мудрости).

Игровой характер присущ любой форме человеческой деятельности, сама жизнь — игра, состязание, спектакль, человек — игрушка Бога. Это его качество наиболее ярко выражается в мыслительных играх, первой среди них — мудрости.

Теория, друг мой, сера,

Но зелено вечное дерево жизни.

Дабы и теория (философия) зеленела, цвела, не следует бояться играть.

В отличие от науки, безразличной к ничто, писал Марсель, философию интересуют не проблемы, а тайны. Она не претендует на их познание, но лишь жаждет обнаружить и прикоснуться к ним. Она не дает ясных формулировок, а является попыткой. Ее не интересуют частные, безличные истины науки; истиной, к которой она стремится, нельзя обладать: она ненаблюдаема и субъективна. Существует не философия, а философствование, добавляет Ясперс: особый род человеческого существования, переживания самого себя. Философия дает личную истину, неотделимую от интимного опыта философствующего индивида, философия ставит вопросы, оставляя исследование открытым.

Признанная учительница вечного дела человечности, философия, оказывается вообще не в состоянии учить.

Философия сущностно конвенциальна и фактически представляет собой договор о значении смысла понятий и употреблении терминов, выраженный в виде мировоззрения. Философия — не система знаний, а «оформление и до предела развитие состояний с помощью всеобщих понятий, но на основе личного опыта». Философские истины не являются общезначимыми и каждый раз требуют акта согласия.

В.              И. Вернадский:

В результате работы философии нет общеобязательных достижений — все может быть не только подвергнуто сомнению — но, что важнее всего, это сомнение может войти как равное в организацию философской мысли каждого времени. В отсутствии общеобязательных достижений заключается резкое отличие результатов философского творчества от построения Космоса научной мыслью.

Всякая мыслящая личность может выбрать любую из философских систем, создавать новую, отвергать все —не нарушая истину.

Философия сущностно плюральна, поэтому единственная или истинная философская система — нонсенс. Никогда и нигде не существовало общего философского мировоззрения, которое бы объединило всех мыслящих. Лишь фанатизм, интеллектуальная деспотия, экстремизм, а также фашистское и коммунистическое мировоззрение требуют вербовки инсургентов, и те — с помощью репрессий и страха.

Чем выше уровень культуры, тем разнообразней философская мысль, тем шире спектр мировоззрений. Философская культура — это широта отношений к миру и его оценок. Философия — сумма перспектив.

...Говоря что-то о мире, философ всегда выражает свое отношение к миру и всегда оценивает его.

Мировоззренческие отношения и оценки всегда субъективны — они определяются особенностями носителя мировоззрения, его местом в обществе, его интересами и т. п.

На философском труде всегда лежит отпечаток личности философа, устраните этот отпечаток — и вы уничтожите сам труд...

Множественность философских систем, идей, взглядов — не признак кризиса или разложения, а, напротив, свидетельство того, что философы хорошо делают свое профессиональное дело — создают системы мировоззрения, выражающие умонастроение и мировосприятие все большего числа различных социальных групп.

Задача философа — максимально глубоко выразить себя и свое отношение к миру, дать новый образец человеческой неповторимости. Философия отличается от науки не степенью истинности, а мерой глубины.

Философские идеи устаревают медленнее научных. Скажем, многие идеи античных схолархов все еще в ходу, хотя их научные представления имеют лишь исторический интерес.

Философия не должна оперировать с законами природы, если же поступает таким образом, то скатывается к фальсификации или позитивизму. Как только в философии появляется закон, так она начинает претендовать на общезначимость, что равноценно смерти философии. Подобно тому, как схоластическая философия возникла из прислужничества теологии, догматическая философия возникла из прислужничества науке. Философия, стремящаяся стать наукой, напоминает схоластику, ищущую доказательства бытия Бога.