Материалы для чтения

Смелзер Н.Д. Социология: влияние извне // Соиио-

логические исследования. — 1990. — № 4. — С.86 — 94.

"Общепринято (и весьма полезно) различать внутренние, автономные силы, формирующие движение научного исследования, и силы, воздействующие извне, со стороны культурного и социального окружения науки.

Во втором случае мы сталкиваемся с факторами, порой обобщаемыми социологией познания и включающими влияния широкого культурного контекста, в котором работает ученый, влияния, обусловленные его социальным происхождением и положением, враждебностью или же дружелюбностью политического окружения и институциональной обстановкой (к примеру, университет, академия, промышленные или правительственные организации), в которых выполнена научная работа.

Эти различия далеко не всегда легко наблюдать на практике. Очевидно, например, что основными "силами", сформировавшими неомарксистскую социологическую мысль, были попытки исследователей разобраться с тем фактом, что многие предсказания, выведенные некогда Марксом из теоретического анализа капитализма, не реализовались в истории. Другими словами, новая теоретическая работа возникла тогда, когда первоначальная марксистская парадигма была приспособлена или переработана с учетом этих очевидных неудач предсказать будущее развитие.

Но какими — внутренними или же внешними — были эти "силы" для марксистской мысли? Конечно, они являются внутренними, по сути своей, частями организованного целого этой теории, и всякое изменение их статуса должно было затронуть основание самой теории Однако эти силы внешни в том смысле, что они — продукты наблюдаемых в развитии капиталистических обществ независимых исторических процессов.

Эта явная двойственность усложняет любую попытку определить точный статус факторов, влияющих на историческое развитие социологии" [с.86].

97

РАЗДЕЛ 2

"В отношении этих внешних факторов в социологии существует уже некоторая традиция.

Памятуя об этом, я буду разрабатывать не одну, а несколько аналитических линий, которые могут быть обозначены как культурные, социальные, научные и политические влияния на развитие и положение социологии. Предполагая использовать ряд общих наблюдений, я тем не менее буду связывать большинство положений с американской реальностью.

Говорить о культурных влияниях значит предполагать, что основные мотивы и акценты в любой национальной социологической традиции отражают следствия главных ценностных и идеологических компонентов более широкой культуры... Так, в латиноамериканской социологии специально акцентируются политические и классовые измерения.

В Великобритании просматривается особая увлеченность исследователей социальными классами, социальной стратификацией, и

98

ОБЩЕСТВО И СОЦИОЛОГИЯ

их проявлениями во всех других сферах общественной жизни, таких, как образование, культура и семья.

Социологическая теория в Советском Союзе и в социалистических странах Восточной Европы долгое время была в идеологической тени нередко ортодоксальных марксистско-ленинских доктрин, предписывавших ей официальные интерпретации капиталистических и социалистических обществ и почти не оставлявших места для развития альтернативных линий мышлений; по мере того, как рассеивается эта тень, а общества испытывают влияния других "культур", социологическая теория становится в них все более разнообразной.

Американские исследования по социальной стратификации уделяют индивидуальной мобильности больше внимания, чем мобильности коллективной, точно так же, как они предпочитают мобильность вверх мобильности вниз. Эта склонность может рассматриваться как проявление особенного предрасположения к такой американской культурной ценности, как индивидуальный успех. Для этих исследований также характерна сосредоточенность на уровнях индивидуальной мобильности во времени и прежде всего на том, что может ей препятствовать (например, расовой дискриминации). Эта черта без сомнения свидетельствует о ревностном отношении социологов к реализации такой американской культурной ценности, как равенство возможностей.

Обращаясь к американской системе ценностей в более общем ключе, можно извлечь из наблюдений разных аналитиков (А. де Токвиль, Т.Парсонс, Р.Уильяме) известное число повторяющихся тем: индивидуализм, подразумевающий ответственность за поведение индивида; господство над природой и собственной судьбой; добровольное сотрудничество как основа взаимодействия; социальный порядок, опирающийся на моральный консенсус, а не на иерархию, классы или авторитет (следствие раннереспубликанского отвержения монархии и аристократии европейского образца); прагматизм, прибыльность и реформа как принципы социальных изменений; вытекающий отсюда оптимизм" [с.87 — 88].

"Конечно, выделять эти линии — значило бы очень упрощать дело.

Эти системно-коллективистские, критико радикальные точки зрения сами составили наиболее значительт ю часть социологии в этой

99

РАЗДЕЛ 2

стране и продолжают питаться более современными вкладами европейских исследователей, таких, как Хабермас, Бурдье, Гидденс и др., — столкновение различных мыслительных ориентации, отчасти созвучных основным темам американской культурной традиции, а отчасти критических и оппозиционных по отношению к ней" [с.88 — 89).

"Если проанализировать возникновение новых сфер исследовательских интересов за последние несколько десятилетий, то можно заметить, что семья и безработица попадают в поле внимания в годы Великой депрессии, пропаганда, общественное мнение и слухи — во время второй мировой войны, взрыв нового интереса к социологии бедности, социологии образования, социологии молодежи и феминистической социологии приходится на 1960-е и последующие годы, а социология окружающей среды, социология энергии и социология риска возникают еще позже. Все это — несомненная реакция на социальную проблематику, и количественное исследование может выявить вполне реальное соответствие между возникновением проблем и потоком литературы, если, конечно, учесть неизбежное отставание во времени, вызванное финансированием, проведением исследований и задержками публикаций" [с.89|.

"В континентальной Европе формирование социологии, ассоциирующееся прежде всего с усилиями Эмиля Дюркгейма и Макса Вебера, было связано с двумя основными обстоятельствами: во-первых, очевидная замкнутость на европейской социальной мысли, во-вторых, одновременное появление научной мотивации в экономике и психологии.

"Общие отношения социологии с национальными правительствами и народами всегда неопределенны и двусмысленны. Эти отношения можно сравнить с неудачным браком. Партнеры могут постоянно раздражать друг друга, поскольку и правительство и публика озабочены идеологическими вопросами и давление с их стороны несомненно угрожает свободе исследователей; социологи же произво-

100

ОБЩЕСТВО И СОЦИОЛОГИЯ

дят информацию и способы описания социальных событий и ситуаций, вызывающие беспокойство, будоражащие и заставляющие чего-то требовать. В то же время понятно, что они не могут жить друг без друга: активность государства и публики зависит от данных, информации и взгляда со стороны, а социологии, кроме автономии, нужна финансовая и организационная поддержка. Эта неизбежная двойственность разрешима многими путями. Можно обеспечить социологии свободное, благополучное существование академической дисциплины, можно принизить ее статус в глазах общественности, можно постоянно заставлять ее быть не тем, что она есть, можно, наконец, загнать ее в подполье с помощью репрессий" [с.91].

"Но наиболее мощные политические влияния на социологию связаны не с ее значением как академической дисциплины внутри университетской системы, а с тем, что она является наукой, основывающейся на эмпирических исследованиях.

2.2.1

Сорокин П.А. Структурная социология // Человек. Цивилизация. Обшество. — М., 1992. — С.156 — 221.

"Хотя слово "СОЦИОЛОГИЯ", введенное Огюстом Контом, имеет сравнительно недавнее происхождение, несистематизированные наблюдения и обобщения социологического характера являются столь же древними, сколь и другие общественные науки. Они содержатся в значительном числе древних манускриптов. Человеческое знание в далеком прошлом было еще не разделено по отраслям и отдельным научным дисциплинам, которые для нас сейчас привычны. Большинство шедевров прошлого содержали в синкретической форме элементы того, что было названо позднее религией, поэзией, философией, естествознанием и социальными науками. Частью эти труды являются совершенно социологическими по своему характеру. Многие фрагменты конфуцианских текстов — теории пяти социальных отношений (почтительность к старшим, благотворительность и взаимность как квинтэссенция социальности, ритуал, церемонии, поэзия и музыка как средства социального контроля) — являются не политическими, не философскими по своему характеру, но определенно социологическими...

С еще большей уверенностью можно говорить о социологическом крене в трудах греческих, римских и средневековых ученых. Даже мыслители досократовского времени в Древней Греции, такие, как Солон, Парменид, Гераклит, Пиндар и Протагор, предложили много социологических обобщений...

101

РАЗДЕЛ 2

"Государство" Платона, его "Законы" и некоторые диалоги, такие, например, как "Политик", так же как "Политика" Аристотеля и в меньшей степени "Никомахова этика", являются крупными произведениями по общей и специальной социологии, дифференциации и стратификации. Дальнейшее доказательство социологического содержания этих произведений можно найти в их общих теориях революции, исследовании циклов в эволюции политических режимов, корреляций между типами личности, культуры и политическими укладами и т.д." |с. 176].

"Однако до XIV века социология едва ли представляла собой систематическую дисциплину. Такой вид она приобрела с написанием в XIV веке "Исторических пролегомен"... великим арабским мыслителем и государственным деятелем Ибн Халдуном (1332 — 1406). В этом обширном труде Ибн Халдун всесторонне рассмотрел почти все основные проблемы современной общей и специальной социологии в условиях кочевых и цивилизованных обществ. Большие куски этой работы кажутся вполне современными и в настоящее время. Вместе с Платоном, Аристотелем, Вико и Контом Ибн Халдун бесспорно является одним из отцов-основателей социологии (также, как, впрочем, и научной истории). К несчастью, работа Ибн Халдуна оставалась неизвестной западным ученым вплоть до начала XIX века" [с. 177].

"С публикацией "Курса позитивной философии" (в шести томах, 1839 — 1842) Огюстом Контом (1798 — 1857) социология обрела свое собственное имя и систему" [с. 178].

2.2.4

"Постконтовская фаза развития социологии, продолжающаяся и поныне, была столь плодотворна и разнообразна, что здесь можно упомянуть лишь самые выдающиеся моменты.

1. Количество общих и специальных работ по социологии неимо верно возросло во всех цивилизованных странах мира. Появилось значительное число отраслевых социологических журналов и перио дических изданий, не только в европейских и американских странах, 2.

В колледжах и университетах вводятся курсы и факультеты социологии, так как социология стала полнокровной дисциплиной в университетских программах. В Соединенных Штатах это проник новение социологии в академический мир было особенно впечатля ющим. Сегодня факультеты и социологические курсы находятся на одном из первых мест по количеству студентов. "Академизация" социологии создала потребность в книгах по этому предмету и при вела к появлению большого числа социологических текстов, осо бенно в Соединенных Штатах. 3.

Социологи все чаше привлекаются в качестве экспертов в го сударственные, общественные и частные организации, а также в область, именуемую социальной работой или службой.

102

ОБЩЕСТВО И СОЦИОЛОГИЯ 4.

В то время как на социологию оказывают давление другие науки — социальные, биологические и физические, она сама со времен Конта все в большей и большей степени влияет на другие социальные, гуманитарные, философские и даже биологические науки. Та или иная "социологическая точка зрения" все больше проникает во все дисциплины: историю, экономику, науку управ ления, психологию, антропологию, религиоведение, эстетику, линг вистику, философию, этику и право. В те десятилетия XIX века, когда доминировали контовская, спенсеровская и дарвинистская парадигмы социологии, большинство исторических, политических, экономических и других работ писалось в духе конто-спенсеровских теорий позитивизма и прогрессирующей эволюции. Во время же моды на марксизм большая часть работ этих дисциплин несла отпе чаток "экономической интерпретации" исторических, психологиче ских, религиозных и философских данных, изучаемых этими дис циплинами. Биология позаимствовала некоторые социологические понятия, такие, как разделение труда, дифференциация, интегра ция; более того, биологи все чаще изучают общие и специальные социокультурные факторы, исследуют и социологически интерпре тируют многие из своих специфических проблем, особенно в об ласти изучения и лечения болезней. В психиатрии эта зависимость от социологии стала тем более привычной; в других медицинских областях термины "социология венерических заболеваний", "со циология эпидемий", "социология болезней сердца" и т.д. недву смысленно демонстрирует глубину этого влияния. Социология воз действует на иные науки всевозможными путями, причем даже на те дисциплины, представители которых либо пытаются отрицать это влияние, либо попросту занимают враждебную по отношению к социологии позицию. 5.

Социология постоянно становится более фактографической и менее спекулятивной наукой; ее исследовательские методы стали более индуктивными>, точными и объективными. С усовершенство ванием количественного анализа происходило резкое улучшение техники качественного анализа методов наблюдения и эксперимента в исследованиях социальных и культурных явлений. В результате современная социология гораздо ближе к естественным наукам по объективности, точности и индуктивности, чем большинство других социальных и гуманитарных дисциплин. 6.

В то время как современная социология движется к синтезу, она одновременно становится все более специализированной и диф ференцированной наукой. Возникают отдельные отрасли социоло гии, и они, в свою очередь, делятся на более узкие проблемы, и чтобы прийти к подлинному пониманию всего социокультурного пространства, необходимо осуществить плодотворный и достовер ный синтез, если мы не хотим, чтобы наши исследования безна-

103

РАЗДЕЛ 2

дежно путались в фрагментарных, не связанных между собой и иррелевантных фактах и проблемах. Попытки такого синтезирующего понимания были предприняты в ряде работ; они, видимо, будут возрастать в будущем" [с. 179 — 180].

2.2.2

Давыдов Ю.Н. История теоретической социологии. Введение // Социологические исследования. — 1993. — № 5. — С.ЗЗ — 50.

"Привычка датировать ее с акта официального провозглашения Контом, придумавшим сам неологизм из слов двух разных языков, социология, от которой мы до сих пор не отделались, была подвергнута сомнению еще в последней четверти XIX — начале XX века. Уже в это время в "социологическом сообществе" сложилось убеждение, что Конт предложил лишь проект будущей социологии (но не науку), который ни ему, ни его ближайшим преемникам (тем, кто составлял его школу в узком смысле этого слова) так и не удалось осуществить. Науку об обществе еще только предстояло создать" [с.36].

"Так сложились два противоположных устремления. В русле первого из них, озабоченного утверждением научной строгости социологии (и связанным с ним сужением ее предмета), ее начало датируется все более поздним временем, когда, наконец, она обретает "подлинную" научность. В рамках второго, для которого наличие научной строгости не является решающим, а соответственно, все более расширительно толковался предмет социологии, ее возникновение, напротив, датируется более ранним периодом. Причем утверждению и сохранению второго подхода во многом способствовала история ее официального становления. А именно тот факт, что сам О. Конт строил социологию как "априорную" ("абстрактную") теоретическую дисциплину, которую ни он, ни его ближайшие преемники так и не смогли отграничить от социальной философии и философии истории, чье "начало" действительно уходит в очень далекое прошлое. Так что сам зачинатель социологии способствовал, по крайней мере, отчасти (и, конечно же, несознательно), стремлению значительной части историков социологии "продолжать" официальную историю социологии, присовокупляя к ней "неофициальную", когда факт появления новой общественной науки не был еще засвидетельствован перед лицом "научного сообщества" [с.36 - 37].

"Дело не только в том, что социологическое, по существу, знание, долгое время накапливалось (и даже развивалось), так сказать, анонимно, когда теоретически строгое изучение общества не связывалось еще научной общественностью с термином — и даже понятием — социологии. И не только в том, что за неимением соответст-

104

ОБЩЕСТВО И СОЦИОЛОГИЯ

вующей теоретической дисциплины основные элементы будущей науки формировались в составе самых разнообразных гуманитарных дисциплин: этики и нравственной философии, правоведения и теории государства, истории и политэкономии. Дело также в том, что на протяжении "официальной" истории социологии, датируемой со времен О.Конта, в ней неоднократно менялись представления о научности и ее критериях. Причем с появлением новых представлений старые не отменялись целиком и полностью. Они вступали в сложные взаимодействия — сочетания и переплетения — с новыми, сохраняя, по крайней мере, часть своего влияния на умы теоретиков" [с.37].

"Так или иначе, но тут уже есть смысл ставить вопрос о последовательном возникновении в рамках социологии трех типов научности, не столько отменяющих один другой, сколько сосуществующих друг с другом в общем континууме социологии, борясь за первенство и время от времени оттесняя друг друга на задний план. Речь идет о двух типах, соответствующих двум типам естествознания Нового времени — классическому (ньютоновскому) и неклассическому (эйнштейновскому). И третьем, принципиально новом типе, соответствующем утверждающемуся ныне в гуманитарии воззрению, согласно которому мы переживаем сегодня переход от Нового и Новейшего времени к "постмодерну", а "постмодерн" требует и адекватного типа науки" [с.38].

"Чем большее распространение "неклассический" тип научности получал в теоретико-методологической сфере, тем глубже становилась пропасть между "большой" социологической теорией, которой никак не удавалось преодолеть неразрешимые противоречия, связанные с проблемой самообоснования, с одной стороны, и "практически работающей" социологией, ориентирующейся на выработку "полезных рекомендаций" для политиков и менеджмента — с другой. Тем не менее, успехи, достигнутые в области прикладного использования социологического знания в поствеберовский и пост-дюркгеймовский период, питали надежды социологов-теоретиков на возможность преодоления этого разрыва. На волне "социологического бума", к которому привели эти успехи в США, Т.Парсонс создавал свой грандиозный теоретико-методологический синтез, который, казалось, подводил под них научный фундамент, открывая новые перспективы развития социологии как объективной науки об обществе и человеческом поведении. Подобно Дюркгейму, Парсонс ориентировался при этом на "классическую" модель научности, хотя в содержательное ее истолкование у него, как и у его предшественника, проникают мотивы, тяготеющие скорее к иной, "неклассической" модели. Хотя они звучат у него гораздо глуше, чем у Дюркгейма, не говоря уже о Вебере. В целом же это была попыт-

105

РАЗДЕЛ 2

ка реставрации классической модели научности в социальной теории — модель чисто объективистского социального знания.

Однако именно по этой причине тем более разрушительным, причем не только для социологического построения Т. Парсонса, но и для теоретической социологии вообще, оказался результат критики, которой подвергли его учение в 60-е годы радикалистски, и прежде всего неомарксистски настроенные теоретики, начиная с Ч.Р.Миллса и ведущих представителей Франкфуртской школы.

В их сознании витал утопический проект создания "принципиально новой" — "постмодерновой", как бы теперь сказали, — науки, не имеющей ничего общего с научностью Нового времени (то есть "буржуазной эпохи")" [с.45].

"В обоих случаях тенденция "распредмечивания социологии" вела к кризису социологии — второму после того, какой произошел в конце XIX — начале XX века. В ходе этого кризиса, который нашел также свое выражение в резкой поляризации традиционных социологических ориентации, каждая из которых предлагала свое понимание предмета социологии и способов его научного конструирования, западная теоретическая социология действительно далеко зашла в критическом размывании существующих критериев научности в социологии. Однако совершенно нового типа научности, отменяющего не только "классическую", но и "неклассическую" модель научного знания, в ходе этого кризиса обрести не удалось.

Перед лицом вполне реальной перспективы утратить не только объективно научную строгость, но и теоретическую серьезность в самом банальном смысле, в западной социологии последние 10 — 15 лет нарастает реакция против субъективистского произвола в социологии, приведшего ее к серьезному кризису. Отчасти эта реакция, сопровождающаяся усилением стабилизационных устремлений в социологии, нашла свое выражение в обращении к социологической классике (не только XX века, но временами даже XIX века), в реабилитации Т. Парсонса, также причисленного теперь к классикам, в настойчивых попытках преодолеть "мультипарадиг-мальность" (вавилонское столпотворение несовместимых друг с другом "социологических парадигм"), найдя некоторые устойчивые "метапарадигмы", объединяющие враждующие социологические ориентации, и т.д." [с.46].

2.2.2

Босков А. От общественной мысли к социологической теории // Беккер Г., Босков А. Современная социологическая теория. — М., 1961. — С.15 — 47.

"Конт (1798 — 1851). С внешней стороны Контдал социологии имя и программу, которую он проповедовал, но которой сам не следовал. Эта программа, однако, настолько укоренилась в нашем

106

ОБЩЕСТВО И СОЦИОЛОГИЯ

мышлении, что ее ранние формулировки часто кажутся скучными и не заслуживающими тщательного рассмотрения. Тем не менее ее основные черты заслуживают внимания, несмотря на ее спекулятивные элементы, которые, к несчастью, повредили репутации Кон-та в социальной науке" [с. 19].

"Хотя понятия прогресса и социального телезиса побудили Конта заняться социальной теорией, он проводил резкое различие между социальной философией и научным изучением социальных явлений как аналитически самостоятельной областью. Этой до сих пор не существовавшей дисциплине он дал имя социальной физики, или социологии, хотя она иногда называлась политикой в очень широком смысле этого слова. Вместо того, чтобы полагаться на одни догадки, он требовал при установлении социальных фактов тщательного использования наблюдений, экспериментов и сравнения как базы для соответствующих обобщений. Затем Конт наметил довольно спорное разделение проектируемой социологии на социальную статику и социальную динамику. Под социальной статикой Конт имел в виду исследование ограниченного во времени мира социальных явлений в терминах сосуществования или взаимосвязи компонентов, согласно нашей современной терминологии, социальной структуры. Социальная динамика, или, правильнее, социальная кинетика, означает, с другой стороны, анализ изменений и последовательных состояний взаимосвязанных социальных фактов. Однако социальная динамика в значительной степени у Конта отождествлялась с прогрессом и вследствие этого стала преобладать в его мышлении. Несмотря на эту неправильность, Конт настаивал, что статику и динамику можно отделить друг от друга исключительно в целях анализа и что это отличие не должно предполагать наличие двух классов фактов, а скорее являться двумя аспектами единого подхода к социальным явлениям. Многие современные социологи не обратили внимания на это предостережение, так же как сам Конт на практике пренебрегал тем, что может вскоре рассматриваться как один из его наиболее важных принципов" [с.20].

"Маркс (1818 — 1883). Определение роли Карла Маркса в превращении социальной теории в социологию является весьма трудной задачей по крайней мере по трем причинам. Очевидно, что его деятельность в качестве экономиста, пропагандиста и революционера затемняет и затушевывает специфические социологические элементы его трудов. По-видимому, в силу того, что Маркс работал, испытывая давление как научных, так и политических целей, ему, к сожалению, была свойственна неясность в определении терминов, и он не мог избежать противоречия с самим собой в процессе переформулировки своих идей в политических и интеллектуальных спорах, сопутствовавших ему на протяжении всей его жизни. Более того, интерпретация его трудов усердными учениками была настолько не-

107

РАЗДЕЛ 2

осторожной, что сам Маркс был вынужден заявить: "я не марксист". В то же время, точно так же как Конт символизирует собой завершение знаменательного развития в общественной жизни Франции, работа Маркса может рассматриваться как вершина и синтез некоторых течений европейской мысли, которые мы привыкли отождествлять с экономической интерпретацией истории, или историческим материализмом. Место Маркса в социологической мысли, возможно, было менее видным, хотя вполне реальным и неуловимо устойчивым, чем огромное влияние его политических и экономических доктрин..'.

В то время как Конт видел сущность социальлых явлений в семье, а позднее в религии, Маркс предпочитал исследовать функционирование общества, сосредоточившись на его экономической структуре. Таким образом, общество далее было определено как организованная совокупность производительных сил. К сожалению, термин "производительные силы" никогда не был ясно определен Марксом Но важно отметить, что интерпретация социальных отношений как производительных сил указывает на наличие и значение нематериальных факторов в экономической структуре" [с.22].

"Маркс анализировал далее экономическую структуру как социальный институт, характеризуемый основным способом производства, или техникой производства, серией социальных отношений с целью сотрудничества, развивающихся в связи с этой техникой, и общественным разделением труда, выражающимся в формах собственности на орудия производства и соответствующей классовой структуре. Согласно Марксу, вся эта структура в целом является детерминированным отражением одного компонента — способа производства, а экономическая структура в свою очередь определяет развитие и организацию других институциональных секторов" [с.22 - 23].

"Маркс утверждал, что изменения в способе производства вступают в конфликт с установившимися отношениями собственности. Но является ли это конфликтом логического порядка (в смысле последовательности) или практического порядка (связанного с интересами соответствующих групп)? Маркс допускал, что каждая социальная система содержит противоречия (отставание?) между экономической и другими сферами, и все же настаивал, что эти противоречия вызывают классовую борьбу и что, следовательно, социальные изменения являются функцией социальной революции. Из уважения к фактам Маркс был вынужден признать решающее различие между объективными изменениями в способе производства и субъективной реакцией людей в виде идеологии" [с.23].

"Сущность социологической мысли Маркса заключается, по-видимому, не в его теориях, которые в основном неприемлемы, а в некоторых проблемах и понятиях, которые постоянно занимают

108

социологов. В своем анализе экономических систем Маркс показал удобство институционального подхода и, может быть даже не желая этого, подчеркнул значение неэкономических факторов в экономической сфере... Маркс вслед за Контом подчеркивал значение стратификации для общества и ее связь с локальными социальными институтами, хотя он и предполагал, что экономический институт неизбежно должен быть центральным. Марксистская теория социальных изменений, хотя и общем и ошибочная, подчеркивает два важных положения: 1) изменение — это процессуальное явление, которое можно исследовать, анализируя реакции участвующих в нем групп; 2) изменение часто сопровождается напряжениями, неприспособленностью и групповыми конфликтами физического и идеологического порядка. Наконец, Маркс отмечал явления различных групповых оценок как важных факторов в социальном действии, признавая, таким образом, значение волевого элемента и тем самым теоретическую связь между проблемами социальных изменений и социальной причинности" |с.24].

"Дюркгейм (1858 — 1917) Дюркгейм достиг вершины в интеллектуальной драме социологического исследования и открытий, хотя можно возражать против некоторых его теорий и толкований. В его трудах, например, мы находим поучительное обсуждение и иллюстрации следующих моментов' функциональный подход; природа социальных фактов; значение для теоретических формулировок изучения важных случаев проявления культуры; необходимость изучения социальных фактов от "внешнего" к "внутреннему", от проявления в поведении и артефактов к значению их для участников и наблюдателей; связанную также с этим проблему анализа "неуловимых" социальных явлений путем выбора важных показателей (indices)... Изучение Дюркгеймом социальной сплоченности началось с предварительного установления различий между социетальными типами — простым, охватывающим группу, основанную на кровном родстве, и вторичным — сложной группой, основанной на специализированных функциях. Эта работа во многих отношениях похожа на "общность" и "общество" Тенниса, социальный состав и социальную конституцию Гидденса и органическую общность и механическую одновременность Зиммеля. Каждый тип предварительно описывался в терминах характерной для него солидарности; простая группа достигает сплоченности благодаря однородности (механическая солидарность), в то время как сложная группа функционирует благодаря менее ощутимой солидарности, основанной на взаимосвязи специализированных функций (органической солидарности). Эти формы солидарности разделялись Дюркгеймом аналитически, ибо он признавал, что аспекты каждой могут встречаться в любом конкретном обществе. Но своеобразный вклад Дюркгейма в социологию заключается в его попытках (1) связать

109

РАЗДЕЛ 2

солидарность и сплоченность с руководящими правилами и нормами, а также (2) показать изменяющиеся отношения между индивидуумом и этими нормами" |с.34|.

"Дюркгейм первый отметил разновидности коллективного сознания, проведя различие между элементами репрессивного закона и реституционного закона, предполагая, что закон является соответствующим показателем солидарности. Но только после своего глубокого анализа самоубийства как социологического явления Дюркгейм смог отбросить формальный легалистический подход к солидарности ради более обобщенной классификации явлений сплоченности. С помощью простого статистического сравнения многочисленных случаев самоубийства Дюркгейм показал, что самоубийства могут быть с успехом разбиты на три типа соответственно различным формам социальных группировок и соответствующего проявления социальной солидарности. Альтруистическое самоубийство связывалось с группами, для которых характерна система ценностей с преобладанием коллективных целей перед индивидуальными потребностями, в то время как эгоистическое самоубийство связывалось с коллективным сознанием, которое предписывает большее значение индивидуальности и свободе выбора в периоды личного кризиса. В аномическом самоубийстве Дюркгейм, однако, смог показать существование групп со слабыми, неразвитыми или хаотичными системами ценностей. Таким образом, было доказано, что солидарность обладает крепкой культурной основой, хотя Дюркгейм и пытался в формах ассоциации отыскать более глубокие и прочные условия для солидарности" [C.35J.

"Хотя Дюркгейм первоначально подходил к социальным явлениям с точки зрения их влияния на индивидуума — через понятие внешнего и понятие принуждения, он постепенно пришел к признанию решающей роли аффективных реакций индивидуума. Истинная основа солидарности, заключил он, лежит не в принудительном принятии (принуждении) и не в принятии полезного (интереса), но в интернализованном моральном долге по отношению к нормам группы и в чувстве "уважения" к диктатам группы. Таким образом, социальная солидарность возникает под давлением группы, создающим самодисциплину, проявляющуюся в нравственности и совести. В этом основном чувстве уважения Дюркгейм открыл общий деноминатор для общества и "религии". Таким образом, "религиозный" элемент, но не обязательно религиозная система может истолковываться как субструктура общества, в то время как ее упадок ведет к разрушению норм (normlessness)" [с.36].

"Зиммель (1858 — 1918). Зиммель неоднократно показывал путем сжатого анализа социальных явлений возможности социологии, основанные на ряде определенных понятий. Подходя к обществу как постоянному процессу "становления", проявляющемуся в кине-

110

ОБЩЕСТВО И СОЦИОЛОГИЯ

тических отношениях и взаимной деятельности людей, Зиммель поместил сущность всех социальных явлений в социации (охватывающие и ассоциацию, и диссоциацию), а также в контакте и взаимном влиянии чувствующих существ. Таким образом, он поставил перед социологами задачу определения, классификации и анализа различных социативных типов или форм, используемых людьми для построения и поддержания существования общества" [с.39 — 40].

"Зиммель пытался показать важную функцию, выполняемую более тонкими отношениями в обществе, которые обычно игнорировались при исследовании институтов, а также отношениями между людьми, легче поддающимися классификации. Хотя он дал анализ таких отношений, как конфликт, конкуренция и повеление-подчинение, которые никогда не потеряют своего значения, оригинальным вкладом Зиммеля в социологический анализ могут стать его исследования таких мелких форм социации, как сочувствие, благодарность, зависть, общительность и секретность. Зиммель также ограничился тем, что вскрыл важные аспекты социации в относительно малых группах" [с.40|.

"Хотя Зиммель проводит резкое различие между формами социации и ее содержанием (желания, ценности, интересы), его работы показывают, что это было аналитическим различением дополнительных аспектов. Формы социации абстрагировались от соответствующего содержания, для того чтобы получить концептуально достаточно стабильные опорные пункты. Зиммель хотел ускорить создание и использование понятий, которые можно было широко применить к социальным явлениям. Только таким образом, утверждал он, социология может стать наукой, а также преодолеть "персональные" социологии одаренных людей, которые не смогли установить истинную дисциплину в этой смеси клик и школ. Таким образом, формы социации нельзя просто характеризовать как нереальные, пустые или неэмпирические, ибо они возникли из анализа эмпирических явлений и их полезность всегда может быть проверена тем, насколько они помогают разъяснить и упорядочить теоретически важные аспекты различных социальных явлений" [с.40 — 41J.

"Макс Вебер (1864 — 1920) является, вероятно, социологом, о взглядах которого за последние пятьдесят лет возникло наибольшее количество споров... Ни один социолог столь упорно и в общем успешно не старался разрешить основные проблемы социологического анализа... Концептуальная схема Вебера продолжила и в некоторых отношениях дополнила "формальный" подход Тенниса и Зиммеля, ибо Вебер признавал, что социология не могла развиваться без соответствующих обобщенных понятий. Но Вебер, особенно чуткий к особенности природы социальных данных, сформулировал свою концепцию в виде сознательно подчеркнутых аспектов человеческого поведения в знаменитых идеальных типах... Вебер исходил

111

РАЗДЕЛ 2

из своего взгляда на социологию как науку, занимающуюся "интер-претативным пониманием" значимого человеческого поведения. Его идеальные типы, следовательно, отражают это подчеркивание "субъективного", или значимого, наряду с "объективным" аспектом социальных явлений. Таким образом, на основе сознаваемого и несознаваемого значения для индивидуума, которое Вебер интерпретировал как непостоянное отношение между средствами и целями в поведении, социальное действие анализировалось посредством четырех идеальных типов традиционного, целостно-рационального, намеренно-рационального и аффективного. Подобным же образом Вебер разработал идеальные типы социальных отношений (конфликт, первичная группа, вторичная группа и ассоциативная группа), а также законных порядков (legitimate orders) (рационального, традиционного и харизматического)" [с.41|.

"Вебер в отличие от Зиммеля в первую очередь занимался анализом и концептуализацией институциональной структуры общества как важного контекста поведения, имеющего социологическое значение. Институты более или менее явно рассматривались как сложные сети социальных отношений и интересов или как функции, связанные с какой-то структурой повиновения, обязанности или, если использовать терминологию Вебера, законности. Именно этот аспект — природа законного порядка — стимулировал большую часть исследований и теоретических формулировок Вебера. Его труды об авторитете, власти, дисциплине, бюрократии, социологии закона и стратификации можно истолковать как попытки исследовать различные стороны законного порядка. Более того, Вебер был одним из первых, кто признал решающую роль законности и ее разновидностей для действительно социологического подхода к социальным изменениям, показав таким образом недостаточность экономических, психологических и эволюционных теорий" |с.42].

"По существу, он рассматривает взаимосвязь трех институциональных секторов — экономического, политического и религиозного. Его общая недооценка структуры родства и брака связана, вероятно, с его интересом к сложным обществам, в которых эта структура вопреки возражениям многих наблюдателей играет важную, но вторичную роль. Большая часть трудов Вебера в этой области служит для того, чтобы показать господствующее влияние политических институтов в социальной организации и социальных изменениях в качестве коррективы экономического детерминизма Маркса. Однако его обширное, хотя и незаконченное исследование связей между религией и экономической структурой является еще одним ярким отрицанием превалирующего господства в человеческой истории какой-либо одной институциональной области. При помощи детального сравнения различных культур Вебер смог выявить значение некоторых протестантских этических систем в возникновении эко-

112

ОБЩЕСТВО И СОЦИОЛОГИЯ

номической этики, лежащей в основе современного капитализма. Однако он не пытался "вывести" капитализм из протестантства. Хотя он признавал важность техники и материальных ресурсов, его исторические сравнения, по-видимому, указывают на то, что внутренний аскетизм некоторых протестантских групп в отличие от других экономических систем является главным дифференцирующим фактором в современном капитализме" [с.42 — 43].

2.2.3

Андреева Г.М. Современная буржуазная эмпирическая социология. — М., 1965. — 302 с.

"Перед социологией ставится совершенно четкая задача, которая и выступает как новый социальный заказ: разработать средства "социального контроля", найти теоретическое обоснование мелкому социальному реформаторству, стать знаменем "теории малых дел" [с.25].

"В сочетании с другими причинами специфическая направленность теоретических традиций привела к тому, что именно в США раньше, чем в других странах, был сформулирован новый социальный заказ социологии и были подготовлены теоретические орудия для его выполнения" [с.34].

"На ранних этапах социология стала иметь дело со специфически американскими проблемами. Она обратилась к исследованиям различных патологических отклонений от норм поведения в трущобах иммигрантов, различных форм дезорганизации семьи, проблем юношеской преступности, трудностей в деле обеспечения жилищем и т.д.

Чикагский и Колумбийский университеты США стали первыми центрами эмпирических исследований, и один перечень наименований трудов социологов, например Чикагского университета, показывает эту специфически американскую направленность в работе: "Шайка", "Золотой Берег и трущоба", "Гетто", "Бродяга", "Неприспособленная девушка" и др.

Развитие эмпирической тенденции именно в американской социологии сразу же наложило на нее особый отпечаток, который в определенной мере в дальнейшем стал уже обязательным признаком эмпирической социологии, в какой бы стране она ни развивалась. Социология с самого начала была ориентирована на то, чтобы исследовать отдельные отклонения от норм поведения личностей з буржуазном обществе, отдельные ненормальности в функционировании этого общества, отдельные помехи на его пути... Максимально, что должны были дать эмпирические исследования, — это узкие практические рекомендации, касающиеся именно частностей системы, но не сущности ее, не самой природы общественных отношений" |с.34 — 35].

113

РАЗДЕЛ 2

"Эмпирические исследования 40 — 50-х годов переносят центр своих научных интересов в другие сферы. Как свидетельствует Р.Миллс, они уже связаны с исследованием не "дна общества", а, напротив, высших уровней общества, верхушки бизнеса, генералитета" |с.37].

"20-е и 30-е годы — период быстрого и бурного утверждения эмпирической тенденции в социологии. Он характеризуется прежде всего огромным количественным ростом эмпирических исследований, возникновением специальных исследовательских бюро, центров и институтов, утратой значения старых социологических школ, резко выраженным пренебрежением к теории и значительным интересом к разработке исследовательской техники, процедуры и методики. Проблематика исследований в это время пестра и многообразна: это исследования семьи и брака, криминологии, расовых отношений, городской общности и т.д.

Важной вехой в развитии нового типа исследований явилась широко известная работа супругов Линд "Миддлтаун". Эта двухтомная книга посвящена описанию всех сторон жизни небольшого американского городка, условно названного "средним городом" — Миддлтауном" [с.41 — 42].

"Уже в середине 40-х годов начинается некоторое охлаждение энтузиазма. Правда, еще огромное, фундаментальное исследование американской армии в годы второй мировой войны, предпринятое Стауффером и группой других авторов, рассматривается в американской социологии как образец эмпирического исследования, как новая "веха" в его развитии" [с 45].

"В 1949 г. вышла книга Р. Мертона "Социальная теория и социальная структура", где автор ее выступил с заявлением о необходимости соединения эмпирии с теорией и отмечал, что современный этап есть уже этап реализации этого пожелания. "Стереотип социального теоретика, парящего высоко в эмпиреях чистых идей, не запятнанных низкими фактами, — пишет Мертон, — так же быстро устаревает, как и стереотип социолога-исследователя, вооруженного анкетой и карандашом, который, высунув язык, гонится за изолированными и бессмысленными статистическими данными. Ибо при построении здания социологии за последнее десятилетие теоретик и эмпирик научились работать совместно" [с.48].

"Интересно проанализировать некоторые работы, появившиеся в американской социологии в последние годы и претендующие на более или менее полную критику социологического эмпиризма.

Одна из них — работа П.Сорокина "Причуды и слабости современной социологии и связанных с ней наук". П.Сорокин, один из лидеров американской социологии в течение многих лет, всегда относился несколько настороженно к увлечению эмпиризмом и сам претендовал на то, чтобы остаться социологом-теоретиком. Однако

114

ОБЩЕСТВО И СОЦИОЛОГИЯ

лишь и последней своей большой работе Сорокин выступил с систематической критикой эмпиризма" [с.50].

"Интересно сравнить с названной работой другую работу, появившуюся тоже в американской социологии и тоже в последние годы, — Р.Миллса "Социологическое воображение". Критика Миллсом современной американской социологии является не только "чисто" методологической критикой. Миллс пытается связать проблемы методологии социологии с ее общественной ролью. Его анализ методологических дефектов и пороков эмпиризма глубже и разносторонне именно в связи с этой попыткой соединить теоретическую и социальную оценку" [с.50|.

2.2.4

Социологический реализм и проблема онтологического обоснования социальной науки // Социологические исследования. — 1990. — № 9. — С.49 — ?59.

"У.Аутвейт: Спасибо Я хочу высказать несколько соображений по поводу теоретической социологии "реалистического" направления, "реалистической социологии", которой я занимаюсь в последнее время... Никто и никогда не занимался "социологическим исследованием" без соответствующей "социологической теории". Любая теория прежде всего есть теория конкретного, даже когда это теория о теориях (если мы задаемся, допустим, вопросом о том, какие формальные свойства должны быть у "хорошей" теории).

В современной социальной науке сейчас, на мой взгляд, выделяются три направления: 1) дальнейшая разработка концепции социальной теории и проникновения идей о сути своего собственного предмета в конкретную социологию; 2) изменение отношений между социологией и другими социальными науками (особенно это касается истории и теории международных отношений); 3) усиление акцента на международное сотрудничество в социологии. Особое внимание обращено на проблемы нации, национального государства, государственной власти.

Концепция теории в западной социологии становится все более либеральной. Социологическая теория — это меньше всего четкий выбор устоявшихся и неизменных понятий, но поле для творческих подходов. Здесь уместно вспомнить, что Герберт Блумер назвал "воспринимающимися понятиями". Подобная либерализация имела ряд последствий Во-первых, возврат к классике. Внезапным образом Маркс, Вебер, Дюркгейм оказались в этом смысле куда более сложными мыслителями, чем представлялось ранее. Во-вторых, стало очевидным: социология менее отграничена от истории и других социальных наук; дисциплинарные перегородки теперь не столь явственны и непреодолимы, как прежде... В-третьих, социологиче-

115

РАЗДЕЛ 2

екая теория, доселе совершенно безуспешно пытавшаяся быть всецело абстрактной и формализованной, сейчас все внимательнее исследует конкретные исторические ситуации, государственные системы. В-четвертых, социология уже не "служанка" власти, дающая за определенную плату "полезные советы" в виде "методологических рекомендаций". Это наука, помогающая отдельным людям, социальным группам, социальным движениям понять себя" [с.51).

"Интерес к Веберу и Парсонсу сейчас не меньший, а вернее всего даже больший, чем в 70-е годы. Это — классическая традиция. Но вот что интересно: в нее входят новые имена. В 80-е годы таковым стало имя Норберта Элиаса.

Элиас родился в 1897 г., учился в университетах Бреслау, Фрайбурга, Гейдельберга, там познакомился с Карлом Маннгеймом. Вместе они перебрались во Франкфурт в 1930 г. Далее, покинув, как и Маннгейм, фашистскую Германию, Элиас переезжает в Англию, где и преподает до 1964 г. Окончательно обосновывается в Голландии.

Собственно говоря, взгляды Элиаса оценены по достоинству только сейчас. И это неспроста: они не укладываются в определенное русло социологических категорий. Суть в том, что Элиас отрицает устоявшиеся, как бы "застывшие" понятия и предпочитает рассматривать процессы формирования образов, в которых "планы и действия, чувственные и разумные побуждения отдельных людей, дружелюбные или враждебные, постоянно переплетены... Именно это установление переплетенных человеческих влечений и устремлений, этот социальный порядок определяет сущность исторического изменения; именно он лежит в основе цивилизации" |с.52].

"Эта "социология нравов" в последние десять лет получила чрезвычайно широкое распространение на Западе и особенно в Голландии, ФРГ и Великобритании. Заметными достижениями стали работы о спорте, о пище, о кулинарии. Буквально на днях в рамках Британской социологической ассоциации образовалось объединение специалистов, последователей так называемой "фигуративной" социологии Н.Элиаса. Увлечение Элиасом сейчас принимает чуть ли не форму культа, но я считаю, что он все-таки следует традициям Вебе-ра и Маннгейма. И если взгляды Элиаса так созвучны нашим дням, то потому, что счастливо отражают две показательные черты современной социологии: новое отношение к истории и пристальное внимание к человеку, ко всем его проявлениям в межличностных отношениях. В том числе и в повседневной жизни" [с.52 — 53].

2.3.1

Франк С.Л. Этика нигилизма // Сочинения. — М., 1990. — С.77 — 110.

"Под нигилизмом я разумею отрицание или непризнание абсолютных (объективных) ценностей. Человеческая деятельность руко-

116

ОБЩЕСТВО И СОЦИОЛОГИЯ

водится, вообще говоря, или стремлением к каким-либо объективным ценностям (каковыми могут служить, например, теоретическая научная истина, или художественная красота, или объект религиозной веры, или государственное могущество, или национальное достоинство и т.п.), или же — мотивами субъективного порядка, то есть влечением удовлетворить личные потребности, свои и чужие. Всякая вера, каково бы ни было ее содержание, создает соответствующую себе мораль, то есть возлагает на верующего известные обязанности и определяет, что в его жизни, деятельности, интересах и побуждениях должно почитаться добром и что — злом. Мораль, опирающаяся на веру в объективные ценности, на признание внутренней свойственности какой-либо цели, является в отношении этой веры служебным средством, как бы технической нормой и гигиеной плодотворной жизни" [с.85].

"Если иногда уместно напоминать, что национальное богатство само по себе еще не обеспечивает народного благосостояния, то для нас бесконечно важнее помнить более простую и очевидную истину, что пне национального богатства вообще немыслимо национальное благосостояние. Пора во всей экономии национальной культуры сократить число посредников, транспортеров, сторожей, администраторов и распределителей всякого рода и увеличить число подлинных производителей. Словом, от распределения и борьбы за него пора перейти к культурному творчеству, к созиданию богатства...

Но чтобы созидагь богатство, нужно любить его. Понятие богатства мы берем здесь не в смысле лишь материального богатства, а в том широком философском его значении, в котором оно обьемлет владение и материальными, и духовными благами, или, точнее, в котором материальная обеспеченность есть лишь спутник и символический показатель духовной мощи и духовной производительности. В этом смысле метафизическая идея богатства совпадает с идеей культуры как совокупности идеальных ценностей, воплощаемых в исторической жизни" [с.101].

2.3.1

Булгаков С.Н. Христианство и социализм // Социологические исследования. — 1990. — № 4. — С.111 — 131.

"Христианство серьезно и строго относится к хозяйственным обязанностям человека. Он не должен снимать с себя всеобщей повинности труда, возложенной на него заповедью Божией. Притом мир этот есть создание Божие, Божий сад, хотя и запущенный и заросший сорными травами. Человек не наемник, чуждый природе, он призван царствовать над нею. Труд имеет незаменимое значение для человека как средство воспитания воли, борьбы с дурными наклонностями, наконец, как возможность служения ближним. По-

117

РАЗДЕЛ 2

этому влияние христианства в хозяйственной истории привело к тому, что оно безмерно подняло сознание достоинства труда, не признававшегося в древнем мире, а в частности, и хозяйственного "производительного" труда. Одним словом, можно сказать, что христианство оздоровило и укрепило хозяйственную жизнь Европы, внеся в нее новую и огромную силу — моральный авторитет труда. Насколько христианство каждому велит блюсти в себе свободу от хозяйства, не дозволяя заботе до конца овладеть сердцем, повелевая оставаться духовно свободным от хозяйства при всяком хозяйственном строе, настолько же решительно оно никому не позволяет освобождать себя от труда, под тем или иным предлогом. Труд обязателен для всех: кто не трудится, тот не ест. Это христианское уважение к труду, восстановившее его авторитет, нечувствительно переродилось в то превозношение труда и возношение рабочего класса, которое отличает современную "демократию". Такое самопревозношение, конечно, глубоко чуждо духу христианства. Оно возникает не из понимания труда как религиозного послушания, наложенного на нас как средство воспитания и как долг перед природой, но из человеческого самоутверждения, которое мнит труд всесильным.

Поэтому христианство знает свободу в хозяйстве, но не обещает свободы от хозяйства и через хозяйство" [с. 115 — 116].

"Вог почему далеко не всякое сокращение рабочего дня, обеспечивающее не только отдых, но и досуг, является безусловным благом. Нужно не только хозяйственно, но и духовно дорасги до короткого рабочего дня, умея достойно употребить освобождающийся досуг. Иначе короткий рабочий день явится источником деморализации и духовного вырождения рабочего класса" [с. 116 — 117J.

"Но что мы находим в социализме? Прежде всего, относительно природы здесь мы имеем только идеал расширенной фабрики, благоустроенного города и сельского поместья. Преобразование жизни не распространяется на общее отношение человека к природе, которое остается прежним и неизменным; оно ограничивается хозяйственными нуждами человека. Отношение же его к природе остается столь же корыстным и нелюбовным, предпринимательским, как и теперь, отчуждение от матери-земли, которую так умели чувствовать народы и научали чтить многие религии, — здесь как бы увековечивается. Отношение к природе в социализме только хозяйственно, а потому и корыстно, ограничено данными потребностями" [с! 18].

"Мещанство есть духовная опасность, которая всегда подстерегает всякую душу на пути ее религиозной жизни, оно есть болезнь духа, его расслабление и отяжеление. В социализме же мещанство приобретает, можно сказать, воинствующий характер. Здесь борьба за свои экономические интересы, личные и классовые, проповедуется как основное, руководящее начало жизни. Удивительно ли, что

118

ОБЩЕСТВО И СОЦИОЛОГИЯ

когда социализм показывает свое подлинное лицо, как теперь в России, где все обезумели в какой-то оргии хищничества, то лицо это выглядит мещанским до отвратительности, в нем обнажаются самые низкие, животные инстинкты человеческой природы. Таков духовный лик и современного русского социализма, этого "социал-буржуйства". Своей проповедью мещанства социализм обедняет, опустошает душу народную. Он сам с ног до головы пропитан ядом того самого капитализма, с которым борется духовно, он есть капитализм навыворот" |с.123].

"Однако, нападая на социализм за его мещанские черты, которые все-таки находят себе и значительное оправдание в бедности и обездоленности представителей труда в нашем обществе, мы менее всего можем тем самым брать на себя защиту капитализма, отравившего своим ядом и социализм. Яд же этот состоит в том откровенно и цинично провозглашаемом убеждении, что в своей хозяйственной деятельности (так же, впрочем, как и во всех других областях) человек может руководствоваться только стихийными своими желаниями или хозяйственным эгоизмом, на котором и основана хозяйственная жизнь в наши дни. Капитализм есть организованный эгоизм, который сознательно и принципиально отрицает подчиненность хозяйства высшим началам нравственности и религии... мы должны, не обинуясь, сказать, что социализм прав в своей критике капитализма, и в этом смысле надо прямо и решительно признать всю правду социализма. Если он грешит, то, конечно, не тем, что он отрицает капитализм, а тем, что он отрицает его недостаточно радикально, сам духовно пребывая еще в капитализме. Социальная наука раскрыла и раскрывает многоразличные бедствия, причиняемые капитализмом, и она же вырабатывает средства для борьбы с этими бедствиями. Голос науки и совесть сходятся в том, что капиталистическое хозяйство ради общего блага должно быть преобразованным в направлении растущего общественного контроля или в направлении социализма, и в этом смысле давно уже сказал один английский общественный деятель, что "мы все теперь социалисты" [с. 124— 125].

2.3.1

Бердяев Н.А. Русская революция и мир коммунистический // Социологические исследования. — 1990. — № 10. — С.89 — 103.

"Я давно считал революцию в России неизбежной и справедливой. Но я не представлял себе ее в радужных красках. Наоборот, я давно предвидел, что в революции будет истреблена свобода и что победят в ней экстремистские и враждебные культуре и "духу" элементы... Революция есть тяжелая болезнь, мучительная операция

119

РАЗДЕЛ 2

больного, и она свидетельствует о недостатке положительных творческих сил, о неисполненном долге" [с.89].

"Личность есть неизменное в изменениях. И появились совершенно новые лица, раньше не встречавшиеся в русском народе. Появился новый антропологический тип, в котором уже не было доброты, расплывчатости, некоторой неопределенности очертаний прежних русских лиц. Это были лица гладко выбритые, жесткие по своему выражению, наступательные и активные. Ни малейшего сходства с лицами старой русской интеллигенции, готовившей революцию" [с 92].

"Что я противопоставлял коммунизму, почему я вел и продолжаю вести борьбу против него? Я противопоставлял прежде всего принцип духовной свободы, для меня изначальной, абсолютной, которой нельзя уступить ни за какие блага мира. Я противопоставлял также принцип личности, как высшей ценности, ее независимости от общества и государства, от внешней среды. Это значит, что я защищал дух и духовные ценности. Коммунизм, как он себя обнаружил в русской революции, отрицал свободу, отрицал личность, отрицал дух. В этом, а не в его социальной системе, было демоническое зло коммунизма. Я согласился бы принять коммунизм социально, как экономическую и политическую организацию, но не согласился бы его принять духовно. Духовно, религиозно, философски я — убежденный и страстный антиколлективист. Это совсем не значит, что я антисоциалист. Я сторонник социализма, но мой социализм персо-налистический, не авторитарный, не допускающий примата общества над личностью, исходящий от духовной ценности каждого человека, потому что он свободный дух, личность, образ Божий. Я антиколлективист, потому что не допускаю экстериоризации личной совести, перенесения ее на коллектив. Совесть есть глубина личности, где человек соприкасается с Богом. Коллективная совесть есть метафорическое выражение. Человеческое сознание перерождается, когда им овладевает идолопоклонство" [с.100 — 101].

2.3.2

Сорокин П.А. Духовный облик М.М.Ковалевского как мыслителя // Социологические исследования. — 1989. — № 3. — С.107 — 111.

"Несмотря на разносторонний характер его [Ковалевского] деятельности, разнообразие его жизни и творчества, разногранность его "я", — несмотря на все это — он все же имел одну "возлюбленную", одну lumen coeli sancta rosa ["свет небес — святая роза" (лат.)], — науку. Все остальное было лишь временным и побочным декорумом, субъективно важным, нужным и временно приятным, но не главным.

120

ОБЩЕСТВО И СОЦИОЛОГИЯ

М.М.Ковалевский — прежде всего ученый, прежде всего профессор Божьей милостью, а затем уже общественный деятель, публицист, государственный политик и т.д. В центре его жизни была наука. Ей он отдал большую часть своей жизни, ею он жил, и в области научного же творчества создал себе наиболее долговечный "нерукотворный памя шик". Подтверждением этого служит его жизнь; тем же подтверждением является и то недовольство собой за "разбрасывание", которое часто проявлялось в нем за последние годы.

Газетная и журнальная работа, общественные лекции на злобу дня и другие формы jroro "разбрасывания" психологически для него были уступкой, уклонением от другой, субъективно для него более ценной и серьезной работы: уступкой нужной и временами при-Я1ной, но... все же уступкой, все же временной любовницей, а не вечным спутником" |с.107|.

"Несмотря, однако, на это "разбрасывание" и за последние годы научная работа пелась им весьма интенсивно. Плодами ее являются тома "Социологии", "Современные социологи", "От прямого народоправства к представительному", "История Великобритании" и целый ряд солидных работ, напечатанных в изданиях Граната, "Мир", Ефрона и т.д Еще этой осенью он намеревался приступить к изданию многотомного курса государственного права, в значительной мере готового в виде литографированных лекций его курсов по истории государства, монархии, политических учений, аристократии, демократии, по истории свободы и гарантий, читавшихся им в Политехническом институте. Нужно было только систематизировать, связать их в одно целое, дать единство плана, основательно проредактировать их и... труд был бы готов. Другая, начатая им работа, представляла труд, долженствовавший дать историю социальных наук и их основных понятий до момента зарождения социологии. И этот труд в значительной части был выполнен.

Третья работа, к которой он приступил уже в самое последнее время, должна была составить добавочный том "Экономического роста Европы", охватывавший историю торговли и доктрин меркантилизма, начиная со средневековых итальянских меркантилистов и кончая меркантилистами XVII — XVIII веков. Эта работа, начатая ранее, почти что закончена. Смерть оборвала работу и начатые труды 0С1ались недоконченными... это был прежде всего эмпирик до мозга костей, позитивист и ярый поборник "реальности". Одним из своих духовных учителей он считал О Конта, с которым он познакомился еще в годы студенчества. Конт произвел на него тогда громадное, решающее влияние, которое сохранилось на всю жизнь вплоть до последних лет. Правда, в этот год, перечитывая его снова, он находил его бледным, устарелым, во многом недостаточно образованным, но при всем этом он не переставал считать его одним из величайших мыслителей и людей.

121

РАЗДЕЛ 2

Всякая "абстрактность", не наполненная фактами и не основанная на них, — для него не была наукой. "Болтовня", кратко замечал он при оценке таких работ" [с.108|.

"Но, будучи эмпириком до мозга костей, Максим Максимович не был, однако, тем эмпириком, который "дальше своего носа не видит". Он умел ценить широкий полет научной фантазии и широкие обобщения, делаемые на почве фактов. Подтверждением этого может служить высокая оценка Спенсера, Тейлора или Тарда. Последний один из наиболее видных фантазеров в науке, но фантазии его — живые; они сотканы из немногих фактов, но сотканы ярко, живо, а не вымучено, как у немецких доктринеров. У последних факты обескровлены, у первого — они горят и переливаются как солнце в капле воды.

Та же любовь к широким выводам и обобщениям видна и на работах самого Ковалевского. Громадная эрудиция и "эмпирическая тяга" нередко вели его к тому, что место, занимаемое фактами в его работах, разбухло, иногда даже в ущерб общей схеме; однако, темы, за которые он брался, и выводы, которые он делал, по своей обширности и важности являются выводами "первого разряда". Стоит только вспомнить его теорию роста населения в абстрактной социологии, его теорию форм первобытного брака, религии, права, процесса, его теорию этапов экономического развития и т.д. и т.д., чтобы сразу было ясно, что в лице его мы имеем не "пулемет эмпирической науки", а 16-ти дюймовое орудие эмпирии. Это сравнение можно провести дальше. Как и последнее, он в важных проблемах выступал не с "кондачка", не на почве чужого материала, а на почве, возделанной и подготовленной им самим. Материалом его были данные первых рук, им самим собранные и пропущенные через горнило его творчества. Этим и объясняется самый объем его работ и их характер" [с. 109].

"Отсюда понятно, почему он не мог быть "монистом" в теории социальных факторов, каковыми были другие социологи. Гипотеза роста населения, тщательно проверенная им на факте "черной смерти" 1348 г., для других была бы ключом, отпирающим все социальные проблемы и объясняющим все явления общественности... Научная осторожность и обширные знания мешали ему впадать в сим-плицирование и преувеличение ее значения и, конечно, в общем итоге — наука от этого только выигрывала, а не наоборот... Но эти немногие штрихи, и так неполные, были бы еще более неполными, если бы я не указал на третью черту его духовного облика — на его удивительную и научную и общественную терпимость.

В этом отношении, не боясь впасть в преувеличение, можно сказать: он был прообразом будущей, истинно-воспитанной научной совести. Мелкое самолюбие, ученая нетерпимость ему были органически чужды. Временами даже казалось, что он серьезных против-

122

ОБЩЕСТВО И СОЦИОЛОГИЯ

никои ценит и уважает больше, чем серьезных же единомышленников. В разговорах он не раз указывал, что от умного противника всегда можно кой-чему научиться, разговор с ним всегда интересен. Единомышленники же в науке менее полезны и интересны" [с.110].

2.3.2

Сорокин П.А. Социологический прогресс и принцип счастья // Социологические исследования. — 1988. — № 4. — С.103 — 109.

"Счастье и благоденствие — явление, конечно, в высшей степени субъекшвное, однако в нашем распоряжении имеется более или менее объективный критерий, позволяющий судить об том, увеличивается ли оно или нет. Этот критерий был выдвинут Дюркгеймом в "De la division du travail social" (Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Одесса, 1900) и заключается в следующем: пусть понимание и переживание счастья относительно, субъективно и изменчиво, но одно несомненно: если жизнь есть счастье и благо-денсгвис или кажется таковой, то тогда она принимается и от нее не отказываются. Счастливая жизнь предпочитается смерти. Поэтому, если мы хотим более или менее объективно судить о том, увеличивается ли вместе с прогрессом счастье или кажется ли людям прогресс в то же время увеличением счастья — мы должны обратиться к числу самоубийств. Если число их с историческим развитием уменьшается, значит счастье увеличивается; если же самоубийства растут — значит счастье и благоденствие не увеличиваются параллельно, а напротив уменьшаются" [с. 105].

"Если считать прогрессом двухсторонний процесс дифференциации и интеграции, обоснованный Спенсером и развитый в приложении к обществу Дюркгеймом, Зиммелем и др., то исторический процесс является в то же время и прогрессом, ибо закон этот один из наиболее достоперных законов социальной жизни... Равным образом, если критерием прогресса считать принцип экономии и сохранения сил — то и с этой точки зрения историческое развитие в форме данного двухстороннего процесса становится прогрессом...

Если считать критерием рост солидарности, социальности и равенства — то точно также исторический процесс есть прогресс, ибо хотя не непрерывно, но неизменно историческое развитие совершается в данном направлении...

Если подобным критерием будет рост знания, то и в этом случае прогресс несомненен" [с. 106].

"Иначе обстоит дело, если положим в основу прогресса принцип счастья. В этом случае получается или отрицательный ответ, или во всяком случае проблематический. Недаром же представители этого течения большую часть звеньев исторического развития объявляли регрессивными (см. Уорд и в особенности Михайловский и Лавров).

123

РАЗДЕЛ 2

Между тем, можно ли вполне исключать принцип счастья из формулы прогресса7 Можно ли считать прогрессом какой бы то ни было из указанных принципов, если он прямо или косвенно ведет к уменьшению счастья и к увеличению страданий? Очевидно, нет. Как бы ни были ценны сами по себе любовь к ближнему, солидарность, знание (истина) и т.д. и т.д., но раз они не сопровождаются параллельным развитием счастья — или даже ведут к уменьшению его — они становятся полуценностями. И не трудно показать, что даже величайшие рационалисты, стоики, аскеты, и сам Кант, выставлявшие высшей ценностью моральный закон, implicite включали в него счастье и блаженство, хотя отличные от обыденного счастья" [с. 106 — !07].

"Как бы ни велика была ценность истины или альтруизма, или действенной любви и т.п., но раз они в качестве своего следствия имели бы увеличение страдания для всех, то тем самым они лишились бы этой ценности. Следовательно, все критерии прогресса, как бы разнообразны они ни были, так или иначе подразумевают и должны включать в себя принцип счастья. Они могут о нем не говорить, ввиду субъективности его, но они принуждены с ним считаться и необходимо подразумевать его. Нейтральные формулы прогресса лишь объективный способ оценки субъективного принципа счастья. Следовательно, ценность "нейтральных" формул зависит от того, насколько верно они утверждают причинную часть между объективными критериями и счастьем" [с. 107].

"И принцип счастья как исключительный критерий прогресса сам по себе недостаточен.

В итоге мы стоим перед дилеммой: поскольку формула прогресса не отождествляется с формулой процесса и является в отличие от сущего формулировкой желательно-должного, постольку она должна включать в себя и принцип счастья или благоденствия. Всякий прогресс, ведущий к уменьшению счастья или к увеличению страдания, не есть прогресс. Страдание никогда не было и не может быть самоцелью, а потому же не может оцениваться как нечто положительное, то есть прогрессивное. Если к этому прибавить еще то, что страдание с биологической точки зрения почти всегда является показателем разрушения организма или биологического разрушения, то социальный прогресс, при таком положении дела, становится совершенно невозможным, ибо основным условием его является прежде всего наличность биологически здоровых организмов" [с. 108].

"Таким образом, оба течения — и игнорирующее счастье, и считающее его единственным критерием прогресса — сами по себе недостаточны и разрешить проблемы прогресса не могут Они слишком узки и, очевидно, необходимо их синтезировать. В противном случае теория прогресса рискует дать вместо формулы прогресса формулу процесса, или же вместо формулы прогресса — формулу застоя" [с. 109].