3.2. «Договор-доверие» в формате социального контракта: договорно-доверительная модель рефлексивной детерминации

В параграфе 3.3 анализируются возможности конкретизации рефлексивного детерминизма через понятия договора, доверия, социального контракта.

Терминологический вопрос. Такое название модели позволяет поставить общую концепцию рефлексивного детерминизма в теоретический и социологически-эмпирический контекст.

Понятие договора позволяет переводить детерминизм в область проблематики, имеющей не только общетеоретическое, но и практическое значение, отражая конкретику коммуникационных отношений социальных акторов. Понятие договора имеет к тому же достаточно солидную концептуальную историю - от известных исторических идей «общественного договора» до современных разработок теорий «социального контракта».

Договор-доверие как модель рефлексивной детерминации. Ряд характеристик современного общества предопределяет возрастающий интерес к проблеме доверия.

Во-первых, это рост взаимозависимости в глобализирующемся мире. Необходимо учитывать максимальное количество факторов при принятии решения, имея в виду как преднамеренные, так и непреднамеренные последствия действий социальных акторов. Без согласования решений эффективность их реализации не может быть высокой. Согласование в предельно широком социологическом плане - это и есть установление того договора-доверия, который должен предопределять совместные действия социальных акторов.

Во-вторых, резкое возрастание угроз и рисков человеческой деятельности, являющихся обратной стороной усиливающейся мощности научно-технического развития, что, по Ч. Перроу, ведет к «нормальным авариям», под которыми им понимаются несчастные случаи и катастрофы, вызванные не грубыми просчетами человека, а обусловлены его естественным взаимодействием со сложными техническими и технологическими системами, переодически дающими «нормальные» сбои: «серьезные инциденты неизбежны даже при наилучшем менеджменте и полном внимании к безопасности»^[333].

промышленных и террористических бедствий» Ч. Перроу утверждает: «Теория нормальной аварии исходит из того, что, если бы мы имели системы с катастрофическим потенциалом, которые могли бы дать сбой в силу их сложности и плотной связности друг с другом, при том, что каждый индивид выполнял свои роли настолько безопасно, насколько это вообще доступно человеку, то от таких систем следовало бы отказаться. Катастрофы стали бы реже, если не неизбежны, нам не следует рисковать»^[334].

Другой фактор рисков - расширение свободы действий тех социальных акторов, чьи действия направлены на решение собственных задач за счет других (девиантное поведение, терроризм и т.п.). Такие угрозы и риски, в «обществе риска» (У. Бек), когда доминирующие «риски - это риски в знании»^[335], также требуют согласования действий в формате договора-доверия.

В-третьих, (также обратная сторона возросших возможностей действий и свободы) - снижение предсказуемости поведения социальных акторов. В этих условиях рефлексия в рамках совместно принятого договора-доверия гарантирует необходимую прозрачность намерений партнеров и перманентную взаимную корректировку действий, хотя, естественно, не иллиминирует риски, содержащиеся в договоре-доверии.

В-четвертых, возросшая динамика «перемешивания» разных социальных групп и культур в рамках ранее относительно сплоченных локальных образований (например, регионов, государств, этнически однородных общностей и т.п.). Это влечет за собой социальное напряжение, спонтанность реакций, непредсказуемость поведения «разно-культурных» акторов и неуправляемость. Договор-доверие здесь также оказывается если не единственным, то основным и перспективным фактором, позволяющим контролировать ситуацию.

Договор-доверие, как сложный комплекс детерминирующих факторов, конечно, может существовать в разных вариантах и на разных уровнях отношений социальных акторов. Первичную классификацию таких уровней правомерно задать следующим перечнем.

1. Уровень личностных отношений (индивиды).

2. Отношения социальных групп (различные группы - от коллективов до социальных слоев и классов).

3. Институциональный уровень (различные организации с формальным статусом).

4. Социетальный уровень (государства, социальные системы, политические режимы и т.п.).

Доверие напрямую связано с потенциалом гражданской активности, без которой невозможно эффективное проведение реформ. В этом плане, в

частности, в России, выявляются непреодоленные пока препятствия. В частности, исследования Института социологии РАН показывают доминирование следующей установки в сознании россиян: «в делах страны ничего не зависит от простых граждан, все зависит от руководителей и политиков». Это - одна формулировка из пары альтернативных суждений, предлагавшихся на выбор. Другое суждение: «В делах страны многое зависит от простых граждан».

Подавляющее большинство выбрало первый вариант (80% против 20%) .

Это есть отражение и низкой активности самих граждан, и, в то же время, показатель разрывов в «системе доверия». В этой системе пессимизм распространяется и на оценку возможностей влиять на важные решения в организациях, где респонденты работают. По данным ESS, по этой позиции Россия занимает 23-е место среди 25 европейских стран .

В названном исследовании Института социологии РАН приводятся и сравнительные данные, отражающие уровень доверия граждан различных стран к партиям, профсоюзам, общественным движениям . Здесь разрывы с другими странами не так велики. Однако этот уровень доверия находится в контексте низкой активностью граждан, что радикально отличает российскую ситуацию. Поэтому вполне обоснованы выводы авторов исследования о том, что российского общество в лице рядовых граждан оказывается бессильным в плане надежд на себя и рассчитывает на изменения «сверху»^{[336] [337] [338] [339].}

Функции договора-доверия. В целом договор-доверие оптимизирует отношения социальных акторов, детерминирует их инновационный активизм, предопределяет синергетический эффект согласованных действий, снижая неопределенности и риски.

институциональные, социетальные. Особый вопрос - дисфункциональное значение недоверия. На социетальном уровне примером разделения обществ по шкале «доверие - недоверие» может служить упомянутая уже концепция Фукуямы с выделенными тремя типами обществ.

Понятия «социальный контракт» и «договор-доверие»: рефлексивный детерминизм как управление хаосом. Термин «социальный контракт» в современной литературе употребляется в двух основных значениях.

В практике государственной помощи малоимущим гражданам социальным контрактом называют договор между гражданином и органом социальной защиты по месту жительства о предоставлении помощи в виде социальных услуг, денежных выплат (ежемесячных или единовременных), или поддержки в натуральной форме - продукты, одежда, обувь, лекарство, топливо и т.п.^[340]. На гражданина также накладываются определенные обязательства.

В социальных науках термин «социальный контракт» используется в более широком значении. Социальный контракт здесь - современный вариант известного в истории общественного договора, фокусирующего внимание на выявление новых смыслов таких фундаментальных категориях, как права человека, гражданское общество, социальная справедливость, социальная политика, собственность, демократия, рациональный выбор и т.п. Теория социального контракта является одной из важнейших составляющих теорий институциональной экономики и политологии, в которых институты рассматриваются как результат рационального выбора «правил игры» в процессе обсуждения формальных и неформальных коммуникаций в обществе.

Понятие социального контракта довольно широко используется для сравнительного анализа состояния и перспектив социально-экономического развития разных стран. Применительно к России одна из распространенных версий заключается в том, что у нас за последние годы произошел возврат к так называемому «вертикальному социальному контракту», что снизило уровень доверия в обществе и повлияло на результативность деятельности людей во всех

сферах жизни.

В такой версии содержится много как бесспорных, так и спорных моментов. Представляется, что некоторые вопросы теории социального контракта можно уточнить, привлекая к анализу понятийный аппарат концепции «управляемого хаоса». В этом плане конкретизируется проблематика социального детерминизма и управления.

Термин «хаос» в обыденном словоупотреблении приобрел устойчивый негативный смысл и ассоциируется с отсутствием порядка, дезорганизацией, деструктивными процессами в природе и обществе. В контексте задач управления такую трактовку связывают с потерей управляемости. Часто синонимом хаоса в обществе считают анархию.

В современных науках мы встречаем иной, более взвешенный подход, когда хаос рассматривается как фундаментальная реальность, с которой связан не только разрушительный, но и инновационный потенциал. При этом управление понимается не как «бегство от хаоса», а как поиск и использование внутренних детерминант хаотических процессов (например, аттракторов) и определение внешних ограничений для оптимального функционирования систем.

Такой подход, кстати, ближе к античной картине мира, в которой хаос представлялся как некое первичное и неструктурированное состояние мироздания, одновременно выступающее и как созидающее, и как всеуничтожающее начало.

В естествознании и математике сегодня можно встретить разные определения хаоса, но все они, так или иначе, нацелены на выявление взаимосвязи случайных и «регулярных» параметров систем, что получило выражение, в частности, в понятии «детерминированного хаоса».

Например, показывается, что хаотичность ряда процессов в функционировании человеческого организма говорит не о разладе, а, наоборот, о здоровом состоянии^[344]. В частности, речь идет об исследованиях ритмов сердца и других процессов, которые управляются нервной системой. Доказывается, что хаотическая динамика дает функциональные преимущества, поскольку позволяет системе работать в более широком (в сравнении с линейной организацией) диапазоне и пластично приспосабливаться к меняющейся и часто непредсказуемой внешней среде. В то же время переход к жесткому, неотклоняющемуся (не имеющему случайных колебаний) порядку работы систем может свидетельствовать о приближении организма к катастрофическим сбоям.

По уже упомянутой мысли И. Пригожина, хаос является исходным пунктом физического реализма. Такая картина приходит на смену прежней вере в изначальную гармонию мироздания, глубинные детерминанты которой нужно только постичь и в соответствии с этим выстроить «самые правильные» и «вечные на все времена» алгоритмы управления природными и социальными процессами.

В экономических моделях хаос может трактоваться как неупорядоченность «естественного состояния» общества, из чего затем - через общественный договор (социальный контракт) - выкристаллизовывается тот или иной механизм детерминизма-управления.

Так, например, Дж. Хиршлейфер в своей экономической теории анархии демонстрирует, как именно это происходит^[345]. В модели Мак-Гира - Олсона представлена трансформация анархической экономической системы в абсолютную вертикальную конструкцию управления, в которой господствуют так называемые «бандиты-гастролеры», не имеющие стимулов ни к развитию производства общественных благ, ни к каким-либо самоограничениям. Эти же два автора в той же работе описывают и модель «консенсусной демократии» как вариант уже горизонтального социального контракта^[346].

Хаос в обществе ассоциируется, прежде всего, с рынком, который рассматривается как базовый уровень социальной организации и трактуется как стохастическая реальность, представляющая собой неупорядоченное (или лишь частично упорядоченное) множество несовпадающих индивидуальных и групповых интересов и векторов развития. Понятие рынка может приобретать и более широкое значение. С точки зрения академика Н.Н. Моисеева рынком можно назвать все сложные системы, отнеся к ним не только общество, но и природные статистические системы. В соответствии с логикой Н.Н. Моисеева экономический рынок оказывается весьма частным проявлением фундаментального «рыночного закона», по которому функционирует все во вселенной, в том числе и общество .

Собственно, представление об обществе как о социальном рынке - это давняя идея К. Поппера, которая, похоже, не имеет альтернативы. Российский исследователь В.В. Борисенко совершенно обоснованно утверждает, что статистический характер общественной системы не оставляет у науки иного выбора, «как только признать общество по своей природе “социальным рынком” - механизмом достижения социальной солидарности (социального мира) через отношения индивидуальной свободы и социального самоуправления»^{[347] [348] [349].}

В социологии идея управляемого хаоса используется для анализа состояний социальных систем. Общество понимается как хаотическая система, основанная на принципе неопределенности, со слабой предсказуемостью и высокой зависимостью траекторий развития от незначительных изменений (управляющих воздействий) в некоторых зонах (точках бифуркации), число которых умножается в условиях глобализации экономических, политических и социальных процессов. Соответственно должны быть сформулированы новые - не классические - парадигмы управления, что, впрочем, совсем не предполагает тотального отказа от старых схем.

Так или иначе, все современные социологические доктрины пытаются предложить общую схему (механизм) взаимозависимости хаотических и регулярных (в т.ч. и управляющих) параметров социальных процессов, что кодируется в соответствующих понятиях. Во второй главе уже говорилось об оригинальных подходах социологов.

У П. Бурдье - это «габитус» как система прочных приобретенных предрасположенностей, что позволяет субъекту спонтанно ориентироваться в социальном пространстве . Для Э. Гидденса - рутина в виде социальных практик, становящихся условием социальной стабильности в условиях крайнего динамизма: «Рутина, - пишет он, - обеспечивает целостность личности социального деятеля в процессе его (ее) повседневной деятельности, а также является важной составляющей институтов общества, которые являются таковыми лишь при условии своего непрерывного воспроизводства» . У Т. Лукмана - трактовка коммуникаций как «взаимное согласование перспектив» . Дж. Коулмен ведет речь о ключевой роли «системы доверия», минимизирующей социальные риски в условиях резкого возрастания количества акторов, включенных в социальный обмен . У Ж. Делеза и Ф. Гваттари - это понятие «хаосмоса» (одновременно и «хаос» как отсутствие порядка, и «космос» как упорядоченный мир) . «Хаосмос» трактуется как общество в состояниях постоянной нестабильности без единой централизованной власти, без единых социальных нормативов, без единых закономерностей, без единых «кодов» и т.п.

У Ж. Бодрийяра - модель современного общества как всеохватывающую «гиперреальность», в которой символы («симулякры») уже полностью оторваны от реальности, резко увеличивают хаотичность социального мира . У Д. Хока - понятие «хаорд» (от «chaos» и «ordo» - порядок) как прообраз глобального общества также без централизованного управления, но связанное сетями коммуникации как средством реализации любых форм социального обмена^{[350] [351] [352] [353] [354] [355].}

У российского исследователя С.А. Кравченко - это «играизация» как способ адаптации к хаосу^{[356] [357]. У Ж.Т. Тощенко - «кентавризм» как неустранимое}

противоречие внутреннего мира человека и его практической деятельности в парадоксальном мире . И т.д.

Хаос понимается как принципиально неустранимое многообразие субъектных устремлений. Но это многообразие содержит в себе также и возможность единства социальных действий. Возникает сложная конфигурация единства-многообразия, в которой нарушение баланса превращает социальную систему либо в жесткое иерархическое построение с ограниченным потенциалом развития, либо в несвязный набор «атомизированных» устремлений субъектов без синергетических эффектов. В этих случаях конкурентоспособность системы оказывается ниже, чем там, где удается удерживать оптимальный баланс единства и многообразия.

Социологи отмечают новую характеристику современного общества - возрастающую роль целенаправленно создаваемых артефактов, превращающих социальные процессы, например, политические, в своеобразные шоу, в которых срежиссировано появление нужных реакций «зрителей». Здесь исходная хаотичность (осознанная и неосознанная неопределенность) реакций населения перенаправляются в заданное русло поддержки заранее подготовленных проектов разными группами влияния.

Дж. Александер в этом плане говорит о создании «культуральных структур» (мифов, имиджей, нарративов) и институтов, увеличивающих разрыв между «сценическими» и действительными социальными событиями. За персонажами

379

все труднее, а иногда и невозможно, увидеть реально исполняемые роли .

Э. Гофман в рамках своего драматургического подхода использует понятие «управляемые впечатления», не без основания рассматривая разнонаправленность социальных взаимодействий как материал в руках конкурирующих

380

«режиссеров» .

Традиционные системы управления, воплощенные в различных модификациях веберовских конструкций, не справляются с новым «творческим» качеством мира. Жесткая иерархия, штатное расписание, выверенные и нормативно закрепленные ролевые функции и процедуры не дают инновациям ^{[358] [359] набрать критическую массу и достаточную скорость. Пропускная способность для инновационных решений ограничена: многообразие идей остается либо не востребованным, либо востребовано избирательно и по случайному стечению обстоятельств.}

Креативность же, например, сетевой организации базируется на отсутствии иерархических фильтров, естественном «хаосе» (многообразии) идей, программ и группировок, нефиксированном концептуальном лидерстве, относительном равенстве социальных ролей, личной ответственности, мобильности и персонификации рисков. В социальный оборот включается инновационный потенциал каждого участника, что и обусловливает, в конечном счете, преимущество сетевой организации перед формальной, где креативность центрируется на лидере со всей его естественной ограниченностью, как по личным возможностям, так и по известным пределам самих иерархических систем. К тому же, в сознании лидеров (в т.ч. и политических) инструментальные ценности, такие, например, как удержание власти, могут перемещаться на вершину терминальных ценностей, определяя экзистенциальный смысл и характер собственных управленческих действий. Подобные «кульбиты» ценностных ориентаций во внутреннем жизненном мире субъектов управления еще больше тормозят инновационные процессы.

Конечно, было бы упрощением представлять себе смену парадигм управления как линейное движение от традиционных к сетевым формам по схемам, представленным в некоторых социологических концепциях, прогнозирующих полный отход от централизованных и иерархических структур. Скорее всего, будут получать развитие некоторые гибридные формы, как это уже сегодня происходит, например, в организациях с высоким уровнем внедрения методов «управления знаниями» (knowledge management). Но в любом случае уже сейчас успех в социальном пространстве все в большей степени определяется умением интегрировать, превращать многообразие «креативного хаоса» в конкурентоспособные преимущества.

Общий механизм подобной интеграции часто связывают с понятием «социального контракта», представляющего собой современный вариант старого общественного договора (Т. Гоббс, Дж. Локк, Ж.-Ж. Руссо и др.). В современном варианте внимание фокусируется на выявлении новых смыслов таких фундаментальных категорий, как права человека, гражданское общество, социальная справедливость, социальная политика, собственность, демократия, рациональный выбор и т.п. Институты рассматриваются как результат рационального выбора «правил игры» в коммуникативных процессах.

От старых представлений сохраняется главная идея: порядок в обществе устанавливается через нахождение эффективных механизмов согласования интересов индивидов, социальных групп и общественных институтов. Разумеется, все дело в том, как определяются эти механизмы.

Пожалуй, наиболее детально в увязке с экономическими процессами эти механизмы проработаны в новой институциональной экономике (Р. Коуз, О. Уильямсон, Э. Остром, Д. Норт, и др.). Речь, помимо прочего, идет о введении понятий «вертикального социального контракта» и «горизонтального социального контракта», которые выражают специфические механизмы

детерминизма/управления в сложной конфигурации социальных взаимодействий.

Говоря о вертикальном контракте, ссылаются на Т. Гоббса с его пониманием государства (власти и управления) как института, возникшего в результате следующей формулы соглашения: народ передает свои права и свободы правителю в обмен на гарантии обеспечить своим подданным безопасность и защиту («...чтобы каждый подчинил свою волю и суждение воле и суждению носителя общего лица» ). Управление выстроено по жестко-иерархической схеме с соответствующей детерминацией принимаемых решений «сверху». Соответственно распределена и ответственность, начиная фактически с нуля на «нижнем» уровне управленческой пирамиды.

Дж. Локк мыслит механизм иначе. Речь идет о передаче государству только части «естественных прав» народа при условии управления по законам,

Гоббс Т. Левиафан // Гоббс Т. Соч.: В 2 т. Т. 2. М.: Мысль. 1991. - С. 132.

«провозглашенным народом и известным народу» , а также при условии сохранения за народом права в случае необходимости лишить правителя власти и заменить его другим. Эту идею связывают с горизонтальным социальным контрактом, имея в виду, что, в конечном счете, носителем власти является народ, договаривающийся об общем механизме управления. Ответственность распределена ситуативно: в спокойном состоянии общества она концентрируется преимущественно «наверху», а в моменты напряжения или выбора стратегических решений ложится на всех граждан .

В новой институциональной экономической теории показывается, каким образом спонтанные, хаотические стихийные экономические отношения могут трансформироваться по вертикальному или горизонтальному вектору управления. О моделях Дж. Хиршлейфера и Мак-Гира - Олсона уже упоминалось. Применительно к России интересный анализ мы находим, в частности, в работах А.А. Аузана^{[360] [361] [362].}

Экономисты, конечно, ссылаются на Ж.-Ж. Руссо, но не акцентируют внимание на некоторых существенных нюансах его понимания общественного договора, - нюансах, которые являются предметом анализа скорее социологии, философии, истории и политологии, чем экономики. Стоит только поставить вопрос об управляемости в обществе в широком социологическом и историческом звучании, сразу же придется включить в сферу анализа и

отношения с теми большими группами современных акторов, с которыми принципиально невозможно установить конструктивные соглашения.

У Руссо речь шла о том, кто именно и как детерминирует процессы в обществе. Во-первых, по его мнению, полноценный демократический вариант управления возможен лишь в идеале, но практически нереален. («Если бы существовал народ, состоящий из богов, то он управлял бы собою демократически. Но правление столь совершенное не подходит людям» .) Отсюда, во-вторых, неизбежно признание привилегированного социального актора, устанавливающего для всех социальных групп законы и правила («Все в равной мере нуждаются в поводырях» ). Т.е., еще следует научить народ «знать то, что он хочет». Не случайно именно этот ход мыслей Руссо часто

рассматривается как обоснование более поздних доктрин, в которых уже четко определено, кто берет на себя роль «поводыря» (якобинцы, ортодоксальные сторонники марксизма и многие другие субъекты в истории XX-XXI веков: европейские и азиатские вожди, национальные лидеры и т.п.).

Обобщая современную проблематику общественного договора в данном контексте, правомерно было бы вести речь и еще об одном измерении социального контракта, наряду с вертикальным и горизонтальным. Это измерение «ортогонально» двум последним в том смысле, что оно больше похоже не на «хороший» или «плохой» контракт в жесткой или мягкой форме, а на заговор одних акторов против других (в предельном случае - против всех). Причем поведение таких девиантных групп явно диктуется иррациональным «инстинктом власти», под который подгоняются оценки наличной ситуации и теоретические конструкции. На этом фоне даже упомянутые «бандиты-гастролеры» выглядят социально адаптированными джентльменами, хотя и корыстно ограниченными.

В современном глобализирующемся мире системный террористический активизм, индивидуальные и массовые акты деструкции во все большей степени ^{[363] [364]}

проявляют себя как обратная сторона цивилизационных тенденций к децентрализации и личной свободе, составляющих фундамент гражданского общества. Тут мы наблюдаем не просто стихийные вспышки и традиционные, как ранее в истории, периодически повторяющиеся, стадии социального беспорядка. Сегодня это в значительной мере управляемые (конструируемые и просчитанные) акции вышедших сравнительно недавно на историческую арену национальных и транснациональных структур, не без «успеха» выстраивающих свою деятельность по принципу «антиконтракта» с остальной частью общества. Эти «успехи» свидетельствуют одновременно и о сбоях классических систем управления, и о появлении тех новых принципов управления общественными процессами, которые могут быть использованы в сфере конкуренции с формальным структурам власти.

Такой ортогональный вектор правомерно назвать «социальным антиконтрактом» или, прибегая к метафорам, - «мефистофелевским измерением» социальной жизни. Элементы договора присутствуют и здесь, но в специфическом виде. Очевидно, что они присутствуют в деятельности легальных акторов с принципиально взаимоисключающими интересами (например, в зонах жесткой конкуренции). Но не только. Элементы договора присутствуют в отношениях с такими нелегальными группами, как организованная преступность. Договорные механизмы используются в переговорах с террористами. Роль таких механизмов возрастает в связи с ростом, так называемых, немотивированных преступлений. Причем речь тут идет не только об отдельных трагических случаях, типа расстрелов в школах, воинских частях или магазинах, а о поведении больших масс людей, которые в определенных обстоятельствах превращаются в криминальную толпу.

Современная криминальная толпа - это иной образ жизни, когда на первый план выходит не рационально определенная цель, а один ведущий мотив - самоудовлетворение девиантным поведением, добровольного принятия

асоциальных рисков, что недавно стало предметом специального

социологического анализа . Риски усложняются: возрастают в условиях

трансформации общества, когда преобразуются глубинные смыслы общественной жизни - минимизируются и исчезают одни и зарождаются другие. В информационном обществе в силу высоких скоростей перемещения знаниевых ресурсов «разломы в смыслах» особенно болезненны. Периоды депрессивного состояния общества резко увеличивают риски немотивированной агрессии определенной части населения и требуют адекватной реакции со стороны субъектов договора, будь они вписаны в вертикальную или горизонтальную конструкцию управления.

Современные тенденции к разрастанию групп «третьего измерения» рушат всю прежнюю конфигурацию управления, размывая, в частности, романтическую перспективу быстрого сдвига к горизонтальному социальному контракту от менее эффективного вертикального. Такие группы работают как раз на необходимость усиления вертикального контракта, тем самым понижая общий уровень доверия в обществе и вынуждая растрачивать социальный капитал на гашение негативных эффектов.

Трехмерная координатная сетка позволяет дать более объемную картину проблематики управления, ставя в центр внимания вопросы практической управляемости (или угрозы потери управляемости) в современных обществах. Также более дифференцированной может быть оценка управленческих действий различных формальных и неформальных структур, применяющих

соответствующие социальные технологии. Например, таких как технология «управляемого хаоса», приспособленная к реализации глобальных интересов

-5 00

США на международной арене .

Кстати, это, пожалуй, единственный случай в современном

интеллектуальном поле, когда с «управляемым хаосом» связано так много негативных реакций. И понятно почему. Упорное продвижение своих глобальных ^{[365] [366] интересов различными структурами США на территории других стран не может не вызывать протеста. И здесь приходится предельно четко различать научный потенциал самой идеи управляемого хаоса и соответствующие конкретные социальные технологии реализации притязаний социальных акторов.}

Похоже, что в стратегическом плане технология управляемого хаоса на политической арене существует пока только в одном - агрессивном - варианте, выражая глобальные притязания США. Возможны ли другие варианты теории с акцентами на защитно-конструктивных функциях - актуальный вопрос. Однако интеллектуальные усилия в таком направлении предпочтительнее, чем тотальная и нерасчлененная критика «управляемого хаоса», тяготеющая к печально известным шаблонам, типа «кибернетика - лженаука» или «генетика - продажная девка империализма».

Кстати, как раз научный потенциал самой идеи управляемого хаоса позволяет спрогнозировать стратегию дальнейших (после «цветных революций», включая и украинские события) действий США в отношении России и в мире. Разумеется, речь идет о сегментах жестких конкурентных отношений, а не о сферах реального и потенциального сотрудничества. Общий алгоритм выглядит так: 1) определить в системе «точки бифуркации» (естественные развилки при реализации масштабных решений); 2) организовать «точечные воздействия» (в расчете, помимо прочего, и на «эффект бабочки»); 3) сконструировать параметры поддержки во внешней среде. Более подробно это можно представить следующим образом.

Во-первых, будут вычленяться наиболее уязвимые зоны внутрироссийских коммуникаций, где интересы различных социальных акторов не могут не расходиться. Помимо очевидной межэтнической напряженности в ряде регионов России, это может быть также российская система распределения доходов, которая страдает известными пороками, фиксируемыми экономистами с помощью различных коэффициентов дифференциации. Уязвима и властно­управленческая вертикаль. Здесь не только системная коррупция и избирательный принцип борьбы с ней. Это еще и ограниченность самой вертикали, которая вынуждена сохранять управляемость не столько за счет расширения условий для социально-экономической активности граждан, сколько за счет усиления централизации и «постановки на контроль» любой инициативы «снизу». В целом, будет акцентироваться внимание на наиболее активных зонах недовольства населения по мере естественных всплесков хаотичности в формальных и неформальных (что важнее) коммуникациях.

Во-вторых, будут запущены новые легальные и нелегальные программы поддержки естественного недовольства социальных групп, а также и экстремистских сил, мультиплицирующих хаотичность процессов. Помимо прочего, уже сейчас просматриваются попытки реализации провокационной задачи - подтолкнуть российскую властную вертикаль к увлечению поисками агентов «пятой колоны». Увеличивается роль фактора провокаций . По факту это может оказаться самым быстрым способом усилить конфронтацию в обществе и способствовать развитию «украинского синдрома», выраженного простым тезисом «власть достала». Цель - довести естественное для любого общества многообразие личностных реакций («естественную хаотичность») до деструктивного противостояния социальных групп. «Нерасчлененная реакция» властной вертикали на внешние и внутренние вызовы будет только способствовать достижению такой цели.

В-третьих, будут усилены попытки международной изоляции России от развитых стран с целью «закрепить» нашу страну в списке режимов, типа Северной Кореи, где не только не допустима критика в адрес власти, но и в отношении своих неугодных соратников применяется метод «скармливания собакам». Подобные страницы истории в России сравнительно недавно перевернуты. Однако желающих вернуться к ним заново, похоже, так много, что достаточно «сверху» только намека («эффект бабочки»), чтобы возникли прецеденты, способные своими масштабами поиска врагов удивить и сами российские «верхи». Не останется ничего от диалога власти с гражданским ^[367] обществом и выхода на обновленные правила игры в общих интересах (то есть всего того, что, например, сегодня мы сами рекомендуем Украине).

Если учитывать геополитические устремления США, то с большой долей вероятности можно говорить о резком возрастании в ближайшее время активных действий разнообразных американских структур в зонах турбулентности вокруг Китая (скрытая и открытая поддержка движений к «цветным революциям», действия на усиление антикитайских тенденций и т.п.).

В целом, с какой бы стороны российские (и не только российские) эксперты не подходили к оценке возможных действий США в зонах конфронтации, мнения в принципиальном плане, близки. Будут задействованы методы поощрения протестных настроений, явная или замаскированная поддержка всегда существующих элементов недоверия к действующей власти, концентрация внимания на действительных и мнимых ее ошибках, стимулирование оппозиций, «твиттерные» формы управления и т.п. Т.е., речь идет о такой системе действий в зонах повышенной турбулентности, которая ведет к смене власти с помощью различных инструментов от демократических выборов до военного мятежа.

Независимо от декларируемых целей «успехом» оказывается создание новых очагов напряжения для России, да и для других конкурентов США, в том числе и для партнеров в Европе. Особого анализа требуют экономические интересы «победителя в холодной войне». В частности, «сланцевая революция» и переключение Европы на поставки энергоносителей из США займут не последнее место в конкурентной борьбе на геополитической «шахматной доске».

В целом, идея управляемого хаоса нацеливает на прагматичный подход к мало предсказуемым реалиям социальной жизни и противостоит эйфории, выраженной, в частности, в тезисах, типа «изоляция пойдет России на пользу», построим «экономику сопротивления» и т.п.

Следует учитывать, что по большому счету, - будучи уже почти четверть века на слуху, - концепция управляемого хаоса применительно к социальным процессам находится в начальной стадии своего существования. Поэтому от слишком категоричных оценок концепции, будь они позитивные или негативные, лучше пока воздержаться («успехи» американской модели по созданию зон напряжений на международной арене - особый и частный вопрос).

Вопросы социального контракта являются предметом анализа и российских экономистов (А. Аузан, В. Лексин, Р. Нуреев и др.). Как и зарубежные авторы новой институциональной экономики, российские экономисты также «прорисовывают» новые, - уже не экономические, - а социальные и

социологические идеи, но также не строят завершенных собственно социологических теорий, концентрируя внимание на экономических аспектах социальных процессов.

А. Аузан, в частности, считает (привлекая аргументы Н. Бердяева и Г. Федотова), что в истории России регулярно воспроизводилась структура вертикального контракта.

Первая точка ошибочного институционального выбора - начало XVI века, когда немногочисленные купеческие республики были задавлены московской властью. Восстановление единого государства реализовалось в своеобразной конструкции. В экономике, подчеркивает А. Аузан, это произошло вообще парадоксальным образом. В России земля не была редким ресурсом. Человек, как экономический ресурс, был более редким, чем ресурс земельный. Из этого, казалось бы, должно следовать, что ценность человека выше. Однако практика показала иное - человека просто привязали к земле силой государства. Возникли специфические явления российского вертикального контракта: крепостничество и самодержавие. Т.е., выйдя из Смутных времен (Земский собор 1613 года) Россия снова отдала себя в прежний порядок.

Представляется, что понятие социального антиконтракта позволяет внести некоторые уточнения в эту логику рассуждений, поскольку характер действий многих акторов был бескомпромиссно конфронтационным. Войны и вражда определяли характер социальных отношений в любой проекции - вертикальной и горизонтальной. Победитель шел по пути наименьшего сопротивления - часто просто воспроизводил структуру управления воинского контингента на любой территории, без чего вообще не было возможности контролировать ситуацию, в т.ч. и в социально-экономической сфере. В тех российских условиях почти постоянных боевых действий или их угрозы социальный контракт, скорее всего, был невозможен в горизонтальной плоскости. Поэтому формулировка «Россия снова отдала себя в прежний порядок» несколько идеализирует весьма суровую реальность того времени, больше похожую на «войну всех против всех», если оценить ее в терминах Г оббса.

Другой автор теории общественного договора Ж.-Ж. Руссо вообще называл допетровскую Россию дикой страной, которую Петр Великий пытался поставить на путь цивилизации (промышленности и науки). Но это определение относится к России ровно в той степени, в какой оно относится и к Европе - не менее дикой в период до возникновения промышленности и науки. Россия просто чуть позже пошла по новому пути.

Конечно, иную ситуацию мы наблюдаем в ХХ веке, когда после февраля 1917 года Россия имела реальные возможности пойти иными путями. Эти возможности следует считать реальными именно потому, что обществу были представлены разные тактики и программы действий с примерно равными шансами реализации. Ленинский вариант можно было бы посчитать случайностью, если рассуждать в духе социологических идей, например, П. Сорокина или И. Валлерстайна. Однако это та случайность, которая «удобно разместилась» в менталитете громадной массы населения и России, и многих других стран с невысоким, средним и даже высоким уровнем социально­экономического развития, отражая нетерпимые диспропорции в социальной структуре, прежде всего, по шкале богатства и бедности.

Можно усмотреть парадокс в том, что по мере возрастания мощи государств с доминированием вертикального контракта во все большей степени развиваются элементы контракта горизонтального. Пример тому - развитие СССР за весь период существования. Более того, именно эти элементы, иногда спонтанно, вели к мощной скрытой оппозиции «вертикальному режиму» и, в конечном счете, к его развалу.

Период неупорядоченности и хаоса 90-х годов также имманентно содержал спектр возможных векторов развития. Но во все большей степени общественный договор, как перманентный процесс диалога социальных акторов, смещался в сторону укрепления и закрепления властно-управленческой вертикали. Ссылкой на патриархальный и патерналистский характер сознания значительной части российского населения это полностью не объяснить. И вряд ли следует считать, что, скажем, провинциальное население США, Европы или Японии сегодня намного менее патерналистично, чем в России, т.е., не возлагает больших надежд на власти в плане социальной защиты, включая помощь нуждающимся, поддержку здравоохранения, образования, пенсионного обеспечения и т.д.

Более того, патернализм культивируется, например, в Японии. Уже сам факт создания «социальных государств» во второй половине прошлого века содержит в себе определенный патерналистский компонент, что в значительной мере и обеспечило победу тем силам, которые выстраивали «политику для миллионов» (уместно вспомнить К. Аденауэра и Л. Эрхарда). Если иметь в виду патриархальность вообще и неопатриархальность современной России, то здесь однозначные негативные характеристики будут явным упрощением. В условиях возрастания хаоса и рисков патриархальные и неопатриархальные ценности могут выполнять позитивную стабилизирующую функцию, содействовать организации и самоорганизации социальных групп, противостоять девиантному поведению. Весь вопрос в том, как это можно совместить с необходимостью ускоренной социальной динамики.

Выводы главы 3

В соответствии с поставленными в главе 3 задачами на основании анализа современных работ по социологии знания:

- показана необходимость перехода к рефлексивному пониманию детерминизма при социологическом анализе проблем информационного общества, обоснована значимость гуманистической парадигмы в противовес линейному универсализму технократического подхода, инструментализму, сциентизму и прежним формам рационализма;

- определены основные составляющие механизма рефлексивной детерминации, обеспечивающего оптимальное развитие общества, основанного на знаниях: предпринимательство - наука - образование;

- обоснованы ключевые положения договорно-доверительной модели рефлексивной детерминации.

Именно с новыми технологиями пришло понимание того, что знания уже не могут рассматриваться с позиций традиционной социологии знания, как то, что детерминировано социально-культурными условиями. Сами знания обретают функцию фундаментальных детерминант, которые «давят» на общество, определяют векторы социально-культурного процесса.

Знания выступают в качестве фундаментальных детерминант социальной динамики и, воплощаясь в технологии, влекут за собой системную перестройку общества. Современная социология знания показывает человека как прецедентное существо, включенное в мировой статистический порядок. Человек выстраивает (конструирует) прецедентную, статистическую среду своего обитания - общество с устанавливаемыми им самим детерминантами, обуславливающими изменения институтов и всех социальных структур в целом.

Прецедентное развитие формирует фундаментальный рефлексивный механизм детерминации, который в обществе предопределяет характер строительства (эволюции) институтов общественного договора - договорно­доверительных опор общественной жизни. Если игнорируется договорно­доверительный и относящийся ко всем социальным группам характер детерминации социальных процессов, то развитие дает сбои - тормозится, ограничивается или даже обретает реверсионный характер. Тогда общество впадает в «хаос индетерминизма» (Ф. Хайек) или хаос «атомизации» (Ф. Фукуяма).

Механизм рефлексивной детерминации подразумевает активность всех социальных акторов, но непосредственное «давление» знаний на общество определяется, прежде всего, активностью такой социальной группы как предприниматели. К ним, строго говоря, могут быть отнесены только те соцальные акторы, деятельность которых отличается поисково-инновационным характером, в какой бы сфере эта деятельность не осуществлялась. Именно эта «профессиональная группа спроса на знания» сообщает обществу инновационный импульс развития.

Предприниматели в своих кадровых интересах «принуждают» к реформированию национальные системы образования и даже создают свои параллельные образовательные структуры (корпоративные университеты). Именно в предпринимательских кругах был сформулирован спрос на непрерывное и массовое (по факту - высшее) образование в XXI веке. Именно от предпринимателей исходит инициатива по превращению экономики в национальную инновационную систему (НИС).

Анализ методологических основ теории социального контракта (современный вариант известного в истории общественного договора - Т. Г оббс, Дж. Локк, Ж.Ж.-Руссо и др.) дает основания рассматривать «договор-доверие» как одну из оптимальных моделей детерминации, описывающих становление институтов как результат рационального выбора «правил игры» в контексте формальных и неформальных коммуникаций в обществе. Учитывая нарастание хаотичности социальных процессов и контрпродуктивности действий отдельных социальных акторов в современном обществе предлагается ввести

дополнительное - третье - измерение в классическую вертикально­горизонтальную систему координат. Условное название нового измерения - «социальный антиконтракт», за которым стоит особая группа социальных коммуникаций с принципиальной невозможностью установления договорных отношений. Подобная невозможность усиливает неопределенность и

непредсказуемость многих социальных процессов, требует кардинального изменения методологии управления. Одним из шагов на пути такого изменения может быть создание соответствующих социальных технологий на основе разработки концепции управляемого хаоса применительно к социальным процессам.

С точки зрения рефлексивного подхода к детерминизму управление предстает как развертывающиеся во времени и пространстве процедуры установления договора-доверия между социальными акторами в условиях быстро меняющейся статистической (хаотичной) среды.