Грузинская историография, естественно, хорошо заметила, что начиная с 1519 года, т. е. с захвата Персией большей части грузинской территории, а также ряда других районов Закавказья, устанавливались здесь восточные формы феодализма. Однако утверждается, будто перестройка «традиционного феодализма» и процесс возобладания «персидской» социальной модели захватил только Армению и Азербайджан, но стороной обошел Грузию, в которой якобы, как и раньше, владельцем земли оставался грузинский феодал. Вместе с тем признается, что в XVI веке, в резуль тате персидской агрессии, угона в плен больших масс населения из Грузии и разрушения хозяйственной жизни, происходит ломка «национального» феодализма, основанного на частновладельческой собственности на землю, и установление новой формы феодального землевладения, рассматриваемой как «господство сатавадо». Последнее сопоставляется с «сеньорией», но с «европейской», хотя у грузинского феодализма, никак не соприкасавшегося с Западной Европой, а испытывавшего постоянное давление со стороны «феодализма-оккупанта», были принципиально иные политические предпосылки. Сатавадо, как новую персидскую форму феодальной структуры, уместно отнести к «сеньории», но с указанием на очень важную особенность - «сеньория» без домена. Однако не исключено, что в ряде отдаленных горных и малодоступных районов собственно Грузии сохранялись традиционные формы социальных отношений, отдельные из которых относились к «самтавро», т. е. сеньории с доменом. В грузинском феодализме наряду с сатавадо существовало так называемое сацициано, очевидно, более раннее, чем сатавадо персидской модели, но также, скорее всего, «импортное» и весьма близкое к персидскому феодализму. Его проникновение, похоже, относится к 80-м годам XV века, когда участились вторжения на территорию Грузии туркменских племен. С приходом династии Сефевидов к власти, как известно, часть Туркмении отошла к Персии, и в ней, как и в Грузии, взяли верх деспотические формы феодализма. Стоит отметить два очень важных историографических факта: 1) какие бы формы феодальной собственности ни рассматривались, грузинские историки, как правило, закрывают глаза на персидское господство на значительной части территории Грузии и оценивают их вне зависимости от этого господства; 2) после 50-х годов XX века грузинская историография, отказавшаяся от обычного права как от регламентирующей феодальные отношения нормы, не предложила сколько-нибудь четкой правовой системы, на которой бы основывались отношения между «крепостником» и «крепостным». Вторая проблема, тесно связанная с первой, так и осталась в грузинской науке невыясненной. На самом деле феодальные институты, как и феодальная собственность, созданные в соответствии с деспотической организацией власти, подчинялись прежде всего отлаженной государственной машине, широко применявшей насилие. Собственно, деспотическое насилие, как главная основа в отношениях между сатавадо и крестьянином, сложившихся после XVI века, хорошо отразилось в своде законов царя Вахтанга VI, изданных им в начале XVIII века. Приведем некоторые из них: «Крестьянин как сам, так и то, что есть у него, принадлежит его господину»; «Помещик имеет право продавать и отчуждать всяким иным способом своего крестьянина»; «Движимое и недвижимое имение крестьянина находится в полном распоряжении помещика»; «По смерти крестьянина, не оставившего сыновей, если он был куплен, все имущество его принадлежит помещику»; «Если бы господин и подлинно казнил или изувечил своего крестьянина, то сей последний и наследники его не вправе требовать от него удовлетворения»; «За побой господина крестьянин повинен лишиться руки или заплатить господину цену оной, а за личное ругательство в ярости лишиться языка или заплатить цену оного». Вахтанг VI, составитель свода законов, не относился к «царям-тиранам», напротив, его справедливо было бы отнести к «царям-про- светителям». Не исключено, что в его записи сложившиеся в Грузии «феодально-правовые» отношения могли приобрести некий «либеральный» вид. Так, прогрессивный царь избегал признания права феодала совершать над подвластным разбойные экзекуции. В 1824 году российская администрация, желая придать грузинскому феодализму «национальные черты» и тем найти более прочную опору среди местной знати, велела перевести на русский язык свод законов Вахтанга VI с намерением использовать их на практике. Грузинская знать не скрывала своего социального упоения, ожидая, что она вновь приобретет право на неограниченный произвол. Но командование во главе с Ермоловым, «зараженным» фран цузским либерализмом, заявило местной знати, что перевод на русский язык свода законов Вахтанга VI неудачный. И стало вводить в Грузии нечто вроде временных правил, регулировавших главным образом размеры крестьянских повинностей. Регламентация последних становилась актуальной задачей в условиях упорной борьбы крестьянства с феодальным наступлением грузинской знати. Само определение размеров и форм повинностей не принадлежало российской администрации: по существу, оно оставалось прерогативой самих феодалов. Командование Ермолова ставило лишь вопрос о том, чтобы повинности крестьян установить «раз и навсегда» «посредством» существующей государственной администрации. В Южной Осетии, где в 20-е годы XIX века главными феодальными владетелями являлись грузинские князья Мачабели и Эристави, каждый феодальный род вводил свои собственные повинности. Ясное представление о них очень важно, поскольку оно обнаруживает перед нами не одну только степень феодального гнета, но и глубже раскрывает саму персидскую модель феодализма, в свое время установившуюся в Грузии. Владетели Мачабели на той части территории Южной Осетии, которая им была отведена российской администрацией, ввели для крестьян следующие повинности: «1. Каждое семейство обязано давать помещику ежегодно по 3 барана, ценою 1 рубль серебром; 2. С каждого сакомло земли, составляющего от 15-ти до 20-ти дневных паханий, изыскивается ежегодно в пользу помещика по одной корове, ценою в 5 рублей или вместо оной 5 баранов; подать сия называется бегара и взыскивается с земли, хотя бы и несколько семейств жили на одном сакомло; 3. Через год обязаны они сверх бегара дасачукаро или подарок, состоящий от каждого сакомло земли в одном быке ценою 10 рублей серебром; 4. Ближайшие же осетинские селения, по джавскому ущелью проживающие, обязаны, кроме вышеописанной подати, давать помещикам ежегодно: а) в сырную неделю с каждого дыма два фунта масла или одну литру сыру, ценою 40 коп; б) в великий пост - пиво или, вместо оного, другим продуктом на 1 рубль серебром; в) с каждого дыма ежегодно по коды ячменя; г) один день в году делать распашку помещичьей земли при селении, имеющимися в оной плугами, засеять хлеб, сажать его и, ежели нужно будет, доставить оный в дом помещика; д) заготовлять ежегодно при селениях по одной копне сена в 5 пуд и, смотря по необходимости, доставлять оное к помещику; е) для построения помещику дома доставлять лес; ж) давать помещику услугу; 5. А с дальних осетинских селений взыскивается только подать скотом». Если вчитаться внимательно в перечень и формы крестьянских повинностей, которые взимались в Южной Осетии, конкретно во владениях, отведенных российским правительством для грузинских князей Мачабели, то отчетливо видно, что повинности складывались не в форме феодальной ренты, вытекавшей из феодальной собственности на землю феода, а в виде вассально-ленных отношений, основанных на гипертрофии централизованной государственной власти. В приведенном выше случае российская администрация на территории Южной Осетии выступала в роли «сеньории», а князья Мачабели, как и ранее, сохраняли за собой свое вассально-ленное положение. Подобные отношения «сеньора» и вассала, как правило, не создавали сколько-нибудь заметного в экономике барщинного хозяйства, и феодальная эксплуатация концентрировалась на взимании продуктовой ренты. Повторим, эко-классическая модель восточного феодализма, в свое время сложившаяся в Грузии, отличается особой консервативностью, растянувшей для ряда стран Востока (в том числе Ирана) феодальное развитие на тысячелетия. Ее, как консервативную модель феодальной организации общества, которую Россия застала в Грузии, российские администраторы, желая найти политическую опору среди грузинской феодальной знати, пытались «совместить» с российским обществом, в коем наря ду с феодально-крепостническими параллельно развивались буржуазные отношения. В то же время стоит подчеркнуть: российские власти, хотя и осторожничая, стремились придать «варварскому» феодализму «европейский» фасад, внося в него некоторые ограничения. Генерал Ховен в рапорте Ермолову, где приводились повинности югоосетинских крестьян, просил командующего о том, чтобы князей Мачабели «обязать подпискою» «иметь снисхождение к бедным семействам и взыскивать следующую с них подать по состоянию каждого». Формально командование в Тифлисе предоставляло крестьянам право «жаловаться окружному начальнику», которому поручалось «оградить» крестьян «от непомерных взысканий и притеснений». Вводились еще два других ограничения власти владетеля: помещик не должен был «принуждать крестьян привозить хлеб и сено «в город или отдаленные места»; «не разлучать отнюдь семейства» и в «услуги брать сирот». Эти и другие ограничения, периодически вводившиеся российскими администраторами в Грузии и Южной Осетии, должны рассматриваться лишь как свидетельство расхождений между русским феодализмом первой половины XIX века и грузинским феодализмом персидского образца. Формальность же российских ограничений произвола грузинских феодалов заключалась в том, что, согласно предписанию того же генерала Ховена, князьям Мачабели самим предоставлялось право «отыскивать и брать под арест неповинующихся» крестьян «или ближайших их родственников». Именно в этом праве феодала терялись любые ограничения российских администраторов, направленные на «европеизацию» грузинского феодализма. В то же время в нем получало свой простор традиционное, ничем не ограниченное насилие деспотического феодализма. Несколько иная картина, связанная с взиманием повинностей в Южной Осетии, создалась во владениях Эристави Ксанских. Отличие ее, однако, заключалось лишь в общих размерах повинностей, но никак не в сущностных чертах. Поземельная подать, называвшаяся «сакомло», включала в себя баранов, барашек, козлов, козляток, кур, масло, пшеницу, ячмень - т. е. продуктовую ренту. Губернский прокурор Е. Чиляев указывал на «малый доход» от сакомло, который якобы имел тенденцию к «уменьшению». Возможно, что князья Эристави скрывали размеры повинностей, взимавшихся реально с крестьян. Стоит учесть - феодалы, как правило, широко пользовались методами насилия и подвергали крестьян разорению. Но и у крестьян был свой выход из тяжелого положения: согласно обычному праву, если крестьянин продавал или просто отдавал свой участок другому, то с отчужденного участка уже не принято было взимать повинности. Осетинские крестьяне этим пользовались и уходили от выплаты податей. Что касается так называемых подымных сборов во время праздников (саагдгомо) и др., то их общая годовая сумма с одного двора составляла 3 рубля 50 копеек. Если учесть, что княжеский род Эриста- ви «владел» в Южной Осетии 54 селами, в каждом из которых при среднестатистическом подсчете было около 12 дымов, то общий годовой доход князей составлял 2418 рублей. В связи с этим нельзя было не обратить внимания на то, что в свое время вместо примерно такой суммы Александр I предлагал роду Эристави 10 тысяч рублей в виде ежегодной и пожизненной компенсации при переводе имений князей в казенную собственность. Выше отмечалось, с каким ожесточением Эристави добивались сохранения «своих имений», казалось, с гораздо меньшим профитом, чем императорский щедрый пансион. От этого слишком ясного факта, обнажавшего социальную суть грузинского феодализма, князья Мачабели и Эристави пытались отвести внимание официальных властей, прикрываясь «привязанностями» к «родовым ценностям». На самом деле Мачабели и Эристави, добиваясь материальных выгод и политических преимуществ в обществе, были ориентированы на традиционные представления о системе господства и подчинения. В ней, в этой системе, приоритетным являлась княжеская «вольность», позволявшая ничем не ограниченный произвол. Право на разбой и насилие, как важнейшее условие для ге нерации мизантропической идеологии, рассматривалось в качестве неотъемлемой части грузинской феодальной конструкции. Жесткость этой конструкции увеличивалась вдвойне, когда речь заходила о применении насилия в отношении крестьян негрузинского происхождения или же соседнего народа. Известно, что холоп, испытавший унижение и жестокости, если ему достаются власть и сила, обычно по своей беспощадности превосходит бывшего хозяина. Грузинские та- вады, более трех веков являвшиеся вассалами персидского шаха, с каждым годом благодаря поддержке российских властей набирали темпы по утверждению в Грузии и Южной Осетии варварского феодализма; в жестокостях и изощренных методах насилия они не уступали «кызылбашам», а порой превосходили их. Выдающийся советский кавказовед Зураб Анчабадзе в силу этой особенности квалифицировал грузинский феодализм как «разбойный», а его носителей - тавадов называл «разбойным дворянством». Приведенные выше крестьянские повинности, утвержденные в 1827 году российским командованием, явно не удовлетворяли грузинских князей. Но они и не поднимали ропота, поскольку хорошо понимали условный характер объявленных повинностей. Осетинские крестьяне, в 20-е годы XIX века официально платившие Эристави 3 руб. 50 копеек с одного дыма в год, несколько позже будут жаловаться, что князья в виде ежегодной подати требуют от каждого двора «3 быка, 3 барана и 9 абазов», т. е. около 50 рублей. В этих двух суммах примерно выражалась заметная разница между формально объявленными и реально взимаемыми с крестьян повинностями.