ЭКЗИСТЕНЦИАЛИЗМ

...Индивидуальность никогда не бывает завершенной, бывает трудно сказать, что такое индивид и что не является индивидом, но тем не менее жизнь ищет путей к индивидуальности.

А.

С полным основанием можно сказать, что то, что мы делаем, зависит от того, что мы есть, но следует прибавить, что, в известной мере, мы есть то, что мы делаем и что мы творим себя непрерывно. Это творчество себя собою является тем полнее, чем лучше мы умеем размышлять о том, что делаем.

А. Бергсон

Отправная точка экзистенциализма — глубочайшая уверенность, убежденность в том, что философия должна быть прежде всего философией человека, должна быть ориентирована на человека, должна стать действенным способом решения проблем человеческого существования.

Рационалистическая философия, претендовавшая на статус научной, ничего не смогла сказать человеку в его жизненной нужде. По словам Э. Гуссерля, она принципиально исключала как раз вопросы самые жгучие для человека, оставленного на произвол судьбы в наши злосчастные времена роковых переворотов: вопросы о смысле или бессмысленности человеческого бытия.

Цель экзистенциальной философии — не онтологические исследования бытия как такового, не поиск «вечных сущностей», но — помощь человеку в его самоопределении, в выборе себя, в отыскании смысла индивидуального человеческого существования.

Вернуть человеку утраченную душевную гармонию, целостность и полноту, помочь ему услышать мелодию мира, дыхание слившихся в объятии земли и моря, постичь смысл истинной славы и истинного избранничества: право безмерно любить, постигнуть всю красоту существующего мира и наслаждаться созерцанием и жизнью этой красоты — не в этом ли состоит смысл философии, искусства и творчества?

Ф. Хейнеман, предложивший в 1929 году термин «экзистенциализм», рассматривал новую философию как реакцию на «новый факт технологического отчуждения» — речь шла не о гегелевском или марксовом отчуждении, но об искажении «перспектив человечества», ложных путях, неподлинном существовании, фальшивых ценностях, отказе человека от самого себя ради «ничто».

Экзистенция присуща только человеческому бытию, человек — существо экзистирующее, то есть способное овладеть судьбой экзистенции. Хайдеггер считал, что бессмертная душа, разум, персональное™ — недостаточные определения человеческой сущности. Сущность человека заключается в его экзистенции, соответствии своей персональной идее, осуществлении своего проекта, отыскании своей единственной ниши в бытии.

Existentia остается термином, означающим действительное существование того, чем нечто является соответственно своей идее. Фраза «человек экзисти- рует» отвечает не на вопрос, существует ли человек в действительности или нет, она отвечает на вопрос о «существе» человека.

К возникновению экзистенциального мироощущения, антропоцентристской или антропо-ориентированной мудрости человека подвело непрерывно усиливающееся чувство, насколько самая глубокая философия оказывается бессильной рядом с самой жизнью. Действительно вся рационалистически ориентированная философия была дале-г ка от понимания внутреннего трагизма человеческого бытия, сущностной бездомности человека. П. Пробст различал в истории человеческого духа эпохи наличия дома и эпохи бездомности человека, когда он чувствует себя, как в чистом поле. В эти эпохи, считал Пробст, и обостряется антропологическая проблематика. Мне кажется, лучше говорить не об эпохах или народах, а о конкретном человеке, который сам себе эпоха и народ, для которого внутреннее переживание заслоняет народ и эпоху, жизнь которого и есть эти пробстовские эпохи. Вот почему самое важное в философии — не эпохи и народы, а все-таки единичное человеческое существо.

Жизневоззрение нельзя создать из фактов познания мира. Смысл человеческой жизни не вытекает из законов природы или смысла всего мира. Для конкретного человека умение быть и оставаться собой гораздо важнее порядка мира или структуры мироздания.

Человеку-машине, вещи экзистенциализм противопоставляет человека-проблему, не имеющую окончательного или единственного разрешения. Человек-проблема не просто связан с миром множеством нерационализируемых связей, но является соединительным звеном между материей и духом, жизнью и сознанием, Вселенной и Богом. Важность экзистенциального подхода к человеку с позиции «жизненного разума» определяется крушением рационалистических попыток справиться с человеческими проблемами, с устроением «порядка вещей» в соответствии с «порядком идей». Во всяком случае попытки рассудка решить проблему человека с помощью «чистой доски» или «человека-машины» не привели к результату — не потому, что «человек не имеет природы» (Ортега), а потому, что свобода, неопределенность, спонтанность, возможность — необходимые условия человеческого существования и развития человеческой природы.

Экзистенциальная реальность — антипод «мира объективности». Субъект-объектное отношение не способно выразить экзистенцию, поскольку оно формирует превратную научно-техницистскую установку на познание как обладание, покорение, преобразование, что ведет к отрыву духа от бытия, духовному обнищанию и иссяканию духовных и жизненных потенций человечества.

По Шелеру, «дух» и «жизнь» находятся друг с другом в состоянии амбивалентной борьбы-взаимоподдержки: прогресс «духа» есть отрицание стихии «порыва»; «жизнь» — извечный антагонист «духа», одержимого «страхом земного»; но вместе с тем — в недостижимости гармоничного сосуществования — они взаимно необходимы друг другу, а их конкуренция божественно предопределена как драма человеческого существования.

Экзистенциальная мысль не противопоставляет внешний и внутренний миры, но констатирует принципиальное различие «объективных» истин и внутреннего опыта, драматизм фундаментальной ситуации человека в мире, напряженность отношений между внешним и внутренним бытием: «В сущности все происходит между мной и мной самим» — такова марселевская формула первичности внутреннего опыта. Отсюда же важнейший долг философа, противостоящий долгу ученого, — в «защите человека от самого себя, от того необычайного соблазна к бесчеловечности... которому в известной степени поддается много людей».

Экзистенциальная философия начинает все более органично связываться с опытом и осознает свою приверженность к постижению действительности исходя не из внешнего мира, но изнутри личности.

Понятийной, концептуальной, категорийной системе понимания мира экзистенциальная философия предпочла то, что Мерло-Понти назвал биением нашего сердца, — мир, лежащий внутри человека, нашу субъективность, записи Бытия в наших душах, трансцендентальное сознание как источник, основу и катализатор жизненной и творческой активности человека.

Отсюда особенность экзистенциального философствования — художественность, образность, символичность, органическое соединение символа и понятия,-образа и мысли, идеи и красоты.

По аналогии с «метафизической поэзией», о которой писал Т. С. Элиот, можно говорить о синтезе метафизики и литературы, представленном творчеством Паскаля, Кир- кегора, Ницше, в наше время — Марселя, Камю, Сартра, Шестова, Ясперса, Хайдеггера.

Киркегор яростно отрицал «дух научности» в философии, ибо «подлинное существование», «экзистенция» не могут подчиняться необходимости, закону, всемству, они всегда — неповторимость персонального человеческого бытия. Главный лейтмотив экзистенциального философствования — противостояние Личности — Системе, бунт единичного против всеобщего, право человека быть собой. Не историческая мишура мировых событий, не героика исторических личностей или «веселие-беснование толпы», но приватная жизнь, драма «души страдающей и бурной».

Экзистенциальное, или «лирическое», по словам Кирке- гора, мироощущение призвано, снимая слой за слоем предметное инобытие человека, добраться до сердцевины, ядра существования, где отсутствует деление бытия на субъекты и объекты, а истина перестает быть мыслью о бытии и становится тождественной бытию как подлинному существованию.

Экзистенциальное мировидение импрессионистично: «выглаженности» классического стиля противополагается пуантилизм, вспышки интуиции, мгновенная озаренность, непосредственная фиксация гениальных «очевидностей», в которых высвечивается скрытый смысл бытия.

М. А. Киссель:

Поэтому творчество писателей-экзистенциалис- тов можно еще назвать литературой экзистенциальных озарений. В самом популярном, пожалуй, своем романе Сартр живописует два таких озарения, которые нисходят на главного героя романа[58] Антуана Рокантена. Вот Рокантен сидит на скамейке в городском саду и перед ним внезапно открывается картина обнаженного, лишенного качественных покровов бытия. Потрясенный герой внезапно осознает, что «чистое бытие» — бытие как таковое — не абстракция, но имеет вполне определенный вид. «Разнообразие вещей, их индивидуальность были только видимостью, облицовкой. Облицовка разрушилась, высвободив чудовищные бесформенные массы — оголенные, в страшной, бесстыдной наготе... Я ненавидел эту постыдную свалку, громоздящуюся до самого неба, наполненную студенистой слизью... Это был Мир, обнаженный мир, внезапно обнаруживший себя, и я задыхался от ярости при виде этого огромного бессмысленного бытия». Таково первое озарение, или обнаружение глубинной абсурдности бытия.

Когда наступает момент И вещи сбрасывают свои покровы,

Чтобы постичь причины самих себя,

Свою causa sui,

То оказывается, что остаются Одни чудовищные и дряблые Сгустки месива,              N

Совершенно не упорядоченные,

Ужасающие в своей бесстыдной Наготе.

И тогда исчезает время,

Невежество и знание теряют всякий смысл,

И я тоже становлюсь излишен.

Проблема человека — главная проблема философии, цель которой придать смысл человеческому существованию, определить его цели и ценности, преодолеть вульгарно-рационалистические подходы к человеку как «чистой доске», механизму, вещи. Можно говорить о двух фундаментальных видах человеческого существования — в качестве предмета,, одного из, и в качестве «Я», личности — суверенного, самостоятельного и самодостаточного существа,, не управляемого извне и заключающего в себе собственный смысл и персональную ценность.

Иными словами, личность онтологически содержательна и онтологически суверенна. При этом ;— другой необходимый момент — ее смысл и ценность в ней полностью и до конца выражены, явлены, открыты, «суть налицо». Личность, «лицо»,* есть совершенная, предельная открытость и явность, чуждая всякой скрытости или недовершенности. Наконец, личности еще свойственна наделенность энергией или энергиями, «самодвижность», способность к активности, к многообразным проявлениям. В этом своем аспекте личность обычно противопоставляется «вещи».

Личностность — это божественное в человеке. Можно занимать самое высокое положение в жизни, но не быть личностью, можно достигать непомерных политических или материальных выёот, оставаясь никем. Киркегор писал, что самые популярные в обществе люди, не имеющие сильного личностного начала, или харизмы, уходя в тень, исчезают, будто бы их не существовало. Вот почему риск, свобода, выбор — не добывание земных благ и почестей, но духовное восхождение, осознание себя личностью, творение собственной личности, сохранение личностного начала в любых жизненных обстоятельствах.

Сложный, утонченный человек нашей культуры... требует, чтобы универсальный исторический процесс поставил в центре его интимную индивидуальную трагедию, и проклинает добро, прогресс, знание... если они не хотят посчитаться с его загубленной жизнью, погибшими надеждами, трагическим ужасом его судьбы.

Экзистенциальная философия — это сосредоточенность на персональном человеческом уделе, озабоченное™ настоящим, конкретным состоянием мира, сопротивление «духу времени» во имя того, что в мире неизменно.

Экзистенциализм утверждает достоинство человека в противовес разочарованию в историческом процессе, косности материи, материальном прогрессе. У гностиков экзистенциалисты заимствовали идею дурной материи, лежащей во зле, у агностиков и Блаженного Августина — идею опасности «знания-силы». Трагическая неудача истории — обращение владыки мира в раба машины, попытки изменить мир — в погребение миром.

...Опыт нового человека, поставившего себе задачей владычество над миром, сделал его рабом мира. В этом рабстве он утерял свой человеческий образ, и поэтому теперь человек должен пройти через новую отрешенность для победы над миром в себе и вокруг себя...

Человек не должен «проживать» жизнь, повторяя или копируя модели социального поведения. Человечность — это все больший отказ от тотемов и табу, от животной природы, от необходимости. Человек — единственное живое существо, ощущающее свое существование как проблему.

Эту проблему каждый решает сам. Руссоистский «возврат к природе» закрыт для человека.

В. Дильтею принадлежит идея жизни как «eben mehrseitig» — жизнь имеет множество сторон, она всегда «одно и другое», «то и это», иными словами, жизнь проблематична (поэтому и философия проблематична).

Жизнь имеет много измерений, но первое из них — спонтанность, свобода. Несвобода угнетает жизнь, ведет к вырождению. Без свободы стесняется рост. Человеческая культура, как измерение жизни, возникла в результате спонтанности и начала быстро прогрессировать вместе со свободой.

Жизнь первична и самоценна, достаточна и беспредпо- сылочна.

Жизни, чтобы иметь ценность и смысл, не требуется какого-либо определенного содержания, ей не нужны ни аскетизм, ни культура. Она самоценна не менее справедливости, красоты или блаженства. Гёте первым ясно осознал это, когда, подводя итоги собственной жизни, сказал: «Чем больше я думаю об этом, тем отчетливее мне представляется, что жизнь существует просто для того, чтобы ее прожить». Эта самодостаточность жизненного в мире оценок освобождает его от рабства, в котором его ошибочно держали, полагая, будто жизнь ценна только, на службе у чего-либо иного.

Жизнь и мир открыты друг другу: «Жить безусловно означает иметь дело с миром, обращаться к миру, действовать в нем, заботиться о нем».

Суть проблемы человека в экзистенциализме (в отличие от рационализма) заключается в незаданности, неопределенности, многомерности человека, в неразрешимости, противостоящей однозначности. Неразрывно связанный по своей сущности с таинством Бога, человек есть неразрешимая тайна.

Человек ощущает себя как тайну, как вопрос, не имеющий ответа. Он ощущает свое бытие как непроницаемое, не находящее ответа не потому, что в действительности оно есть пустота или за ним нет ничего, а потому, что его содержание превосходит то, на что возможен ответ.

В нас самих есть нечто такое, что требует: не разума, а тайны; не проникающего ясного мышления, но шепота... не скромного человеческого воззрения, а всезнания в абсурде; не науки, а обмана в научной маске; не рационально обоснованной действительности, а магии; не надежной верности, а авантюры; не свободы, которая едина с разумом и законом и с выбором специфической историчности, но слепой несвязанности и одновременно слепой покорности под нетерпящим любого вопроса принуждением.

Абсурд человеческого существования, человеческие страдания и тяготы жизни окутаны покровом «таинств», именуемых роком, судьбой, богоотверженностью и т. п. Найти объяснение или обоснование человеческим невзгодам, считал Г. Марсель, невозможно, поскольку эта проблема уходит в непроницаемую глубину. Попытка выяснить судьбу «означает поставить Бога в одной плоскости со страдающим единичным бытием (человеком), побуждая таким образом это бытие к дискуссии и бунту».

Страдание должно быть понято как действительное соучастие в универсальном таинстве и рассмотрено как человеческое братство, как метафизическая связь.

Единственная возможность проникнуть «по ту сторону» судьбы или страдания — не отвергать свой удел, не бунтовать против рока, но превратить то, что непроницаемо, в «положительную ценность и постараться увидеть в страданиях метафизические истоки общечеловеческого братства, на основе которого «мученики Дахау стали современниками Христа».

Проблемы человеческого существования, смысла бытия, понимания, самопознания, истины не могут быть решены рациональными методами или с точки зрения вечности. Хайдеггер интерпретировал бытие, истину и историю в категориях абсолютной временности, в горизонте временности. Всякий человеческий опыт, включая теорию и философию, есть опыт человеческой конечности, каждое решение исторично, никому не дано право решать за другого.

Моя жизнь— наипервейшая реальность для меня, никому не дано прожить ее за меня, она существует без права передачи. Но моя жизнь— это мое мышление, моя философия — сущность и глубина моей жизни. Жизнь является для себя открытием мира, кстати, каждый раз новым. Жить — означает осознавать себя, мир, себя в мире. Жить— это постоянно решать, кто мы, к чему мы стремимся, чем мы будем. Жить— это осознавать, чтб мы делаем и чтб мы думаем о мире, в котором живем.

Ортега-и-Гассет противопоставил «чистому разуму» рационализма «жизненный» или «исторический разум» философии жизни, отличающийся персональностью, субъективностью, правом на собственную интерпретацию. Философия — это деятельность «жизненного разума», интерпретирующего пребывание человека в мире, учитывающего всю полноту жизни и мира, в том числе— его хаотичность, иррациональность, случайность, множество жизненных перспектив, судьбу...

Чистый разум должен передать свое господство жизненному разуму.

Следует научиться освобождаться от традиционной идеи, заставляющей нас рассматривать реальность в виде какой-либо вещи, телесной или мысленной. Я... не есть материя, не есть дух.. Это нечто, предшествующее всем теоретическим ответам, это просто тот, кто должен жить определенную жизнь.

Для античных ученых реальность, бытие обозначали «вещь», для ученых нового времени бытие означало «интимность, субъективность», для нас бытие означает «жизнь», — стало быть, интимность по отношению к самому себе и вещам.

Чистый разум ищет окончательных и всеобщих решений, которых не существует (поэтому вся прошлая философия— руины); жизненный разум требует от человека самостоятельных интерпретаций, видит в жизни проблему, которую необходимо решить самому. Как непредвиденна жизнь, в которую мы заброшены, так непредвиденны наши решения. Величайшая опасность — решать за других, навязывать другим наше решение.

Жизнь, а не «cogito» первична, а жизнь всегда непредвиденна,, даже появление в ней каждого на нас— случайно (отсюда — понятие заброшенности в жизнь).

Этот внезапный, непредсказуемый характер и составляет сущность жизни. Совсем другое дело, если бы мы могли подготовиться к ней, прежде чем войдем в нее. Как говорил Данте: «Стрела, которую ждешь, летит медленнее». Но жизнь в целом и в каждый момент похожа на выстрел в упор.

Мне кажется, пишет X. Ортега-и-Гассет, этот образ довольно точно передает сущность жизни. Жизнь дана нам, лучше сказать брошена нам, или мы брошены в нее на то, что дано нам; жизнь — это проблема, которую должны решать мы.

Каждый человек выбирает в каждый момент жизни не только линию своего жизненного поведения, но и свою интерпретацию мира, выбирает из бесконечного множества предоставляемых жизнью-миром возможностей, из «скопища мнений», из «аспектов» — «рожи», которые корчит нам реальность.

Каждая жизнь есть точка зрения на вселенную. Строго говоря, каждая видит то, что видит она и не может увидеть другая. Каждый индивид — человек, народ, эпоха — есть незаменимый орган постижения истины. Вот почему наличная истина, сама по себе чуждая историческим переменам, обретает жизненное измерение. Вселенная, всеобъемлющая истина оставались бы неведомыми без развития, без постоянных изменений, без неисчерпаемости тех событий, которые конституируют жизнь.

Любое познание есть познание с определенной точки зрения. Species aeternitatis * Спинозы, вездесущей, абсолютной точки зрения как таковой не существует: это фиктивная и абстрактная точка зрения... Абстрактной точке зрения соответствуют одни лишь абстракции.

Человек способен к самопознанию в пограничных ситуациях, каковыми являются отчаяние, страдание, вина, страх, крушение ценностей и идеалов, трагедия гибели

¦Точка зрения вечности (лат.).

близких и т. п. Сквозь ненадежность и неустойчивость мира, сквозь покровы предметно-вещного бытия в состоянии особого экзистенциального озарения, благодати человек способен, преодолев толщи верхних слоев сознания и исторические напластования, проникнуть в «горизонт подлинного существования», обрести истину-для-себя.

Обыденное сознание лишено индивидуальности, средний человек есть никто. Обыденное сознание — источник «дурной веры», прикрытие и обоснование конформизма. Двусмысленность обыденного сознания состоит в осознании собственной обезличенности, попытке самообмана, желании скрыть правду от самого себя. Экзистенциальное понимание и тем более экзистенциальное действие — удел Личности в указанных экзистенциальных ситуациях перелома, Kohre.

Впрочем, специфика экзистенциального мышления не в познании, а в самореализации, контакте экзистенции с трансценденцией. Философское мышление, по Ясперсу, «есть практическая реализация моих собственных первоис- токов, в которых отдельный человек во всей полноте осуществляет свою человеческую сущность. Эта практика проистекает из глубин его жизни, где он в потоке времени соприкасается с вечностью». Главная задача философствования — обретение своего подлинно человеческого, экзистенциального начала.

Не героизм «во имя общего дела», не примирение человека с «ничто», но примирение человека с самим собой, со своим телом и своим внутренним миром — цель экзис- тирования.

Бунтарскому пафосу нигилизма Достоевский, Камю, Кафка противопоставили смиренное достоинство человеческой ответственности, принимающей мир, историю, персональную судьбу такими, каковы они есть, стремящейся вопреки всем таинствам и невзгодам жизни остаться собой, сохранять веру, творить добро, искать причину зла не в мировом порядке, а в самом себе.

Бунтарь, далекий от преклонения перед историей, отвергает ее и оспаривает во имя представлений о своей природе. Он отвергает свой удел, а его удел в значительной мере предопределен историей. Несправедливость, быстротечность жизни, смерть проявляют себя через историю. Отвергая их, отвергают с ними заодно и историю.

Если не во что верить, если ни в чем нет смысла и нельзя утверждать ценность чего бы то ни было, тогда все позволено и все неважно. Нет «за» и «против», убийца ни прав, ни неправ. Можно топить печи крематориев, а можно заняться и лечением прокаженных. Злодейство и добродетель — все чистая случайность и прихоть.

Цель экзистирования — подготовить человека к неизбежным пограничным ситуациям, к духовным страданиям, научить стоическому мужеству, жизни в одиночестве или безвестности. Прекраснодушное отношение к миру чревато инфантилизмом и срывами. Конечно, никакая философия не облегчит человеку страдание или горе, но, по крайней мере, она должна готовить человека к тяготам жизни, а не к утопическим химерам.

Исходя из сложности человеческой природы, трагичности человеческой истории, неустранимое™ абсурда, экзистенциализм констатирует необходимость не разрешения возникающих парадоксов, а их углубления: не окончательные решения, а констатация неразрешимости истины, не великие победы, а священные уроки, не «светлое будущее», а полноценная жизнь.

Н. А. Бердяев:

Осуществление заданий истории за ее пределами как раз и обнаруживает глубочайший внутренний смысл истории, потому что, если бы в какое-нибудь мгновение истории были осуществлены задачи истории и пришел человек к окончательному удовлетворению, то такая удача истории, в сущности, обнаружила бы бессмысленность истории, как это ни кажется парадоксальным, потому что настоящий смысл истории заключается не в том, чтобы ойа была разрешена в какое-либо мгновение, в какой-либо период времени, а в том, чтобы раскрылись все духовные силы истории, все ее противоречия, чтобы было внутреннее движение трагедии истории...

Сейчас мне важно указать, что мое понимание глубокой неудачи истории вовсе не означает того, что я утверждаю бессмыслицу истории, потому что для меня сама эта неудача, в каком-то смысле, есть священная неудача.

Экзистенция реализуется исключительно в персональном выборе, в выборе себя против всех. Лишь персональный, глубоко выстраданный и пережитый выбор позволяет достичь возможных глубин бытия, доступных пределов трансценденции. Однако даже в экзистенциальных состояниях человек не способен узреть вечное или достичь абсолютное. Абсолютное, по словам К. Ясперса, не есть дело познания, но объект веры. Абсолютное не может быть бытием — оно каждый раз и в каждой ситуации «схватывается» заново.

Примером экзистенциальной личности К. Ясперс видел Сократа:

Он, живший ясностью своего разума, внутри его объемлющего «я ничего не знаю», следовал своей дорогой, не позволяя себе ни уклониться, ни быть задетым страстным неистовством людей, которые негодовали, презирали, которые хотели любой ценой быть правыми; он не сделал никакой уступки, он не принял возможности скрыться, которая ему предлагалась, и он умер в ясности, идя на риск во имя своей веры.

Пример Сократа представляется мне неоднозначным, двусмысленным. Пострадать за веру не есть экзистенциальное™. Не отрицая экзистенциальных мотивов в поведении Овода, я предпочитаю его выбору «бездны» Паскаля, «абсурды» Киркегора, страхи Кафки. Сократовская сила духа, конечно, очень важна, но она не адекватна экзистенции, как я ее понимаю, не говоря уже об отсутствии у Сократа прозрений о глубинах «слишком человеческого», — Эмпедокл и греческие трагики были более прозорливы...

Верно то, что печатью экзистенциализма отмечена даже рациональная ветвь мудрости: сократовская ирония, картезианское сомнение: кантовский критицизм догматической метафизики — все это противовесы идолам разума. Само понятие «мета» подразумевает устранение идола абсолютного разума, единственной и вечной правды.

Дьявольская диалектика состоит вовсе не в антиномиях и апориях разума, а в том, что дорога в ад мостится благими намерениями, спасительными идеями, абсолютными истинами, богоподобными идолами. Идол возникает там, где метафизический горизонт закрывается, где абсолютное дается — неважно, натурально или мистически, — где оно так или иначе прямо встраивается в мир.

* [59] *

Экзистенциальное™ — это данная еще Блаженным Августином установка на внутренний мир (Noli foras ire, in te ipsum redi*), сосредоточенность на внутреннем бытии, а.не внешнем обладании (быть, а не иметь), беспокойство, а не окончательное и бесповоротное умозаключение. Сами способы экзистирования радикально отличны от картезианского «cogito» — это медитация, трансцендирование, откровение, глубоко выстраданное внутреннее очищение. Когда говорят, что Бог «присутствует» в самом центре экзистенции, подразумевают экзистенциальную связь земного с запредельным.

Экзистенция, как адекватное выражение наиболее человечного в человеке, имеет непосредственную связь с его религиозностью. Религиозное неотделимо от экзистенциального, ибо имеет дело с духовным измерением человеческого бытия.. По словам К. Ранера, христианство — отчетливое выявление того, что неосознанно переживается человеком в его конкретной экзистенции.

Библия и библейская религия есть основа нашего философствования.

Я есть то, во что верю. Мышление, проясняющее экзистенцию, является одновременно прояснением и развертыванием веры, благодаря которой я существую и которая характеризует меня самого. Проясняющее экзистенцию мышление есть не что иное, как структура этой веры.

Экзистенциализм исходит из бытия как живой, вездесущей и порождающей основы. Человеческое существо конституируется лишь в отношении к божественному, ибо лишь человеку дано «прорвать» оболочку природного бытия и обрести глубинное, «сверхчувственное» измерение, придающее ему особый онтологический статус в структуре мира.

Связь экзистенции с верой осуществляется через присутствующий в мире абсурд. Разумному миру Бог не нужен — достаточно закона. Но на каждом шагу человек убеждается в иррациональности бытия и, сталкиваясь с ней, может уповать только на веру: «Единственный выход там, где для человеческого ума нет выхода. Иначе к чему нам Бог? К Богу обращаются за невозможным. Для возможного и людей достаточно». Бог необходим для того, чтобы избавиться от рациональных иллюзий; констатировать абсурд — значит принять Бога, считал JI. Шестов.

Экзистенция — связь человеческого с божественным, глубинный носитель самобытия, поддерживающий человека в его одиночестве среди безмолвных бесконечных и безразличных пространств. Без экзистенции все было бы безлично и безразлично. Экзистенция осветляет мир, хотя в глубине своей является темной и таинственной. Понимание экзистенции, считал К. Ясперс, неотделимо от понимающего, его духовной активности, его акта веры. Непосредственное проявление экзистенции и есть вера.

Эта вера, как познание соотнесенное™ временного бытия с вечным, с трансценденцией, выступает как парадоксальный способ присутствия вечного во временном, как историчность. Эта «висящая в воздухе» вера, ничем не подтвержденная с точки зрения имманентных критериев, оказывается вестником особой экзистенциальной достоверности.

Философская вера связана с религиозной, но не тождественна ей. В ней больше свободы. Мировые религии связывают познание Бога со смирением и подчинением. Бог же говорит с человеком о его свободе. Будучи свободным, человек всегда рискует, но желание уклониться от риска не приближает человека к Богу, а отдаляет от Него. Конечно, существование зла и страдания — тоже результат свободы, но «обретение» Бога невозможно без них. Никакой путь к Богу не может быть гарантированным, и это тоже результат экзистенциального положения человека в мире.

Религиозное начало экзистенциализма проявилось прежде всего в экстатическом творчестве Киркегора, во многом сродного мистерии трансцендентной бесконечности, засвидетельствованной ранее отцами церкви, пророками и святыми. Экзистенциализм Киркегора возник «в недрах истосковавшейся веры, лишенной своего интеллигибельного или надинтеллектуального содержания, безнадежно ожидающей чуда и отказывающейся от мистического обладания, которого она жаждет. Он был порожден радикально иррационалистической мыслью, которая отвергает сущности и жертвует ими, опускаясь в ночь субъективности».

Именно христианство обратило смертность человека в творческое начало, научив измерять земное по меркам небесного. Бездну отчаяния христианство преобразовало в стремление к совершенству, открытость к свободе. Отчаяние свойственно человеку. Сознает его человек или нет, счастлив он или несчастлив, здоров или болен, благополучен или неблагополучен, как существо духовное, он пребывает в критическом состоянии духа, страха перед «ничто». На дне самого безмятежного счастья гнездится тревога, на вершине блаженства человек неосознанно ждет удара безжалостной судьбы. Помимо житейских опасностей каждого человека подстерегает возможность утратить самого себя, собственное личное начало. Большинство людей не выдерживает тяжести испытаний и с легкостью утрачивает самих себя. Единственная сила, противостоящая злу и опасностям мира, — глубочайшая вера, огромная воля к вере, прорыв к вере из бездны отчаяния.

Вера Киркегора не иррациональна — она, как и отчаяние, рассматривается высшим итогом сознательного осмысления бытия. Сознание человека определяет и его понимание отчаяния, и его веру. Сознание есть прежде всего самосознание. Больше сознания — больше личности, больше воли. Чем сильнее воля, тем глубже самосознание. Отчаяние является мерой самосознания: чем глубже сознание, тем сильнее отчаяние. Противоположностью отчаяния может быть только вера: отчаиваться — утрачивать вечность, обретать веру — обретать вечность.

В высшей степени ошибочно представлять экзистенцию контроверзой разуму. Экзистенция, абсурд неотрывны от разума, ибо именно с его помощью они проясняют самих себя, а разум через экзистенцию обретает содержание: по словам К. Ясперса, задача заключается в том, чтобы обосновать подлинный разум в самой экзистенции.

Экзистенция связана с трансценденцией не как со сверхъестественным, запредельным, надмирным, но как с выходом за пределы всеобщего, объективного, познаваемого в логически-общезначимых категориях. Экзистенция субъективна, личностна, свободна. К ней неприемлемы понятия закона или необходимости.

Закону, необходимости экзистенциальная мудрость предпочитает возможность, потенцию, ибо именно возможность открывает перед человеком поле свободы, выбора. В экзистенциализме Аббаньяно возможность возводится в трансцендентальную категорию, раскрывающую творческие потенции человека, создающую поле свободы в границах необходимости.

Возможность — это горизонт свободных актов человека, горизонт культуры, позволяющий человеку стать самим собой и оставаться человеком, ибо она предоставляет ему выбирать между бесконечностью и конечностью, вечностью и бренностью, свободой и необходимостью, жизнью и смертью и т. д. Через возможность и посредством возможности человек может найти спасение.

Как известно, Достоевский искал спасение через красоту — красота спасет мир. Ницше возлагал свои надежды на искусство как противоядие против всеобщего декаданса. Хайдеггер полагал, что спасение грядет от истины, творящейся и хранимой в произведении искусства. Камю, как и Достоевский, надеялся на красоту. Всем этим проектам предшествует кирке- горовская категория возможности, выражающая творческие способности и творческий потенциал человеческой личности.

Широкое поле возможностей саму экзистенцию делает невыразимой, недетерминированной. Экзистенция — не то, что есть, но то, что может быть. Прояснение экзистенции затруднено ее подвижностью, единичностью, персональностью. Экзистенция не подчиняется всеобщей закономерности, ибо всегда является единичным бытием, первоначалом персонального человеческого «я».

Ясперовская схема бытия: «мир — экзистенция — трансценденция» — связывает онтологию с философской антропологией: анализ бытия есть анализ сознания, воп- рошание о бытии есть его осознание с позиций «возможной экзистенции», способности человека к вопрошанию, человеческого поиска ответов на возникающие экзистенциальные проблемы.

К. Ясперс:

...Только в результате неудачи поисков, направленных на обнаружение бытия как такового, я прихожу к философствованию. Это философствование с позиций возможной экзистенции, которое по своему методу является трансцендированием.

Только направляясь к экзистенции, мы приближаемся к абсолютно непредметному, самодостовер- ность которого является, однако, тем центром нашего существования, из которого ищется бытие и которое освещает сущность всего существующего.

Экзистенция, таким образом, оказывается способом деятельного, творческого существования личности, творящим непреходящие ценности. Экзистенциальный субъект безусловной творческой активности дан самому себе и способен свободно реализовать свои потенции.

Согласно Сартру, трансцендентальное сознание является источником, основой и катализатором творческой активности человека. В нем свобода определяется ответственностью, а ответственность — свободой.

К. Ясперс сравнивал опыт экзистенции с опытом любви: человек обретает абсолютное бытие, лишь выбирая добро и жизнь в любви: «...Любовь, которая есть само основание абсолютного, идентична воле достигнуть реальности в себе. Я хочу, чтобы то, что я люблю, было. И я не могу достигнуть бытия в себе, не любя его». Опыт самоопределения экзистенции, таким образом, свидетельствует, что абсолютное бытие настолько, насколько оно возможно, достигается через любовь.

Экзистенциализм — это бережное отношение к многообразию мира, человека, человеческой жизни, неповторимой духовной организации личности. Ж.-П. Сартр не случайно назвал одну из своих лекций «Экзистенциализм — это гуманизм»:

Это гуманизм, поскольку мы напоминаем человеку, что нет другого законодателя, кроме него самого, в заброшенности он будет решать свою судьбу; поскольку мы показываем, что реализовать себя по- человечески человек может не путем погружения в самого себя, но в поиске цели вовне, которой может быть освобождение или еще какое-нибудь конкретное самоосуществление.

Человек должен обрести себя и убедиться, что ничто не может его спасти от себя самого, даже достоверное доказательство существования Бога. В этом смысле экзистенциализм — это оптимизм, учение о действии.

* * *

Экзистенциализм — поиск ответов на последние, «проклятые» вопросы существования конкретного человека: смысла жизни и смерти, Бога, природы, свободы, блага. Поскольку ответы на эти вопросы не могут быть всеобщими, философия не может стать системой, ее ответы — обязательными, окончательными, объективными. Нельзя замуровывать себя в мировоззрение, считал JI. Шестов, философия не должна становиться темницей человеческого духа. Единое, всеобщее мировоззрение — скачок в первобытность. Божественность человека проявляется прежде всего в бесконечности альтернатив, в способности к выбору. По словам JI. Шестова, величайшая прерогатива философов — свобода от убеждений: «без этой свободы вы никогда не проникните в мир сущности». Свобода — альфа и омега экзистенциализма, исходная позиция человека, философствующего на свой страх и риск в необозримом океане альтернатив.

Сама история философии — наглядное свидетельство бесконечности самоопределения. Каждый мудрец судит по-своему, считая собственное учение единственно верным. Как же в таком случае быть «ученикам», обращающимся к мудрецам за ответами на возникшие вопросы? Философия не должна предлагать императивы, не должна подчинять жизнь и поведение людей единому регулирующему принципу — философия должна быть только помощницей в поиске собственных решений, способствовать развитию личной инициативы, конкуренции в сфере духа, обретению личной истины.

...Это до некоторой степени облегчает положение тех несчастных, которые, потеряв надежду отыскать помощь и руководительство в иных местах, обратились к философии. Раз тут нет общего, всеми признанного, обязательного принципа, — значит, что пока, по крайней мере, разрешается каждому думать, чувствовать и даже поступать по-своему... И, чтобы завоевать такую свободу, вовсе нет нужды вооружаться легкой диалектикой древнего греческого философа, тяжеловесной логикой бедного голландского еврея или тонким остроумием глубокомысленного немца. Их вовсе и оспаривать не нужно. Можно даже и со всеми согласиться. Мировое пространство бесконечно и не только вместит в себя всех когда-либо живших и имеющих народиться людей, но и даст каждому из них все, что он пожелает. Платону — мир идей, Спинозе — единую, вечную и неизменную сущность, Шопенгауэру— буддийскую нирвану. Каждый из них и все другие, здесь не упомянутые философы, светские и духовные, найдут во вселенной то, что им нужно, вплоть до веры, даже убеждения, что их учения суть единственно истинные и всеобъемлющие учения. Но одновременно и профаны отыщут для себя подходящие миры. Из того, что на земле людям тесно, из того, что здесь приходится неимоверными усилиями отвоевывать каждую пядь земли и даже наши призрачные свободы, никак не следует, что бедность, темнота, деспотизм должны считаться вечными, премирными началами, и что экономное единство есть последнее прибежище человека. Множественность миров, множественность людей и богов среди необъятных пространств вселенной, — да ведь это (да простится мне это слово) идеал!

Философские истины, добываемые выдающимися мыслителями, не должны становиться догмами — они требуют постоянного истолкования, подтверждения или опровержения, развития, обновления. Философия всегда эволюция, выбрасывание новых ветвей древа мудрости.

К. Поппер считал, что не следует искать наилучших и надежнейших источников истины, как не следует создавать идолов. Дело эпистемологов — исследовать структуру и свойства знания, находить средства избавления от

ошибок, повышать содержательность и продуктивность идей.

Мысль Анны Ахматовой «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда...» применима и к философии: важны не столько источники знания* сколько его продуктивность, важно не «что есть истина?», а «плоды идей». «По плодам узнаете их».

Знание всегда гипотетично и не должно строиться как неприступная крепость — оно требует постоянной критики, проверки, пересмотра. Эволюция знания — повышение его содержательности, добротности, объясняющей силы, предсказательной мощи.

Знание всегда вероятностно и исторично. Сам язык философии и науки относителен. Знание имманентно содержит в себе элемент недостоверности — тем более важна технология проверки, обнаружения ошибок, замены менее достоверного более достоверным. Важны «естественная борьба» и «естественный отбор» идей. Конкуренция, борьба и отбор идей, свободный их рынок — движущие силы эволюции знания.

Научные теории, философские идеи — человеческие изобретения, направленные на решение человеческих проблем. Что первично: слово или дело? Слово, а за ним дело — естественный путь такого решения.

Истина одновременно разумна и экзистенциальна. Экзистенция связана с разумом: экзистенция проясняется интеллектом, а интеллект обретает содержательность в экзистенции. Мышление, по Ясперсу, суть парение, движение. Парение предохраняет мысль от окостенения и человека — от погребения в системе. В состоянии парения человек остается хозяином своих мыслей, открытых к трансценденции и познанию собственной безусловности в мире. Состояние парения позволяет охватить мир, природу, историю, царство возможностей, не закрепляясь окончательно в конечной истине. История культуры — наглядное свидетельство необходимости отвержения догматических ответов и решений, относящихся не только к экзистенции или трансценденции, но и к знанию. Рост знания — это не движение к абсолюту, а все большее прояснение, очищение, отвечающее ясперов- скому парению.

Ясперовская философия парения и «объемлющего» стремится понять, охватить и испытать все стороны человеческого бытия, не принимая никакого связывающего ее решения.

Человек, по Ясперсу, должен двигаться от простого голого бытия (в обществе, государстве, в мире эмпирического, во власти инстинктов и естественных побуждений) к самобытию, к экзистенции. А экзистенция действительна лишь как свобода. Я есть, пока я выбираю. Свобода эта — не произвол, а автономия, самозаконодательство.

Однако наша учреждающая законы самость — не всеобщая воля Руссо и не универсальный разум Канта, а конкретный человеческий индивидуум, который этим своим выбором детерминирует и последующие акты своего выбора. Человек должен сам избрать себя в согласии со своей совестью, которая является гласом Божьим. Но человек не непогрешим. Его совесть может заблуждаться. Поэтому и выбор его никогда не абсолютен и не непогрешим.

* * *

Важнейшей категорией, в значительной мере определяющей проблематику экзистенциализма, является гамма сложнейших человеческих чувствований, определяемых как «абсурд», паскалевская «бездна», киркегоровские «страх и трепет», тиллиховское «сознание бессмысленности существования», хайдеггеровская «судьба».

Языческое сознание античности было обременено страхом перед судьбой, христианское мироощущение проникнуто боязнью греха, человек двадцатого века измучен глубокой тревогой перед «бездной абсурда», сознанием бессмысленности существования.

Пожалуй, экзистенциал судьбы наиболее адекватен пребыванию человека в «зазоре бытия», между небом и землей, божественностью и животностью, свободой и вечной угрозой, счастьем и карой.

Первоистоком экзистенциальной философии является осознание человеком пограничных ситуаций: смерти, страдания, вины, ненадежности мира, абсурда существования. Именно ненадежность человеческого бытия, конечность и ограниченность человека, случайность, возможность запрещают ему довольствоваться обретенным, обрекают на состояние вечного поиска, обращают взгляд на нечто другое, что не от мира сего.

Абсурдность присутствует в мире, постоянно воспроизводится человеком, если хотите, связывает человека с миром и существованием. Абсурден не мир, абсурдна его обработка человеческим умом. По словам А. Камю, помимо человеческого ума нет абсурда. Исчезает человек — уходит связанный с ним абсурд. Абсурд не означает бессмысленности, он имеет смысл, когда с ним не соглашаются.

Очевидным фактом морального порядка является то, что человек — извечная жертва своих же истин. Раз признав их, он уже не в состоянии от них отделаться. За все нужно как-то платить. Осознавший абсурд человек отныне привязан к нему навсегда. Человек без надежды, осознав себя таковым, более не принадлежит будущему. Это в порядке вещей. Но в равной мере ему принадлежат и попытки вырваться из той вселенной, творцом которой он является. Все предшествующее обретает смысл только в свете данного парадокса.

Абсурд отнюдь не есть отрицание разума — он сам возникает внутри него. Абсурд — не превосходство иррационального, но ясное понимание его присутствия в мире. Необходимо не бороться с абсурдом, но принять его как фактор персонального существования и научиться жить с ним в мире. Важно не исцелиться, но научиться жить со своими болезнями, как говаривал аббат Галиани. Поиск истины не совпадает с благими намерениями, не есть обретение желательного. Истина слишком часто обращается к человеку ликом богини разрушения; Отвернуться от этого — и есть абсурд, но не тот, о котором здесь речь, абсурд самообмана.

Идея абсурда существования не связана исключительно с негативными бессознательными структурами человеческой психики. У Киркегора она возникла в виде протеста против рационалистического нигилизма, Хайдеггер рассматривал ее в связи с вопросом о смысле бытия, практически выпавшим из кругозора философов эпохи Просвещения, Марсель связывал ее с непроницаемой тьмой, окружающей начало и конец человеческого существования.

У Шестова абсурд преследует вполне человеческие цели: демонстрирует «негарантированное™» бытия людей, помогает обрести свободу и истину одиноким, отчаявшимся, страдающим и вообще любому, ибо «рано или поздно каждый человек осужден быть непоправимо несчастным». У Камю абсурд — просто неразумность мира, его непод- чиняемость законам, установленным рассудком: «Сам по себе мир просто неразумен, и это все, что о нем можно сказать».

Идеи абсурда, отчаяния, парадокса обретают смысл исключительно в ситуации веры, пребывания человека пред Богом. Только в синтезе человеческого и божественного человеческие качества обретают новые измерения: скажем, философская категория удивления становится счастливым самозагублением, а зависть — несчастливым самоутверждением. Вот почему греху противостоят не знание или добродетель, а вера, абсурд веры, способные предохранить человека от извращения и падения рассудительности.

Философское понятие абсурда существования гораздо шире смертности, судьбы, предопределения или тщеты усилий— оно охватывает всю сферу духа, неописуемую в категориях рациональности, логичности, осмысленности, моральности. Видимо, оно вообще неописуемо вербально, словесно, научно. Не случайно Киркегор пользовался библейскими реминисценциями, а Босх, Кафка, Беккет пытались передать абсурд с помощью пародии, гротеска, тра- вестии. Абсурд — констатация невозможности рая, абсолюта, истины, единства, добровольное самоослепление, изначальная виновность, признание мучительной непреодолимости конфликта, неразрешимости противоречия, повседневности разлада и беспокойства. Для Камю абсурд — это ясный разум, осознавший свои пределы. Для Киркего- ра — осознанное отчаяние, ставшее атрибутом личностного начала человека. Для Кафки — повседневность, приятие ее, смирение с ней. Для Ницше — гордая бесплодность, упрямое отрицание утешения.

Киркегор исходил из идеи, что все экзистенциальные категории — абсурд, страх, тревога, отчаяние, ничто, вера, дух, смерть — тесно связаны с человеческим существованием и направлены на формирование самосознания личности. Собственную феноменологию духа Киркегор творил как феноменологию отчаяния, фактически отождествляя отчаяние и активное состояние духа.

Человек как дух постоянно находится в состоянии отчаяния. Такие фундаментальные категории, как бесконечность и конечность, вечность и бренность, возможность и необходимость, — все они концентрируются вокруг категории отчаяния и вопрошают об отчаянии. Страх человека перед «ничто» заставляет его сознание лихорадочно и напряженно искать выход. Отчаяние у Киркегора носит в высшей степени сознательный характер — это высшая ступень сознания и самосознания. Чем выше сознание, тем выше, глубже, разностороннее и содержательнее личность, и, наоборот, чем содержательнее, глубже и разностороннее личность, тем выше ее сознание и самосознание.

Страсть и страдание, особенно последнее, определяют экзистенциальное мироощущение, ибо благодаря им душевная жизнь достигает предельной глубины и максимальной интенсивности.

Экзистенциал абсурда подразумевает высочайшее напряжение человеческой жизни, бросающей вызов «светлому будущему», кладущей конец химерам и утопиям: жить здесь и сейчас, жить настоящим мгновением, но полноценно и открыто.

Абсурд важен тем, что кладет конец иллюзиям. Он учит человека смотреть на мир открытыми глазами, щедрым сердцем, не смиряясь и не покоряясь судьбе.

Именно абсурд доводит до сознания человека, что сфера его жизни и деятельности — это настоящее, а не прошлое или будущее, а это становится основанием глубоко осознанной свободы; смерть и абсурд являются принципами обоснования свободы.

Любить то, что нас сокрушает, надеяться в безнадежном мире, стараться сохранить благоразумие в безумной повседневности, принять абсурд и тем самым преодолеть его — вот смысл творчества Киркегора, Шестова, Кафки.

Кафка отказывает своему богу в моральном величии, очевидности, доброте, логической связности, но лишь для того, чтобы скорее броситься в его объятия.

Абсурд признан, принят, человек с ним смиряется, и с этого мгновения мы знаем, что абсурда уже нет.

Камю полагал, что абсурд показывает равноценность последствий всех действий. Поэтому для него существует ответственность, а не вина, долг, а не угрызения совести. Абсурдный ум ищет не правила морали, но живые примеры, доносящие дыхание человеческой жизни.

Человека можно обучить правилам этики, но нельзя обучить моральному поведению. Следует заниматься не поисками истоков этики, а строить жизнь таким образом, чтобы зло оказывалось невыгодным и опасным. Этический человек может строить жизнь как пример для подражания, а может посвятить ее жизнеустройству, где люди не подражают богоподобным, но, оставаясь земными существами, имеют повседневную возможность убедиться в неплодотворное™ зла.

Не следует преодолевать абсурд, следует преодолевать иллюзию тождества поверхностаого и глубинного, легкого и трудного. Надо не разглагольствовать о моральности, а создавать условия, благоприятствующие добрым поступкам и затрудняющие злые. Морально не то общество, где много говорят о морали, но то, где много делают для людей, где человеку легче самореализоваться, где каждый отдельный человек имеет шанс выразить себя.

Конечно, человек смертен, и никакими усилиями нельзя преодолеть абсурд ухода, обращение плоти во прах. Но именно плоти, а не духа, который не может стать прахом. Дух человека бессмертен, потому что существует культура. Если мир грядущего радикально меняется от раздавленной в настоящем бабочки, то грядущая культура может просто не состояться, если посягать на культуру настоящую: весь опыт строительства коммунизма — тому свидетельство.

При всем абсурде человеческого существования — бессмертный человеческий дух позволяет вытерпеть и преодолеть сам абсурд: «Важна не вечная жизнь, — но вечная жизненность», как говорил Ницше.- Вечное слагается из живых частиц временного. Высшая форма протеста человека против смерти или судьбы — это его вклад в вечное. Даже при жизни человека абсурд меркнет всякий раз, когда человек ощущает себя богоравным. «Для отвернувшегося от вечности человека все сущее есть лишь нескончаемая пантомима под маской абсурда» (А. Камю). Вместе с тем трудно согласиться с Бушаром, будто абсурд творчества — в осознании смертности творения. Даже погибая, творения оставляют свой след. Великие произведения создаются для движения духа, а не для того, чтобы «сделать красочной пустоту». Все великое уникально и плодотворно — в этом вечность гениального и возможность преодоления абсурдного.

Смертность человека, его подверженность страданиям не есть непреодолимая ущербность, фиаско бытия, но «экзистенциальная достоверность», внутренне связанная с любовью, рождением новой жизни, потоком жизни, творческой эволюцией и т. п. Эту онтологическую основу творческого существования изумительно выразил Клодель: незащищенность человеческого существа в мире, экзальтацию изумления перед лицом этого мира и в то же время абсолютное самоутверждение человека. В философии та же идея развита Г. Марселем: в страданиях, рождении, жизни, смерти, любви выражается абсолютный характер бытия человека, они — защита от притеснений и манипуляций, которым он произвольно подвергается в обществах духовного давления и насилия.

Единственное, безусловно человеку необходимое, — это вера: если он страдает и нуждается в чем-то, чтобы жить, то недопустимо, чтобы ожидания были обмануты. Вера, молитва, общение с небом, встреча с Богом необходимы человеку, чтобы перенести смерть, ибо «не может быть, чтоб не было...»

¦ * *

Важнейшей категорией экзистенциализма является случайность. Закономерности, необходимости упорядоченного мира противостоит неподдельный и незапрограммиро- ванный вектор в мир «иной», открывающийся посюстороннему человеку бессмысленностью, алогичностью случайного события, способного обернуться несчастьем, обрушением небес, смертью.

Случайность противостоит необходимости не как жертва — палачу. Да, в природе, в мире есть некая «непобедимая сила, давящая и уродующая человека, но не следует поддаваться стихии, не следует уступать фатуму: угрозе должна противостоять духовная стойкость, вера, творчество, лютеровское sola fide*.

Случай — выпадение человека из порядка повседневного мира. Случай связан с пограничной ситуацией, является как бы преддверием к ней.

Пограничная ситуация — положение человека в «зазоре бытия», на краю, на границе бытия в мире и небытия. По словам JI. Шестова, пограничные ситуации — это положения, из которых нет выхода. Состояние пограничной ситуации можно описать такими ее определениями, как безнадежность, одиночество, забота, несчастье, болезнь, заброшенность, покинутость, осужденность, постылость, страх, стыд, горе, отчаяние, ужас, разрыв с бытием.

Одиночество, оставленность, бесконечное, безбрежное море, на котором десятки лет не видно было паруса, — разве мало наших современников живут в таких условиях?

Быть непоправимо несчастным — постыдно. Непоправимо несчастный человек лишается покровительства земных законов. Всякая связь между ним и обществом прерывается навсегда.

Чуду бытия противостоит предельная пограничная ситуация — смерть, высшее свидетельство несовершенства, страха и ужаса жизни. Вместе с тем смерть — та мерка, по которой человек измеряет все свои деяния, с помощью которой преодолевает материальное и временное.

К. Ранер:

Человеческий мир и сегодня остается миром, сочетающим в себе могущество и безнадежное бессилие, миром, не подчиненным нам без остатка, таящим в себе наше темное будущее... Титан, исполненный прометеевской гордыни и несокрушимой, казалось бы, силы, есть все же смертное существо. Даже в самых современных клиниках он остается в страданиях и одиночестве перед лицом радикального «нет», кладущего предел его абсолютной власти. И в

¦Только верой (лат.).

этом своем одиноком умирании, окруженный комфортом современной смерти, он остается один на один с трагизмом своего удела.

JI. Шестов:

Пафос ужаса смерти — величайший из известных людям пафос. Трудно даже вообразить себе, до чего плоской стала бы жизнь, если бы человеку не дано было предчувствовать свою неминуемую гибель и ужасаться ей. Ведь все, что создано лучшего, наиболее сильного, значительного и глубокого во всех областях человеческого творчества — в науке, в искусстве, в философии и религии, имело своим источником размышления о смерти и ужас перед ней.

Пограничная ситуация — это пробуждение от тягомотины жизни, от рутинного хода событий, от быта, от повседневности, беспрекословного подчинения, конформизма, скуки.

Вставать, ехать на работу, работать четыре часа в конторе или на фабрике, обедать, ехать на работу, работать четыре часа, есть, спать — все время в том же самом ритме, в понедельник, вторник, среду, четверг, пятницу, субботу. Обычно человек беспрекословно подчиняется этой рутине. Но однажды возникает вопрос: «Зачем?» Все начинается с этого выражения скуки, окрашенной изумлением. Мы говорим: «начинается», потому что это слово важно. Скука — конечный продукт деятельности человека в механическом однообразии повседневности, но она же и приводит в движение сознание... В результате или бессознательное возвращение к прежней цели, или явное пробуждение.

Пограничная ситуация — это страх, но и душевный накал, человеческая слабость, но и дерзновение, смерть, но и вхождение в бессмертие. Только в минуты исключительных душевных подъемов и потрясений, писал Л. Шестов, Э человеке просыпается смутное и неясное сознание, что та прочность и устроенность, которых он успел добиться своими силами, есть только дань нашей ограниченности и слабости.

Пограничная ситуация — это пики и пропасти, возможность высших достижений и ужас непоправимых ударов судьбы. Ее «позитивные» состояния — дерзновение, вызов, великое дело, упорство, отчаянная борьба, победа; ее «отрицательный полюс» — крушение, ужас, смерть.

Душа, выброшенная за нормальные пределы, никогда не может отделаться от безумного страха, чтобы нам не передавали об экстатических восторгах. Тут восторг не погашается и не исключает ужасов. Тут эти состояния органически связаны — чтобы был великий восторг, нужен великий ужас. И нужно сверхъестественное душевное напряжение, чтобы человек дерзнул противопоставить себя всему миру, всей природе и даже последней самоочевидности.

Путь к истине пролегает через пограничные ситуации с их абсурдностью, мукой, дрожью, тайной, сомнением, отвержением, озарением.

Л. Шестов:

Случайно последняя истина скрыта от людей — или в тумане, которым природа обволокла свои задачи, нужно видеть злой умысел?.. Явно, что истина, я говорю, конечно, о последней истине, — есть некое живое существо, которое не стоит равнодушно и безразлично перед нами и пассивно ждет, пока мы подойдем к нему и возьмем его. Мы волнуемся, мучаемся, рвемся к истине, но и истине что-то нужно от нас. Она, по-видимому, тоже зорко следит за нами и ищет нас, как мы ее. Может быть, тоже ждет и боится нас.

* * *

Важнейшая категория экзистенциализма — человеческая свобода. Человек по природе не добр и не зол, а открыт выбору. Выбирая, он может полагаться лишь на себя самого. Свобода — тяжкое бремя, поэтому она не дарована человеку, а он осужден на нее. Стать свободным, выбрать себя означает стать единственным источником собственных ценностей и взять ответственность за их выбор, не скрываясь за маской, ролью или другими. Не быть тем, что есть, и быть тем, что не есть, — таков удел человека.

Экзистенциализм — обновленный вариант стоицизма, действие на свой страх и риск «без надежды на успех». По словам Ж.-П. Сартра, человек должен действовать так, как будто ему надлежит заменить собой недостающего Бога. Стоицизм заключается и в другом: человек не только свободный творец, но и главный контролер своего мира. Проверка и самопроверка на искренность, очищение от «дурной веры», вечный поиск, переоценка ценностей, сомнение, критицизм, катарсис — таковы «долги» свободного человека.

Человек и есть долг, вызов, противостояние, непокорность. Человек, считал Камю, суть вечно возобновляемое противостояние неподлинному бытию, продвижение без надежды на успех, труд, самоутверждение.

От равнодушно-отчужденного безмолвия сущего не следует убегать или прятаться, нельзя самоустраниться. Достоинство мужественной ответственной мысли в том, что она бросает свое дерзкое несогласие бытийной тайне и вопреки всем напастям, вопреки безнадежности упрямо исповедует непокорство: «единственная правда — это вызов».

Отвечая критикам экзистенциализма, Ж.-П. Сартр констатировал, что пребывание в экзистенции и есть реальная жизнь человека. Экзистенциализм гуманен, потому что правдив. Экзистенциализм — это правда о человеке. Се человек! — вот исток экзистенциализма. Как считал Гердер, если философия хочет быть полезной людям, она должна сделать человека своей центральной проблемой. Нужно исходить из субъекта, существование предшествует сущности — исходные принципы экзистенциализма.

Что это означает? Это означает, что человеку, личности не предшествует эйдос человека, что человек автономен, что при наличии неких родовых качеств человек — единственное существо, самодостаточное и вольное творить самого себя. «Человек станет таким, каков его «проект бытия» (Ж-Я. Сартр). «Человек — это будущее человека» (Ф. Попж). Человек — и только он сам — ответствен за то, что он есть, и то, чем он будет.

Таким образом, экзистенциализм отдает каждому человеку во владение его бытие и возлагает на него полную ответственность за существование.

Экзистенциализм — это право на выбор, технология выбора, категорический императив выбора себя.

Когда мы говорим, что человек выбирает себя, мы подразумеваем, что, во-первых, выбор персонален, во-вторых, ответствен, и, в-третьих, не ориентирован на то, что о нем подумают другие.

Такие категории экзистенциализма как «тревога», «страх», «заброшенность», «отчаяние», — прежде всего состояния, в которых человек пребывает перед собственным выбором. Ответственность и свобода — состояния выбора, означающие, что, выбирая, человек берет грех лишь на самого себя. Поэтому человек осужден на свободу, а не завоевывает ее — она всегда у него в наличии, и распоряжается ею только он сам.

Осужден, потому что не сам себя создал; и все- таки свободен, потому что, однажды брошенный в мир, отвечает за все, что делает.

Выбор — основная категория существования. Его делают всегда, даже того не осознавая. Но неосознанный выбор часто чреват конформизмом, большинство изначально выбирает то, что за него выбрали другие, и стремится жить «как все». Отсюда — риносерит, болезнь всех оносорожен- ных. Выбор — это и наши поступки, и наши советчики, и нежелание задуматься, и подлость, творимая коллективно. Плохо выбираем — плохо живем, или иначе — как выбираем, так и живем.

Отчаяние — сильнейшее возбуждающее средство. Мудрость невозможна без отчаяния— даже ницшеанский Заратустра его плод. Трагичное мировосприятие плодотворнее оптимизма хотя бы потому, что радость никогда не поднимается до содрогающей мощи произведений трагиков и абсурдистов. Обнадеживающая мудрость редко следует дальше утопических фаланстеров. Эстетика отчаяния, пафос трагедии, крйк боли, несчастье были и будут мощными стимулами духа, не ждущего слезливого или прекраснодушного утешения. Без страдания Христос не стал бы Богом. Но пафос страдания тоже опасен — он рождает истерию и экстремизм. Величие Паскаля, Киркегора, Кафки, Камю, Голдинга — в отказе от уловок, сделок с надеждой, гордыни, слащавых утопий.

Выбор не отделим от страха и отчаяния, потому что там, где нет конфликта, нет персонального выбора. Многие люди называют себя оптимистами только потому, что выбирают лишь то, что и другие. Отчаяние всегда присутствует там, где мало определенности, поддержки и надежды. Когда выбирают конформизм, они и не требуются.

Человек существует лишь постольку, поскольку себя осуществляет. Он представляет собой, следовательно, не что иное, как совокупность своих поступков, не что иное, как собственную жизнь.

Самое трудное в жизни — достойно выбирать и достойно действовать. Потому-то так распространено стремление «спрятаться за спины». Потому-то мы так плохо живем, что на протяжении тысячелетней истории позволяем выбирать за себя другим. Выбрать собственный путь, собственную истину, действовать по принципу «я сам» — это и есть экзистенциальное™, то, чего нам так недостает.

Важен труд. Труд выбирать и выбор труда. Человек, выбирающий труд, уже выбирает себя, то, к чему наклонна его душа. Мы плохо живем еще потому, что плохо выбираем, плохо трудимся, вообще выбору предпочитаем алкогольное затмение. Это не осуждение — это констатация факта.

Жизнь экзистенциальной личности не биологична или витальна, но чудесна, открыта, непредсказуема, свободна. Главные особенности такой жизни — творчество, дерзновение, труд, открытость, автономия, самоделание, само- сотворение, самоосуществление.

JI. Шестов считал чудовищной ошибкой фатализм бес- следности человеческого существования: «Из земли вышел — в землю уйдешь». Творя человека, Бог хотел неповторимого, иного, самодеятельного, свободного. Мудрость — не хтонический уход, не растворение в природе, не молчаливое согласие с абсолютным концом, но утверждение себя вопреки смерти, вопреки тайне, вопреки природе.

Природа молчит и не выдает своих тайн смертным. Почему? Не знаю: может быть, не хочет, а может быть, не может. Если не может, то каково должно быть ее отчаяние и ее ненависть к учителям мудрости, которые, проповедуя le moi est haissable [60], подрезают в корне все смелые попытки самодеятельного бытия. Ведь они парализуют ее благороднейшие, возвышеннейшие и вместе с тем заветнейшие начинания. Она стремится сделать человека субстанцией, независимой от всего, даже от себя самой, его сотворившей. А человек, точно рак, пятится назад, обратно в лоно, из которого он вышел. И это у нас принято называть мудростью! Наши учителя воспитывают нас в приро- доборчестве, они поставили своей задачей во что бы то ни стало помешать нашей матери привести в исполнение свои грандиозные замыслы. И ради чего? Исключительно ради теоретических целей! Человек не может понять мира, если он не допустит, что все, что имеет начало, должно иметь и конец, и если он не выведет многообразия из единого.

Это никак не означает, что экзистенциальное мироощущение адекватно покорности судьбе. Как раз наоборот, речь идет о философии деяния, активности, труда. Быть человеком — значит действовать, но не просто действовать, а действовать экзистенциально: противостоять обез- личенности, неизбежности, творить, а не господствовать, искать, а не обретать, возвышать дух, трудиться, трудиться, трудиться...

Экзистенция тождественна свободе, персональному началу в человеке, принципиальной необъективируемости. Как глубинная суть человеческой самости, она абсолютно невещественна, спонтанна, свободна. Свобода, по Ясперсу, не может быть обнаружена ни на каком уровне человеческого бытия, кроме экзистенциального: «Нет свободы вне бытия самости. В предметном мире нет ни места, ни щели, где бы она могла поместиться».

Когда я постигаю себя, исходя из своей свободы, я тем самым постигаю свою трансценденцию, исчезающим явлением которой я и становлюсь в самой моей свободе.

Трудно согласиться с критикой наших, будто экзистенциальная свобода тождественна произволу. Скорее она противоположна ему, как подлинное существование противоположно выгоде, интересу, внешней воле.

Главная проблема свободы не в трудностях ее определения, но в длительности исторических путей создания общества, увеличивающего степени свободы гражданина, духовную и материальную продуктивность. Можно сказать, что эволюция человека — движение к свободе, но, увы, на этом пути разные страны разделены огромными временными интервалами. По сравнению с Западом Восток недалеко ушел от эпохи Батыя...

Свобода исходит из ответственности и завершается ею. Свобода — это максимальная самореализация, продуктивность, бегство от иллюзий, самодостаточность, открытость изменениям, готовность принимать новое. Быть убежденным, непоколебимо верить — значит отказаться от части свободы, добровольно заковать себя в мировоззрение. Свобода — это вечная тревога, больная совесть, обостренное чувство личной вины, вечный трепет тела и бодрствование ума, мужество быть одному против всех.

Обретая себя как экзистенцию, человек обретает свободу. Свобода человека означает, что он перестает быть res, вещью, объектом, сформированным природой или социальной средой, а сам творит себя, что он больше не оправдывает свои поступки и действия «обстоятельствами», но становится ответственным за них.

Свобода необходима, но опасна: основа нравственности, она открывает простор для безответственности.

Верно, что мы пребываем свободными принять или отвергнуть жизнь; принимая ее, мы берем ситуации факта — наше тело, наше лицо, наши способы бытия, мы берем нашу ответственность, мы подписываем контракт с миром и с людьми. Но эта свобода, которая есть условие любой нравственности, закладывает в то же самое время фундамент абсолютного имморализма, поскольку она остается полной во мне, как и в других, после каждой ошибки, и каждое мгновение делает из нас новые существа. Какое поведение, какие отношения могли бы быть предпочтительней для свободы? Настаивают ли на обусловленности нашего существования или, наоборот, на абсолютной свободе, — на внутренне присущей и объективной ценности наших действий.

Экзистенциальная философия решает проблему свободы и человеческой активности, связывая их с ответственностью. Экзистенциальная свобода определяется ответственностью. Любой выбор есть ограничение, абсолютная свобода не возможна, свобода без ответственности, свобода без совести ведут к произволу. Работник, приступающий к своему делу, писатель или философ, берущиеся за перо, должны прежде всего осознавать свою ответственность за «плоды»... Слово — могущественное оружие, равносильное действию. Философ, писатель говорит, а «если он говорит, то он стреляет».

В отличие от рационализированной свободы Канта экзистенциальная свобода лежит за пределами всеопредме- чивающего рассудка, неотделима от экзистенции. Выбор, казалось бы, открывает перед человеком неограниченный спектр возможностей, но на самом деле экзистенциальный выбор, как и выбор святых, только один: «Мое Я тождественно с тем местом реальности, в котором я себя нахожу». Конечно, это не значит, что свобода не предполагает бесконечного спектра возможностей — это означает выбор каждым себя и своих обстоятельств. Невозможно жить, быть, действовать иначе, чем позволяет моя уникальная ситуация в мире, в противном случае из царства возможностей мы попадем в царство утопии.

Свобода, таким образом, становится необходимостью принять свою уникальную ситуацию, и необходимость эта коренится в том, что свобода не является моим орудием, с которым я могу поступать так, как захочу, она дана мне не до выбора (тогда я мог бы свободно перебирать варианты), а одновременно с выбором. Поэтому, выбирая, я выбираю себя, а так как нет двух способов быть самим собой, то моя экзистенциальная свобода совпадает с необходимостью. Такая свобода есть, по сути дела, та же «судьба», о которой говорит Хайдеггер, или же amor fati по Ницше.

Свобода — не волюнтаризм и не произвол, а способность быть и оставаться самим собой независимо от требований внешнего мира. Раз и навсегда выбрав себя, человек уже не может идти на поводу у мира — вот что такое свобода, понятая экзистенциально.

Категорический императив экзистенциализма можно сформулировать примерно так: «решайся и выбирай свое «я», единственное и неповторимое», но выбирать надо не с помощью рационального перебора возможностей, но как раз полностью освободив-

шись от каких-либо «соображений», со всей силой непосредственной внутренней уверенности, не забывая только одного: чем субъективнее и безогляднее твое решение, тем оно вернее. Мы видим, что экзистенциалистская философия определяет лишь, «как» следует выбирать, но не «что» выбирать. Следовательно, мы вправе сделать вывод, что с точки зрения экзистенциализма не важно, что мы выбираем, лишь бы выбирали «всем существом», а не голым разумом.