Идея блага. Оптимизм и пессимизм. Релятивизм и абсолютизм.

идея истины, будучи необходимой для ума человеческого, внушает уверенность в достижимости истинного, совершенного, соответственного той идее познания; так идея блага соединена с соответственным ей стремлением к счастью, а также к тому, чтобы быть достойным счастья.

И пессимисты, отрицающие достижимость счастья, признают, конечно, всеобщую его желательность: все желают счастья и к нему стремятся. Хотя представления о счастье в разные времена, у разных классов общества и даже у отдельных лиц различны, тем не менее все согласны в том, что счастьем признают по возможности продолжительное и неослабевающее удовольствие, и сообразно с тем условием или источником счастья считается все, что доставляет удовольствие, а еще более то, чем обеспечивается возможность всегда иметь удовольствие, исполнять свои желания. На этом основании, именно — имея в виду всеобщность стремления к счастью, полагают, что основное и первоначальное, следовательно, наиболее существенное значение идеи блага, заключается в стремлении к счастью. Поэтому, если идея блага имеет еще другое значение, значение нравственного добра, добродетели, то это последнее значение считается второстепенным, зависимым от первого. Благо как счастье, хотя для всех служит основною и господствующею целью, есть однако начало условное и относительное вследствие различного его понимания, — начало, зависимое от изменчивых условий жизни, а потому и само так же изменчивое; тем более в смысле добродетели, нравственного добра, не может иметь безусловного значения с точки зрения тех, кто считает это понимание идеи блага второстепенным. Таким образом вообще идея блага признается началом относительным и условным. Поэтому можно назвать это понимание идеи блага релятивизмом. По другому воззрению, идея блага, сверх своего относительного, условного значения, какое она получает, если понимается как счастье, выражает также нечто, имеющее безусловную важность для человека, именно нравственное его достоинство; добродетель, нравственное добро, если не всегда и не всеми считается безусловно ценным благом, то должно быть признаваемо таковым.

Если признать добродетель, нравственное добро, не основным и первоначальным, а только второстепенным значением идеи блага, полагая основное значение ее в стремлении к удовольствию, счастью, то надо смотреть в таком случае на добродетель как на средство к счастью, как на одно, хотя бы и важнейшее, условие счастья. Этот взгляд на добродетель стараются оправдать двояко: положительно — через раскрытие необходимости добродетели для счастья, и отрицательно — через низведение противоположного взгляда на добродетель (как на благо безусловное) к защищаемому понятию о ней, только как о необходимом условии счастья. Человек, конечно, желает счастья наиболее полного, и стремится к тому, а такое счастье возможно только в обществе, конечно, при том условии, если никто не препятствует, напротив, содействуют нам в исполнении наших желаний, что может быть достигнуто нами только через оказание услуг и постоянное выражение доброжелательства с нашей стороны другим людям, т. е. посредством добродетели, ибо добродетель состоит в делании добра людям. Против этого рассуждения должно сказать, что делание добра, единственно ради достижения собственного благополучия, ограничивалось бы кругом тех лиц, от которых зависит наше благосостояние; но такого рода делание добра никто не считает добродетелью. Рвение в служении благу общества, доходящее до пожертвования не только своими интересами, но и самим собою, делание добра всем людям без разбора — кому случится, — без всякого внимания к тому, может ли быть какая польза от этого для самого деятеля, — такого рода явления непонятны, если смотреть на добродетель, только как на средство к собственному благополучию. Родовое побуждение (побуждение к сохранению рода), естественное расположение к людям, — так называемая симпатия, также недостаточны для объяснения указанных явлений, ибо родовое побуждение в своем действии обыкновенно ограничивается кровным родством; что касается симпатии, то антипатия столь же свойственна людям, и потому та и другая, взаимно ограничиваясь, всегда имеют небольшой объем, простираются не на всех, а только на некоторых лиц (симпатия семейная, родовая, национальная, сословная).

По выражению Канта, только воля может быть истиннодоброю; вернее было бы сказать, что добродетельною может быть только душа человека (любящего добро). Но справедливо можно указывать на волю к добру (соответственно выражению Шопенгауэра: воля к жизни) как на важнейшее, потому что под названием доброй души нередко разумеется так называемое благодушие — качество более отрицательное, чем положительное (неделание никому зла), означающее собою более слабость воли, чем действительную любовь к добру: любовь снисходительна и терпелива, но вместе с тем и настойчива; упорствует в делании добра, невзирая ни на какие препятствия к тому; но такая истинная любовь к добру, существования которой нельзя отрицать, была бы невозможна, если бы не опиралась на убеждении, что добро не случайность в мире, а необходимый закон, существенное свойство в мироустройстве, имеет, таким образом, мировое значение, что т. е. не зло, как утверждают пессимисты, а добро заключается в существе вещей, лежит в основании их бытия. С этой точки зрения нравственное добро получает ценность не условную, а безусловную.